...  Невыносимый  жар  царит  в  сердце  мира,  где   плетется   океан
раскаленной лавы; поверхность мира скована вечными льдами... Однако же  Эпло
и Альфред, потомки двух извечно враждующих народов, волею судьбы оказавшиеся
спутниками  в  этом  путешествии,  обнаруживают  в  этом  мире  сартанов   -
богоравный народ, бесследно исчезнувший в других мирах.  Путешественники  по
мирам узнают самые сокровенные тайны  сартанов  Абарраха  -  и  против  воли
оказываются  втянутыми  в  чудовищную  войну  между   живыми   и   мертвыми,
разыгравшуюся на берегах Огненного Моря...

ПРОЛОГ

   Четырежды я проходил сквозь Врата Смерти - и все же ничего  не  помню  об
этом, ибо каждый раз  я  терял  сознание.  Первым  я  посетил  Арианус,  мир
воздуха, и мое  первое  путешествие  едва  не  стало  последним  <Повелитель
Нексуса недооценивал магические силы,  властвующие  над  Вратами  Смерти,  а
потому не  сумел  предоставить  Эпло  достаточной  защиты,  требующейся  для
подобного путешествия. Корабль патрина потерпел крушение; сам он был  спасен
гегом Лимбеком ("Крыло Дракона", т 1 цикла "Врата Смерти")>.
   Оттуда я вернулся на драккоре, магическом  корабле,  построенном  эльфами
Ариануса. Он гораздо прочнее и удобнее, нежели первый мой корабль. Я  усилил
его защиту и привел корабль  в  Нексус,  где  мой  Повелитель  и  я  усердно
трудились, дабы еще более укрепить  магию,  хранящую  его.  Ныне  руны  силы
покрывают почти что каждый дюйм корабля.
   На этом корабле я и направился в Приан,  мир  огня.  Снова  мне  пришлось
пройти сквозь Врата  Смерти.  И  снова  я  потерял  сознание.  Очнувшись,  я
обнаружил, что нахожусь в мире, где нет тьмы - лишь бесконечный свет.
   На Приане я довольно успешно справился со своим  заданием  -  по  крайней
мере, мой Повелитель был доволен. Но я - нет  <Характерно,  что  Эпло  более
нигде не упоминает о том, что же конкретно  он  считает  своей  неудачей  на
Приане; возможно, замечание относится к тому факту, что он едва не погиб  от
рук расы титанов, чья магия оказалась гораздо более  сильной,  нежели  магия
патрина ("Эльфийская Звезда", т.2 цикла "Врата Смерти")>.
   По отбытии с Приана я твердо  намеревался  остаться  в  полном  сознании,
увидеть Врата и понять, что же там происходит. Магия моего корабля  защищает
его и меня - достаточно для того, чтобы и я, и  корабль  прибывали  в  пункт
назначения в целости и сохранности.  Но  почему  же  тогда  мне  не  удается
сохранить сознание и ясность разума? Мой Повелитель  дал  мне  понять,  что,
возможно,   дело    в    моей    собственной    слабости,    в    отсутствии
дисциплинированности  моего  разума.  Я  твердо  решил  не  поддаваться.   К
величайшему моему прискорбию, несмотря на это, я снова ничего не помню.
   В первое мгновение я еще стоял, глядя вперед, на крохотную  черную  дыру,
казавшуюся слишком маленькой, чтобы вместить  корабль.  В  следующий  миг  я
оказался уже на Нексусе.
   Нам необходимо узнать все, что  только  возможно,  о  путешествии  сквозь
Врата Смерти. Мы намереваемся перевозить сквозь них армии патринов, а  армии
эти должны прибыть в иные миры, будучи готовыми сражаться  и  покорять.  Мой
Повелитель серьезно изучал эту проблему по текстам сартанов,  наших  древних
врагов, создавших Врата Смерти и те миры, путь к которым лежит через  Врата.
В преддверии моего путешествия в Абаррах, мир камня,  он  сообщил  мне,  что
сделал открытие.
   Я только что вернулся после  встречи  с  моим  Повелителем.  Сознаюсь,  я
разочарован. О нет, у меня и в мыслях нет упрекать в чем-либо  Повелителя  и
моего господина - человека, которого я чту более всех во Вселенной, - однако
же его объяснения сущности Врат Смерти кажутся мне бессмысленными. Как может
что-либо существовать - и в то же время не  существовать?  Как  может  нечто
быть материальным - и в то  же  время  бесплотным?  Как  может  существовать
место, где время идет одновременно вперед и назад? Как может свет  там  быть
столь ярок, что я погружаюсь в непроглядную тьму?
   Мой Повелитель полагает, что Врата Смерти вообще не  предназначались  для
того, чтобы кто-либо проходил сквозь них!  Он  не  может  объяснить,  в  чем
заключаетcя - или заключалось - их предназначение. Быть может,  единственной
целью создания Врат было дать возможность бежать из гибнущей Вселенной. Я не
согласен с этим. Я обнаружил, что сартаны намеревались создать некую систему
сообщения между мирами. Однако же сообщение это по  неведомым  причинам  так
никогда и не было установлено. Единственная возможность попадать из  мира  в
мир, которую мне удалось обнаружить, - это Врата Смерти.
   Тем более мне  нужно  остаться  в  сознании  во  время  моего  очередного
путешествия. Повелитель предложил мне способ обрести более  полный  контроль
над собой: так я смогу достичь своей цели. Однако же  он  предупредил  меня,
что риск чрезвычайно велик.
   Я не утрачу жизнь: магия моего корабля защитит меня от любого вреда.
   Но я могу утратить разум.
   Эпло, "Абаррах, Мир Камня", т.4 цикла "Врата Смерти: судовые журналы".

Глава 1
КЭЙРН ТЕЛЕСТ, АБАРРАХ

   - Отец мой, у нас нет выбора. Вчера умер еще один  ребенок.  За  день  до
того - его бабушка. С каждым днем холод становится  все  более  невыносимым.
Однако же... - Тут его сын ненадолго умолкает. - Мне кажется, виной тому  не
холод даже, а мрак, отец. Стужа убивает тела, но мрак выпивает души людские,
лишает людей воли к жизни. Балтазар  прав.  Мы  должны  покинуть  эту  землю
сейчас, покуда у нас есть еще силы одолеть этот путь.
   Стоя в коридоре за дверями зала, я слушаю, наблюдаю - и жду ответа короля
<Из "Воспоминаний о нашей родной земле" (летопись, повествующая о  последних
днях Кэйрн Телест, которую вел королевский некромант Балтазар)>.
   Но старик отвечает не сразу. Он восседает на золотом троне,  изукрашенном
бриллиантами размером с кулак взрослого мужчины;  древний  трон  этот,  трон
государей Кэйрн Телест, стоит на  возвышении  в  огромном  зале,  отделанном
полированным мрамором. Но король почти не видит зала. Все, что ныне окружает
его, тонет во мраке. Только керосиновая лампа, стоящая у его ног, рассеивает
ледяной мрак - но свет ее неверен, и кажется, что  тени  вечной  ночи  скоро
поглотят этот слабый огонек.
   Старый король кутается  в  меховые  облачения;  холод  пробирает  его  до
костей. Он подвигается ближе к лампе, хотя и знает, что шипящее колеблющееся
пламя не дает тепла. Мне кажется,  король  почти  бессознательно  тянется  к
свету, ища в нем хоть какое-то успокоение. Сын  его  прав.  Темнота  убивает
нас.
   - Бывали времена, - начинает старый король, - когда свет во дворце  горел
целыми ночами. И мы танцевали всю ночь напролет.  От  танцев  кровь  быстрее
бежала в наших жилах, и, разгоряченные, мы выбегали из дворца на улицы,  под
своды пещеры, и  падали  в  мягкие  травы,  и  смеялись,  смеялись...  -  Он
умолкает. Потом:
   - Твоя мать любила танцевать.
   - Да, отец, я помню. - Голос принца звучит тихо,  он  полон  бесконечного
терпения.
   Эдмунд знает, что это не пустопорожняя болтовня.  Он  знает,  что  король
принял решение - единственное решение, какое он только  мог  принять.  Принц
знает, что его отец сейчас прощается с тронным залом, с  дворцом,  со  всеми
воспоминаниями, живущими здесь.
   - Музыканты сидели вон там, - старый король указывает узловатым пальцем в
дальний угол зала, скрытый тьмой. - Они играли всю ночную часть цикла и пили
вино, чтобы согреть кровь и разжечь в ней пожар веселья. Конечно же, все они
напивались. К концу цикла музыканты уже играли каждый на свой  лад,  но  нам
все это было уже неважно, мы только веселились сильнее. И мы смеялись  -  о,
как мы смеялись в те времена...
   Старик что-то напевает себе под нос - должно быть, одну из мелодий  своей
юности. Я же по-прежнему стою и коридоре у дверей, наблюдая эту сцену сквозь
щелку. Сейчас мне кажется, что пришло время дать знать о моем присутствии  -
по  крайней  мере,  Эдмунду.  Совать  нос  в  чужие  дела,  подсматривать  и
подслушивать - ниже моего достоинства. Я подзываю  слугу  и  посылаю  его  к
королю  с  каким-то  пустяковым  поручением.  Дверь   распахивается,   порыв
холодного ветра проносится по залу, едва не задув пламя лампы. Волоча  ноги,
слуга входит в зал; шаркающие шаги его рождают шепчущее эхо.
   Эдмунд  предостерегающим  жестом   поднимает   руку,   приказывая   слуге
удалиться. Но тут, бросив взгляд на  дверь,  он  замечает  мое  присутствие;
коротко кивает, без слов приказывая мне ждать его. Нет нужды  в  словах;  мы
знаем друг друга настолько хорошо, что можем обходиться без них - достаточно
одного жеста или кивка.
   Слуга выходит все той же шаркающей походкой и намеревается закрыть  дверь
за собой, но я останавливаю его  и  отсылаю  прочь.  Старый  король  заметил
слугу, хотя и делает вид, что даже не  увидел  его.  У  старости  есть  свои
преимущества - хотя их  и  немного;  старый  человек  может  позволить  себе
некоторую роскошь. Например,  эксцентричность.  Или  -  возможность  уйти  в
страну воспоминаний...
   Старик вздыхает и принимается разглядывать свой золотой трон. Взгляд  его
скользит ко второму трону, стоящему  подле  его  собственного  -  изящнее  и
меньше, явно  предназначенному  для  женщины.  Уже  долгие  годы  этот  трон
пустует. Быть может, старый король видит себя сейчас иным - молодым, высоким
и сильным, видит,  как  он  наклоняется  к  королеве,  чтобы  прошептать  ей
несколько слов на ушко, как руки их тянутся друг к другу, как сплетаются  их
пальцы... Всегда, когда бы они ни оказывались рядом, король  и  его  супруга
держались за руки.
   И теперь он иногда берет за  руку  свою  королеву  -  но  рука  эта  ныне
холодна, словно само воплощение вечного холода, сковывающего наш мир. И  эта
ледяная недвижная рука разрушает хрупкую  мозаику  прошлого.  Теперь  король
нечасто приходит к ней. Он предпочитает воспоминания.
   - Тогда золото сверкало так ярко,  ярко,  -  говорит  старик  сыну,  -  а
бриллианты сияли так, что мы иногда не могли даже  смотреть  на  них.  И  на
глазах выступали слезы от их ослепительного  света.  Мы  были  богаты  -  не
правдоподобно богаты. Мы  просто  купались  в  роскоши...  И...  -  подумав,
добавляет старый король:
   - Мы были чисты. В нас не  было  ни  жадности,  ни  жажды  стяжательства.
"Придя к нам, как будут смотреть на нас! Увидев золото это  и  драгоценности
эти, не смогут отвести глаз!" - так говорили мы себе. Одного только золота и
бриллиантов, украшающих этот трон, хватило бы, чтобы купить целый народ там,
в прежнем мире, - так говорят древние манускрипты. А  наш  мир  полон  таких
сокровищ, скрытых под землей и  в  камне...  Я  помню  шахты  и  рудники,  -
продолжает король. - О, это было очень давно. Задолго до того,  как  родился
ты, сын мой. Тогда Маленький Народец еще жил среди нас. Они были  последними
- самыми сильными и упорными. Единственными, кто  столь  долго  противостоял
смерти. Мой отец водил меня к ним, когда сам я был еще очень юн. Я  немногое
помню о них - только яростные их глаза, густые бороды, скрывающие их лица, и
их короткие, но быстрые и ловкие пальцы. Я был напуган, но мой отец  сказал,
что они народ добрый и великодушный и только с чужаками столь  нетерпелив  и
груб...
   Старый  король  тяжело   вздыхает.   Он   поглаживает   холодный   металл
подлокотника, словно это прикосновение  может  вернуть  золоту  его  прежний
ясный свет.
   - Мне кажется, теперь я понимаю. Они были столь яростны  и  грубы  просто
потому, что были напуганы.  Они  страшились,  ибо  предвидели  свою  судьбу.
Должно быть, мой отец тоже понимал это. И он сражался с судьбой - но не  мог
сломать  ее,  не  мог  сделать  ничего.  Наша  магия  не   была   достаточно
могущественной, чтобы спасти их. А ныне она слишком  слаба  даже  для  того,
чтобы спасти нас самих. Смотри - смотри же на это! - Старый король  внезапно
впадает в крайнее раздражение, бьет костлявым кулаком по подлокотнику трона.
- Сокровища! Богатство, которого хватит, чтобы купить целый народ!..  А  мой
народ голодает. Бесцельно нее, и все бесполезно. Все - тщета...
   Он снова смотрит на золото. Металл кажется тусклым, словно бы закопченным
- почти уродливым в слабом и  неверном  свете  того  единственного  огонька,
который горит у ног старика. И бриллианты больше не сверкают.  Они  черны  и
мертвы. Пламя их - жизнь их - в том пламени, что  возжигают  люди.  И  когда
уходит эта жизнь, алмазы становятся черными, как и весь мир вокруг них.
   - Они не придут, ведь так, сын мой? - спрашивает старый король.
   - Нет, отец,  -  отвечает  принц.  Рука  Эдмунда,  сильная  теплая  рука,
накрывает зябко дрожащие старческие пальцы короля. - Мне  кажется,  если  бы
они собирались прийти, это уже произошло бы.
   - Я хочу выйти отсюда, - внезапно говорит старый король.
   - Вы уверены, отец? - В голосе и взгляде Эдмунда чувствуется неподдельная
тревога.
   - Да, я уверен! - жестко отвечает старый король.  Еще  одно  преимущество
старости: он может позволить себе некоторые прихоти.
   Плотнее запахнувшись в меха, старик поднимается с трона  и  спускается  с
возвышения. Сын его стоит подле него; он готов помочь старику идти,  если  в
том будет нужда - но нужды в этом нет. Король стар, даже  по  меркам  нашего
народа, а мы живем долго. Но он все еще хорошо держится, магия его сильна  и
поддерживает его лучше, чем многих из нас. Да, он сутулится - но  плечи  его
согнули многие тяготы, кои принужден он был выносить во все дни долгой жизни
своей. Волосы его  белы  как  снег;  они  поседели,  когда  жизнь  его  едва
приблизилась к середине, поседели за несколько  дней  болезни  его  супруги.
Болезнь же ее была недолгой, но окончилась смертью.
   Эдмунд берет керосиновую лампу, чтобы освещать путь.  Керосин  ныне  стал
драгоценным - более драгоценным, нежели золото. Король  смотрит  на  люстры,
некогда освещавшие зал: они мертвы и холодны.  Я  неотрывно  слежу  за  ним;
несложно угадать мысли старика. Он знает,  что  не  должен  так  расходовать
керосин. И все-таки это не напрасная трата. Он - король, и  однажды  -  быть
может, уже скоро - его сын в свой черед станет королем. И он должен показать
сыну, рассказать ему, заставить его увидеть,  какой  была  жизнь  в  прежние
времена. Ибо - как знать? - быть может, сыну его суждено вернуться  и  снова
сделать королевство прежним, вернуть ему прежнюю жизнь и прежний блеск.
   Они покидают тронный зал и вступают в темный коридор. Я стою так, что они
не могут не увидеть меня. Меня озаряет свет керосиновой лампы, и  в  зеркале
на противоположной стене я вижу свое  отражение.  Бледное  напряженное  лицо
словно бы является из тьмы: белая кожа,  блестящие  темные  глаза...  черные
облачения сливаются с тьмой вечного сна, снизошедшего на  наше  королевство.
Ощущение такое, словно бы  голова,  лишенная  тела,  парит  в  пространстве.
Жутковатое зрелище. Я пугаюсь себя.
   Старый король видит меня, но делает вид,  что  не  замечает.  Эдмунд  еле
заметно отрицательно качает головой; я кланяюсь и снова отступаю в тень.
   - Пусть Балтазар подождет, - доносится до меня бормотание старого короля.
- Все равно он вскоре получит то, чего хочет. Пусть же теперь он подождет. У
некроманта есть время. У меня его нет.
   Они идут по пустым темным коридорам. Звук шагов Гулко отдается во  мраке.
Но старик весь погрузился в воспоминания:  он  вслушивается  в  звуки  давно
умолкнувшей музыки и веселья, вспоминает тоненький смех малыша, играющего  в
пятнашки со своими родителями в залах дворца...
   Я тоже помню эти времена. Мне было двадцать, когда родился принц  Эдмунд.
Тогда здесь кипела и бурлила жизнь: дядюшки и тетушки, двоюродные  братья  и
сестры, их жены  и  мужья,  придворные  -  приветливые,  улыбающиеся;  члены
Королевского Совета, спешащие по своим делам;  горожане,  подающие  прошения
или просящие о судебном  разбирательстве...  Я  жил  во  дворце  как  ученик
королевского некроманта. Жадный до знаний юнец, я  проводил  гораздо  больше
времени над  книгами,  чем  на  празднествах  и  танцах.  Но,  должно  быть,
дворцовая жизнь запомнилась мне лучше, чем полагал я сам; временами в ночную
часть цикла мне кажется, что и сейчас я слышу ту музыку.
   - Порядок, - говорит король. - В прежние времена  все  здесь  подчинялось
своему порядку. Это было нашим наследием: мир и порядок. Я не  понимаю,  что
случилось. Почему все так изменилось? Что навлекло на нас хаос, что навлекло
на нас тьму?
   - Мы сами, отец, - твердо отвечает Эдмунд. - Должно быть, мы сами.
   Конечно, он знает, что это не так. Я сам учил его, и он помнит мои уроки.
Но Эдмунд никогда не  станет  высказывать  своего  мнения,  если  это  может
привести к спору с отцом. Он предпочтет  говорить  то,  что  от  него  хотят
слышать. После всех этих лет он по-прежнему  отчаянно  добивается  отцовской
любви.
   Я иду следом за ними; на ногах у меня мягкие черные туфли, и мои шаги  не
слышны. Но Эдмунд знает, что я с ними. Временами он  бросает  взгляд  назад,
словно ищет поддержки в моей силе. Я смотрю на него  с  гордостью,  почти  с
обожанием - словно бы на своего родного сына. Мы с Эдмундом близки -  близки
более, нежели многие отцы и сыновья; ближе, чем Эдмунд и  его  родной  отец,
хотя сам принц навряд ли признает это. Его родители так любили  друг  друга,
что, казалось, вовсе ничего не замечали вокруг; и сын их, плод их любви,  не
был избалован  вниманием.  Я  был  наставником  мальчика  -  а  со  временем
превратился в друга, спутника, советника...
   Теперь ему за двадцать. Он высок ростом и красив - не мальчик, но муж. Он
станет добрым королем, говорю я себе; снова и снова  повторяю  я  эти  слова
словно  заклятие;  словно  обещание,  заключенное  в  них,  суть  магический
талисман, способный развеять  тень  мрачного  предчувствия,  омрачающую  мое
сердце.
   Коридор оканчивается огромными дверями, чьи створки покрыты древними, уже
утратившими для нас смысл знаками, полустертыми временем. Старик ждет, держа
лампу в руках; его сын с усилием  отодвигает  тяжелый  металлический  засов,
запирающий двери дворца.
   Засов - новшество здесь. Старый король смотрит па  него,  сдвинув  брови.
Быть может, он вспоминает прежние времена, еще до рождения Эдмунда: тогда не
было нужды в запорах и засовах, тогда двери охраняла магия. Но  потом  магия
требовалась людям уже для других, более важных надобностей. Для того,  чтобы
выжить.
   Его сын толкает створы дверей, распахивает  их  настежь.  Порыв  ледяного
ветра гасит лампу. Холод запускает ледяные пальцы под меха одежд,  заставляя
дрожать от озноба. Это напоминает  старому  королю,  что,  как  бы  ни  было
холодно во дворце, все же его стены,  их  магия  хоть  немного  защищают  от
ледяной тьмы, притаившейся за дверьми, от холода,  пробирающего  до  костей,
замораживающего кровь в жилах.
   - Отец, вы уверены, что хотите этого? - с тревогой спрашивает Эдмунд.
   - Да, - резко бросает старик, хотя, думается мне, будь он один, он ни  за
что не вышел бы из дворца. - Не тревожься  обо  мне.  Если  Балтазар  своего
добьется, нам всем придется надолго остаться здесь, снаружи.
   Да, он знает, что я рядом; знает, что я слушаю. Он испытывает ревность ко
мне - из-за того, что я имею влияние на Эдмунда. Что ж, все, что я  могу  на
это сказать: "Старик, у тебя была возможность..."
   - Балтазар нашел дорогу, ведущую вниз через туннели. Отец, я уже объяснял
вам это. Чем глубже мы будем спускаться, тем теплее будет воздух.
   - Полагаю, он раскопал эту глупость в какой-нибудь  книге...  Нет  смысла
снова зажигать эту проклятую штуку, - замечает старый король,  имея  в  виду
лампу. - Не трать попусту свои магические силы. Мне не нужен свет. Множество
раз я стоял в этой колоннаде. Я мог бы пройти здесь вслепую.
   Я слышу, как они идут во мраке. Почти вижу, как король  отталкивает  руку
Эдмунда, когда тот собирается поддержать е