в подъезд, придерживая за  пазухой
норовящий выскользнуть и брякнуться на пол пистолет.
   Чертов "тэтэшник" не влезал ни в  один  карман,  доводя  капитана  до
тихого бешенства.
   В лифте он вынул пистолет из-под куртки  и  неторопливо  навинтил  на
него  глушитель.  Громоздкий  "ТТ",  удлиненный   черным   набалдашником
глушителя, выглядел в огромном кулаке капитана детской игрушкой.  Нагаев
проверил обойму, убедившись, что она полна, и поставил оружие на  боевой
взвод.
   Приблизившись к двери, которая вела в квартиру Мухи, Нагаев на  пробу
повернул ручку,  и  дверь  неожиданно  распахнулась.  Капитан  обмер  от
нехорошего предчувствия: он вдруг решил, что Муха подался в бега, а то и
вовсе пошел сдаваться и сдавать всех подряд, и  в  первую  очередь  его,
капитана Нагаева, но тут из ванной раздался голос Вагина, и  у  капитана
отлегло от сердца.
   - Алло, "скорая"? - сказал Муха. Нагаев  удивленно  поднял  брови:  с
каких это пор в "скорую" стали звонить из  ванной?  Хорошо,  что  не  из
сортира, и еще лучше, что в "скорую", а не в милицию.
   Нагаев быстро шагнул к открытой двери ванной, поднимая пистолет. Муха
увидел его и замолчал, оборвав на полуслове начатую фразу. Они  смотрели
друг на друга какую-то долю секунды, но за  этот  ничтожно  краткий  миг
капитан успел разглядеть на  лице  своей  жертвы  всю  гамму  чувств  от
немного  испуганного  удивления  до  спокойной  покорности  неизбежному.
Капитан спустил курок, убедился, что попал, и быстро вышел из квартиры.
   Сбегая  по  лестнице,  он  между  делом  спустил  пистолет  вместе  с
глушителем в мусоропровод. То  обстоятельство,  что  заряженный  "ТТ"  с
глушителем и спиленным серийным номером теперь мог попасть в чьи  угодно
руки, абсолютно не волновало капитана милиции  Нагаева.  Это  было  даже
удобно: где-нибудь, когда-нибудь пистолет непременно всплывет,  и  тогда
его нового владельца можно будет со спокойной совестью упечь за убийство
гражданина Вагина. Какой-то другой опер,  ознакомившись  с  результатами
баллистической экспертизы, вздохнет с облегчением и упрячет бедолагу лет
на десять-пятнадцать, а раскрытое  дело  об  убийстве  обычным  порядком
отправится в архив, где его, может быть, сожрут крысы.
   Перед тем, как выйти из подъезда на  улицу,  он  снял  с  рук  тонкие
кожаные перчатки и снова надел их, стоя на крыльце. Это дало  ему  время
еще раз осмотреться. До  него  вдруг  дошло,  что  не  стоило,  пожалуй,
приезжать сюда в форме, сверкая пуговицами и нашивками на весь  квартал.
"А, чего там, - благодушно подумал капитан, легко сбегая  с  крыльца.  -
Что я, не русский, что ли? А русский человек во все времена  был  крепок
задним умом. Да и нет никого, середина рабочего дня все-таки.  И  потом,
кто обратит внимание на мента? Мент - это человек без лица, вместо  лица
у мента погоны со знаками  различия.  Девять  свидетелей  из  десяти  не
узнают меня, даже если я лично буду проводить допрос. А я их допрашивать
не буду, мое отделение во-о-он где..."
   От  его  раздражения  не  осталось  и   следа.   Опасность,   которую
представлял для него Муха, была ликвидирована в зародыше.  А  Вареный...
Ну что ж, придется постараться и сделать так, чтобы капитан Нагаев  стал
ему нужнее, чем вся его банда стриженых кретинов. Это будет хлопотно, но
не слишком - капитан уголовного розыска Нагаев не чета этим недоумкам. А
то, что Вареный держит его в черном теле, так это в  порядке  вещей.  На
новом месте  всегда  приходится  трудно,  зато  здесь  есть,  ради  чего
стараться. Сколько  можно  работать  за  "спасибо"?  Любой  труд  -  это
торговля собой, своей жизнью в рассрочку, и  разве  продавец  не  вправе
запрашивать за уникальный товар приличную цену?
   Размышляя подобным образом, капитан Нагаев отпер дверцу своей  машины
и с солидной неторопливостью, присущей ему как представителю власти,  по
частям  вдвинулся  за  руль.  Усевшись,  он  привычно  подергал  рычажок
регулировки сиденья, которое и  так  было  отодвинуто  назад  до  упора,
разочарованно выругался, запустил двигатель и вырулил со двора.
   Огибавшая микрорайон плавным полукругом улица в это  время  дня  была
почти пуста - конечно, по московским меркам, - и капитан  позволил  себе
расслабиться.  Процесс  езды  на  автомобиле  всегда  доставлял  Нагаеву
удовольствие, особенно в те нечастые  моменты,  когда  можно  было,  как
сейчас,  расслабленно  сидеть  в  мягком  кресле,   слегка   пошевеливая
податливый руль, и мчаться вперед, включив какую-нибудь легкую музыку  и
думая о своем. Никто не подрезал его  ни  справа,  ни  слева,  никто  не
болтался впереди на дребезжащем, готовом вот-вот  рассыпаться  прямо  на
ходу  "запорожце".  В  зеркале  заднего  вида  не  было   видно   ничего
особенного, если не считать дышащей на ладан "ауди"  жуткого  салатового
цвета, медленно, но верно нагонявшей машину капитана.
   Нагаев закурил и перестал обращать на "ауди" внимание -  слава  богу,
он давно уже вышел из  того  возраста,  когда  игра  в  догонялки  могла
вдохновить его да опасные глупости.  Пусть  едет,  если  так  торопится.
Поэтому, когда тупой нос ржавой иномарки  появился  в  поле  его  зрения
слева, Нагаев даже не посмотрел в ту сторону - он был выше этого.
   Сидевший на переднем  сиденье  "ауди"  Кабан  протяну  руку  назад  и
коротко сказал:
   - Дай.
   На заднем сиденье зашевелились, кряхтя и беззлобно  матерясь,  что-то
коротко лязгнуло, и кто-то вложил в протянутую руку  Кабана  прохладное,
цевье автомата. Кабан с трудом протащил длинный "Калашников" на переднее
сиденье и, поставив его торчком, с лязгом передернул затвор.  На  заднем
сиденье сделали то же самое. Держа автомат в левой руке, Кабан  принялся
вертеть ручку стеклоподъемника, опуская забрызганное стекло.
   "Ауди" поравнялась с золотисто-коричневой "десяткой"  Нагаева.  Кабан
положил ствол автомата на раму окна. Нагаев сидел в полуметре от него за
рулем своей машины и смотрел прямо перед собой, не замечая нависшей  над
ним опасности.
   - Вот фраер, - сказали на заднем сиденье. - Хоть бы голову  повернул.
Капитанишка, а повадки, как у маршала. Гордый, бля!
   - Гордый, - согласился Кабан. - А ну, посигналь ему!
   Белый кивнул и дважды нажал  на  кнопку  звукового  сигнала.  Клаксон
издал прерывистый хриплый вскрик, и Нагаев повернул голову.
   Кабан выждал ровно столько, сколько потребовалось, чтобы до  капитана
дошел весь ужас и безнадежность его  положения,  и  нажал  на  спусковой
крючок автомата в тот самый миг, когда  у  Нагаева  широко  и  испуганно
распахнулись  глаза.  "Калашников"  яростно  забился  у  него  в  руках,
разбрасывая по всему салону горячие гильзы, на заднем сиденье загрохотал
второй автомат. Пули ударили в сверкающий борт, коверкая тонкую жесть  и
превращая новенькую машину  в  груду  рваного  металла.  Выбитые  стекла
брызнули во все стороны, а чудом уцелевший лобовик мгновенно сделался из
прозрачного мутно-красным.
   "Десятка" пьяно вильнула, повторяя движение тяжело  завалившегося  на
бок  капитана,  и  по  пологой  смертоносной  дуге  ушла  вправо.  Белый
притормозил и держался рядом с  ней  до  тех  пор,  пока  она,  проломив
ограждение, не врезалась в опору троллейбусной сети. Автоматы продолжали
грохотать до тех пор, пока в рожках не кончились патроны.
   Повинуясь нетерпеливому жесту Кабана, Белый затормозил. В наступившей
тишине послышался отчетливый плеск. Поблизости от  расстрелянной  машины
нечем было дышать от паров бензина, под задними колесами  "десятки"  уже
собралась изрядная лужа, становившаяся все больше.
   - Белый, - позвал Кабан, отлепляя от нижней губы тлеющий окурок, - ты
знаешь, зачем инквизиторы ведьм и колдунов жгли на кострах, а не вешали,
скажем?
   - Для острастки, наверное, - нервно озираясь, ответил Белый.  -  Чтоб
другим неповадно было.
   - Ни хрена подобного,  -  ответил  Кабан  и  сделал  короткую  жадную
затяжку. - Они считали,  что  огонь  очищает.  По-ихнему  выходило,  что
жареный грешник - это уже и не грешник вовсе,  а,  наоборот,  праведник.
Спалили тебя, и ты, считай, уже в раю. Круто, да?  Вруби-ка  передачу  и
трогай, только потихоньку.
   Белый побледнел, сделавшись по-настоящему белым,  выжал  сцепление  и
воткнул первую передачу.
   Грязная салатовая "ауди" медленно покатилась вперед.
   Кабан еще раз затянулся своим окурком и выбросил его в окно, целясь в
бензиновую лужу. Окурок ударился об асфальт сантиметрах  в  двадцати  от
растущего мокрого пятна, подпрыгнул и замер. Высунувшийся из окна  почти
по пояс Кабан открыл рот, чтобы выругаться, но тут вдоль дороги потянуло
ветерком, окурок неуверенно  качнулся  и,  набирая  скорость,  покатился
прямо в лужу.
   - Ходу! - крикнул Кабан, падая на  сиденье,  и  в  это  же  мгновение
бензин вспыхнул.
   Чадные языки  пламени  взметнулись  к  небу,  почти  совсем  заслонив
изуродованный автомобиль. Через несколько секунд простреленный  бензобак
взорвался с глухим кашляющим звуком, и "десятка" мгновенно  превратилась
в дымный костер.
   - Теперь наш мент точно попадет на небо,  -  сказал  Кабан,  поднимая
стекло. - Будет  там  ангелам  штрафы  выписывать  за  нарушение  правил
полетов и не правильный переход облаков.
   На заднем сиденье неуверенно заржали, а Белый сумел лишь выдавить  из
себя бледную тень улыбки.
   - Ну, чего скисли? -  спросил  Кабан.  -  В  штаны  наложили,  бойцы?
Ничего, через полчаса в кабаке сидеть будем. Бабок - во!  -  он  хлопнул
себя по туго набитому внутреннему карману кожанки, - немеряно.
   Вон туда давай, направо, в тот  проезд.  Пора  избавляться  от  этого
корыта, а то оно такое зеленое, что у меня скулы сводит.
   - Да, - подтвердили сзади, - машина, конечно, заметная.
   - Да оно, пожалуй, и хорошо, - сказал Кабан. - Пусть ищут  эту  жабу.
Другой такой уродины, наверное, во всей  Москве  нету,  так  что  найдут
быстро. Хоть какая-то радость мусорюгам. Вот здесь останови.
   Белый уже и сам увидел припаркованный у обочины джип. Номера на джипе
были незнакомые - не то фальшивые, не то  попросту  снятые  с  какого-то
другого автомобиля.  Кабан  отсоединил  от  автомата  пустой  магазин  и
передал оружие на заднее сиденье. Там оба автомата сложили в  спортивную
сумку. Гильзы, которыми был густо засыпан весь салон, собирать никто  не
стал.
   Четверо плечистых парней в кожаных куртках выбрались из  провонявшего
табаком и соляркой нутра зеленой развалюхи и неторопливо пошли к  джипу,
игнорируя испуганные взгляды прохожих. Из расстегнутой спортивной сумки,
которую нес один из них, нагло высовывался ствол автомата.  Кабан  очень
любил такие моменты. Ему нравилась трусливая  ненависть,  сквозившая  во
взглядах встречных пешеходов, а  еще  больше  он  любил  наблюдать,  как
отворачиваются при приближении его бригады постовые менты, принимаясь  с
озабоченным видом разглядывать небо, как будто в ближайшее  время  можно
было   ожидать   воздушного   налета.   Ощущение   вседозволенности    и
безнаказанности  вызывало  у  него  эйфорию,  по  сравнению  с   которой
производимый кокаином эффект казался сущей ерундой и забавой для младших
школьников. Это была сила, это была, черт возьми, власть, и другой жизни
Кабан не хотел ни за какие деньги. Ну, может быть, потом, когда в  дверь
постучится старость...
   Они забросили сумку с оружием в багажник и с удобством разместились в
просторном салоне джипа. В машине было тепло - видимо, ее пригнали  сюда
совсем недавно, - и приятно пахло натуральной кожей  сидений  и  хорошим
табаком - не дымом, а почему-то  именно  табаком,  словно  сиденья  были
набиты не губчатым поролоном, а отборными табачными листьями.
   - Оба-на, - жизнерадостно сказал Кабан, плюхаясь на переднее  сиденье
и немедленно закуривая, - вот  это  жизнь!  Вот  это,  мать  ее,  жизнь!
Заводи, Белый, поехали отсюда на хрен.
   Ключ зажигания торчал  в  замке.  Белый  запустил  руку  под  руль  и
повернул ключ. Мотор завелся почти беззвучно.
   - Вот это жизнь! - повторил Кабан, и джип мягко тронулся с места.
   Когда машина с бандитами отъехала метров на пятьдесят,  куривший  под
прикрытием коммерческого киоска прекрасно одетый мужчина с ослепительной
внешностью героя-любовника  и  чуть  тронутыми  сединой  висками  уронил
сигарету себе под  ноги  и  вынул  из  кармана  небольшую  пластмассовую
коробочку с торчащим из нее черным  стерженьком  антенны.  Больше  всего
коробочка напоминала трубку мобильного телефона, но на ней имелась всего
одна кнопка, расположенная не на передней панели, а на торцевой  стороне
коробки рядом с антенной.  Эта  кнопка  была  красного  цвета  и  сильно
выступала из корпуса пульта дистанционного управления.
   Обладатель красной кнопки  выглянул  из-за  киоска,  отыскал  глазами
удаляющийся джип, коротко кивнул вслед ему головой, словно  прощаясь,  и
большим пальцем утопил красную кнопку на пульте.
   Там, где только что  был  джип  сверкнул  огонь,  вспухло  клубящееся
черно-оранжевое облако, над которым  кружились,  разлетаясь  в  стороны,
какие-то рваные железные ошметки, и Кабан вместе  со  своей  бригадой  в
мгновение ока перенесся на  небеса  в  полном  соответствии  с  теорией,
которую совсем недавно развивал перед Белым.
 
Глава 18 
 
   Илларион Забродов отжимался от пола, пытаясь  убедить  себя,  что  не
слышит настойчивого стука в дверь.
   У соседа с третьего этажа начался очередной запой, случавшийся с  ним
с завидной регулярностью раз в два месяца. Это  событие  обычно  длилось
примерно неделю плюс-минус два дня и  сопровождалось  массой  более  или
менее безобидных чудачеств, на время объединявших население  подъезда  в
один сплоченный коллектив, настроение которого колебалось  от  решимости
дать  достойный  отпор  пьянице  и  дебоширу  до   сдавленного   хохота,
вызванного каким-нибудь особенно удачным  цирковым  номером  упомянутого
пьяницы.
   На этот раз запойным соседом овладела навязчивая идея поближе сойтись
с Илларионом и,  как  он  выражался,  "охватить  его  культурно-массовой
работой". В  переводе  на  русский  язык  эта  туманная  фраза  означала
регулярные и настойчивые попытки споить Забродова, и не просто споить, а
вызвать на соцсоревнование - кто кого перепьет.  Илларион  сопротивлялся
этому натиску уже четвертый день с несгибаемым упорством.
   В последние  две  недели  его  сильно  тянуло  к  народным  песням  и
эксцентрическим трюкам, и именно по этой причине он  вел  простую  жизнь
аскета.  Он  возобновил  свои  утренние  пробежки  и  даже  увеличил  их
продолжительность, свел количество выкуриваемых сигарет до полутора-двух
штук в сутки и всякий раз, когда в  голову  начинали  лезть  посторонние
мысли,  падал  на  пол  и  отжимался  до  полного  изнеможения,  которое
наступало, увы не сразу.
   Илларион отжимался на кулаках и делал вид, что не слышит настойчивого
стука, доносившегося  из  прихожей.  Сегодня  запойный  сосед  превзошел
самого себя - судя  по  часам,  мирно  тикавшим  на  книжной  полке,  он
барабанил в дверь уже шестую минуту подряд, в то время  как  раньше  его
хватало на две, от силы три минуты непрерывного стука.
   Илларион позволил себе слегка расслабиться  и  подумать  о  том,  что
произошло. Почему он, уже немолодой и,  казалось  бы,  начисто  лишенный
детских комплексов человек,  всегда  умевший  очаровать  любую  женщину,
вдруг сделался робким и косноязычным именно тогда, когда все зависело от
того, что и как он скажет? Причем речь шла не об интрижке, не  о  мелком
происшествии, которое пройдет  и  забудется  через  год  -  речь  шла  о
Татьяне.
   Отжимаясь на сжатой в кулак левой руке, Илларион поймал себя на  том,
что все-таки думает о Татьяне и, сев на пол, беспомощно  развел  руками:
на чем, спрашивается, ему поотжиматься еще, чтобы перестать думать?
   В дверь продолжали стучать.
   - Семь минут, - вслух сказал  Илларион,  бросив  взгляд  на  часы.  -
Совсем офонарел, бродяга!
   - Открывай, Забродов! - донеслось из-за двери. - Я же  знаю,  что  ты
там!
   Илларион встал и вышел в прихожую.
   - А откуда ты знаешь, что я тут?  -  с  интересом  спросил  он  через
дверь.
   - Ты что, черт возьми, пьян? У тебя же свет во всех окнах!
   - Да, - уважительно сказал Илларион, открывая  дверь.  -  МУР  -  это
серьезно! От МУРа не спрячешься, МУР из-под земли достанет и из-под воды
выудит...
   - Ну, понес, - проворчал полковник Сорокин, входя в  прихожую.  -  Ты
почему не открываешь?
   - А у меня депрессия, - искренне ответил Илларион, замаскировав  свою
искренность шутливой интонацией. - И вообще, мой  дом  -  моя  крепость,
хочу - открою, хочу - закрою...
   Его шутливый тон, похоже, не обманул Сорокина.
   Полковник бросил на него быстрый взгляд из-под озабоченно нахмуренных
бровей и решительно принялся раздеваться.
   - Хмуриться не надо, лада, - сказал Илларион, принимая  у  полковника
пальто.
   - Какая я тебе лада? - огрызнулся Сорокин, причесывая перед  зеркалом
редеющие волосы. - Твоя лада в больнице сидит, врачи ее никак из  палаты
выманить не могут. Это ты ей скажи,  что  хмуриться  не  надо,  а  я  уж
как-нибудь сам разберусь, хмуриться мне или плясать.
   Он резко дунул на  расческу,  придирчиво  осмотрел  ее  и  спрятал  в
нагрудный карман пиджака.
   Илларион проводил его в комнату, на ходу натягивая рубашку, и  усадил
в кресло, предварительно сняв с него стопку книг.
   - Бумаги-то, бумаги,  -  проворчал  Сорокин,  усаживаясь.  -  Как  на
школьном дворе в день сбора макулатуры.
   - Но-но, - сказал Илларион, - ты полегче! Нашел макулатуру!
   -  А  что?  -  Сорокин  пожал  плечами.  -   Если   твою   библиотеку
переработать, знаешь, сколько рулонов туалетной бумаги получится?
   - Мрачно шутишь, полковник, - сказал Илларион, усаживаясь напротив. -
Юмор из отхожего места тебе не идет, особенно когда ты в штатском. Что у
тебя стряслось?
   - Что стряслось... Слушай,  а  выпить  у  тебя  нет?  -  с  внезапной
надеждой спросил Сорокин.
   - Нету, - Илларион развел руками. - Я силу  воли  воспитываю.  Насчет
выпить - это к Лехе, на третий этаж.
   - Это который в одних трусах на лестнице спит? - уточнил полковник.
   - Он самый.
   - Бесполезно. Я его пробовал разбудить, отморозит же  себе  все,  что
можно... Нет, не просыпается.
   - Так он что, так и лежит там? - встревожился Илларион. - Слушай,  он
же на самом деле замерзнет!
   - Не замерзнет, - Сорокин махнул рукой. - Его какая-то тетка за  ногу
в квартиру затащила.
   - Жена, - пояснил Илларион. - Есть женщины в русских селеньях...  Так
что стряслось? Или это  служебная  тайна?  Клянусь,  я  больше  не  буду
путаться под ногами.
   Сорокин тяжело вздохнул, никак не отреагировав на  шпильку.  Это  уже
был тревожный симптом, и Илларион отправился на кухню ставить чайник.
   - Ты знаешь, - через некоторое время крикнул из  комнаты  Сорокин,  -
нам пришлось отпустить Вареного.
   Илларион молча, колдовал над заварочным чайником.
   - Ты меня слышал? - спросил Сорокин, заглядывая на кухню.
   - Этого следовало  ожидать,  -  пожав  плечами,  ответил  Илларион  и
принялся разливать чай. - Против него у вас ничего нет, правда?  Кареева
убил Вагин - с целью ограбления, разумеется.  Вагина  застрелил  капитан
Нагаев, а Нагаева расстреляли и сожгли те типы, которые  потом  взлетели
на воздух вместе со своим джипом...
   - Все это невозможно доказать,  -  сказал  Сорокин,  без  приглашения
подсаживаясь к кухонному столу  и  обхватывая  чашку  с  чаем  ладонями,
словно они у него замерзли.
   - Все это очевидно, - возразил Илларион. - Вареный устранил всех, кто
хоть что-нибудь знал об этом деле. Забудь о нем, Сорокин. Ну, что это за
дело? Уголовник, лезущий  в  политику  и  по  дороге  шлепающий  слишком
любопытного писаку - тоже мне, сенсация. Этим у нас никого не удивишь, и
ничего, кроме неприятностей, лично ты с  этого  дела  иметь  не  будешь.
Причем, судя по твоему виду, неприятности уже начались.
   - На себя посмотри, -