дил по комнате из угла  в  угол,  яростно  топча  узоры
дорогого ковра.

Глава 11

   В истории эта ночь - ночь, когда все истинные  жрецы  покинули  Кринн,  -
осталась под именем Ночи Судьбы. Куда  они  отправились  и  какова  была  их
судьба - об  этом  умалчивают  даже  летописи  Астинуса.  Поговаривали,  что
некоторых из них видели в самые тяжкие дни  Войн  Копья,  через  триста  лет
после Катаклизма. Многие эльфы готовы поклясться чем  угодно,  что  Лоралон,
величайший из эльфийских жрецов, посетил  разоренную  землю  Сильванести  и,
оплакивая падение королевства, благословлял тех,  кто  посвятил  свою  жизнь
возрождению некогда цветущего края.
   Однако для большинства жителей Кринна исход жрецов прошел незамеченным.
   Впрочем,  та  роковая  ночь  стала  Ночью  Судьбы  и  во  многих   других
отношениях.
   Крисания выбежала из тронного зала Короля-Жреца в смятении и страхе.
   Смятение ее имело объяснение весьма простое.  Она  увидела  Короля-Жреца,
величайшего из  священнослужителей,  человека,  перед  которым  преклонялись
жрецы даже ее времени, таким, каким он  был  на  самом  деле:  испуганным  и
растерянным, спрятавшим свой страх за паутиной заклятий и позволившим другим
править страной  от  своего  имени.  Неудивительно,  что  все  ее  сомнения,
касавшиеся Братства и целей его существования на Кринне, вернулись к  ней  с
новою силой.
   Что до ее страха, то она была просто не в силах размышлять о сто причине.
   Сначала она неприкаянно бродила по коридорам Храма, запинаясь о  ковры  и
ступеньки и не представляя, куда бы пойти и  что  предпринять.  Наконец  она
нашла подходящее  убежище  в  каком-то  укромном  уголке,  вытерла  слезы  и
попыталась взять себя в руки. Стыдясь того, как легко она потеряла  контроль
над собой, Крисания довольно скоро поняла, что ей надлежит сделать в  первую
очередь.
   Она должна найти Денубиса. Только так она сможет  убедиться  в  том,  что
Рейстлин ошибается.
   Крисания быстро прошла по знакомым коридорам, освещенным  бледным  светом
Солинари, и вскоре остановилась у дверей комнаты Денубиса. К  этому  времени
она уже настолько успокоилась, что не верила ни единому  слову  Рейсшина  об
исходе жрецов. Собственно  говоря,  она  всегда  с  сомнением  относилась  к
древней легенде о Ночи Судьбы, приписывая ее к разряду беспочвенных выдумок.
Вот и теперь она считала, что Рейсшин, должно быть... заблуждается.
   Она подняла руку и постучала. Ей никто не ответил.
   "Он спит", - сказала себе Крисания. Несмотря на уверенность, которую  она
испытывала, по телу ее пробежала крупная дрожь, отчего жрица  в  раздражении
дернула плечом. "Ну конечно, уже поздно. Вернусь утром", - решила она.
   Несмотря на принятое решение, Крисания продолжала стучать в дверь и  даже
негромко окликнула жреца по имени. Ответа не было.
   - Я вернусь утром, - прошептала Крисания. - В конце концов,  мы  виделись
всего несколько часов назад.
   Но рука Крисании помимо воли легла на дверную ручку  и  слегка  повернула
ее.
   -  Денубис?  -  прошептала  она,  чувствуя,   как   сердце   ее   куда-то
проваливается.
   Комната была погружена во тьму. Окно выходило во внутренний двор Храма, и
лунный свет не попадал сюда. На мгновение решимость оставила Крисанию.  "Это
же смешно!" -  упрекнула  она  себя,  представив  то  положение,  в  котором
окажется, если Денубис проснется и застанет ее тихо крадущейся в его комнате
в самый глухой ночной час.
   Наконец она набралась смелости и широко отворила  дверь,  чтобы  свет  из
коридора смог проникнуть в  келью  Денубиса.  В  оранжевом,  дрожащем  свете
факелов она увидела комнату  такой,  какой  ее  запомнила,  -  аккуратной  и
чистой... И пустой.
   Конечно, она была не совсем пуста: книги, перья на столе, одежда Денубиса
- все это оставалось здесь, словно хозяин вышел на минуту и  вот-вот  должен
вернуться. Но Крисания чувствовала: исчез самый дух жилья,  и  теперь  здесь
витает оставленность и сиротство.
   Свет факелов поплыл перед глазами Крисании, ноги ее подкосились, и. жрица
прислонилась к дверному косяку.  Лишь  спустя  несколько  минут  ей  удалось
прийти в себя и начать рассуждать  здраво.  Крисания  решительно  захлопнула
дверь и пошла к себе в комнату.
   Итак, Ночь Судьбы действительно наступила.  Истинные  жрецы  исчезли.  На
носу были зимние праздники, а через тридцать дней после их начала разразится
Катаклизм. Мысль о грозящей катастрофе заставила Крисанию остановиться.
   Почувствовав внезапное головокружение, она замерла  у  окна,  оперлась  о
подоконник и устремила  невидящий  взгляд  в  сад,  залитый  белесым  лунным
светом.
   Значит, конец ее мечтам, чаяниям, надеждам... Придется вернуться назад, в
свое время, и сознаться в собственной несостоятельности.
   Сад за окном, прекрасный,  словно  сработанный  из  тончайших  серебряных
пластин, поплыл у нее перед глазами. Первые  итоги  неутешительны;  Братство
погрязло  в  роскоши  и   стяжательстве,   Король-Жрец,   судя   по   всему,
действительно виновен в несчастье,  постигшем  мир,  и  даже  первоначальное
намерение Крисании вырвать Рейстлина из объятий тьмы  окончилось  ничем.  Он
даже не стал ее слушать!
   Возможно, сейчас, в этот самый миг, он смеется  над  ней  своим  ужасным,
издевательским смехом.
   - Посвященная?.. - раздался за ее спиной негромкий голос.
   Торопливо вытерев глаза, Крисания обернулась.
   - Кто здесь? - спросила она и слегка откашлялась, чтобы прочистить горло.
   Всмотревшись в  темноту,  она  вздрогнула  -  из  густой  тени  появилась
закутанная в черный плащ фигура. Жрица хотела что-то сказать,  но  голос  не
слушался ее.
   - Я возвращался к себе и  вдруг  увидел  тебя,  -  объяснил  Рейстлин,  и
Крисания не уловила в его голосе ни издевательства, ни насмешки. Маг говорил
спокойно, однако было в его  интонации  что-то  такое,  что  одновременно  и
согрело Крисанию. и заставило ее  затрепетать.  -  Надеюсь,  ты  здорова.  -
Рейстлин приблизился и встал рядом. Крисания не видала его лица, скрытого  в
тени капюшона, и только его глаза, отражая свет Солинари,  горели  во  мраке
холодным и чистым огнем.
   - Нет, - смущенно пробормотала Крисания и отвернулась, надеясь,  что  маг
не заметил слез на ее лице.
   Но это не помогло. Усталость, разочарования  последних  дней  и  особенно
нескольких последних часов овладели ею с невероятной силой, так что Крисания
больше уже не могла совладать с ними. По щекам ее вновь  покатились  крупные
слезы.
   - Уходи, прошу тебя, - сказала она,  крепко  зажмуривая  глаза  и  глотая
собственные слезы, словно горькое лекарство.
   Маг не ответил, но Крисания почувствовала мягкое прикосновение бархата  к
своей обнаженной руке, и  все  ее  тело  вдруг  окутало  уютное  тепло.  Она
почувствовала  пряный  аромат  благовоний,  розовых  лепестков   и   легкий,
тревожащий запах тлена:  так,  вероятно,  могли  пахнуть  высушенные  крылья
летучей мыши или череп  какого-нибудь  грызуна  -  словом,  те  таинственные
предметы, которые маги используют в своем колдовстве. Потом  рука  Рейстлина
осторожно прикоснулась к ее щеке. Тонкие и чувствительные пальцы  показались
ей необычайно горячими.
   Крисания так и не поняла - то ли  Рейстлин  утер  ей  слезы,  то  ли  они
высохли сами от жара его рук. В следующее мгновение маг бережно взял  ее  за
подбородок и отвернул ее  голову  от  лунного  света.  Крисания  едва  могла
вздохнуть - сердце ее билось так сильно, что грудь чуть  не  разрывалась  от
сладостной боли. Жрица закрыла глаза, боясь того,  что  она  может  увидеть,
однако даже сквозь две мантии. черную и белую, она ощутила прижавшееся к ней
сильное тело. И это пугающее тепло...
   Внезапно  Крисании  захотелось,  чтобы  тьма  окружила  и  ее,  убаюкала,
приласкала, укрыла от всех непогод и  разочарований.  Ей  захотелось,  чтобы
удивительный жар его тела растопил тот холод, что еще оставался в ее душе. В
отчаянном порыве Крисания воздела руки и потянулась к  Рейстлину...  но  его
уже не было. Она услышала  только  шорох  его  шагов,  быстро  затухающий  в
глубине коридора.
   Крисания вздрогнула и открыла глаза. Горячие слезы вновь хлынули из глаз,
и она прижалась щекой к холодному стеклу окна. Но это были слезы радости.
   - Паладайн! - прошептала она. - Благодарю тебя!  Мне  ясен  мой  путь,  и
теперь я не ошибусь!
   Черный маг стремительно шел по коридорам Храма. Все, кто встречал на пути
его мрачную фигуру, в  ужасе  шарахались  в  стороны,  не  в  силах  вынести
сопровождавшую его волну обжигающего гнева. В конце концов Рейстлин добрался
до своей комнаты и чуть не вышиб сердитым ударом дверь. Одного  его  взгляда
оказалось достаточно, чтобы в камине  забушевал  маленький  огненный  смерч.
Пламя  с  гудением  устремилось  вверх  по  дымоходу,  а  Рейстлин  принялся
расхаживать по комнате из стороны в сторону и осыпать себя  проклятиями.  Он
метался так до тех пор, пока не почувствовал усталость. Тогда он бросился  в
кресло и погрузил яростный взгляд в бушующее пламя.
   - Кретин! - повторял он, сжимая кулаки. - Я должен был это предвидеть!  У
моего тела, несмотря на всю его силу, есть одно слабое место, и слабость эта
свойственна всем людям. Не важно, насколько развит и силен  твой  ум,  и  не
имеет значения, насколько хорошо ты владеешь своими чувствами! Это все равно
поджидает тебя, прячется в тени, как готовый напасть в любую  минуту  хищный
зверь!
   Рейстлин зарычал от бешенства и с такою силой вонзил ногти в ладони,  что
из-под них брызнула кровь.
   - До сих пор я вижу ее перед собой, вижу ее  белую  кожу  и  полуоткрытые
губы! Я чувствую запах ее волос и податливую упругость прижавшегося  ко  мне
тела...
   - Нет! - едва не  крикнул  Рейстлин.  -  Этого  не  должно  быть!  Нельзя
допустить, чтобы это случилось! Возможно... - Он задумался и  продолжил  уже
спокойнее:
   - Что если мне  попробовать  совратить  ее?  Разве  после  этого  она  не
окажется в полной моей власти?
   Мысль была соблазнительная, однако она вызвала  в  Рейстлине  такую  бурю
страстей и желаний, что тело  его  содрогнулось,  будто  в  агонии.  Прошло,
однако, немного времени,  и  холодный  разум  мага  возобладал  над  стихией
чувств.
   "Что ты знаешь о любви вообще и о соблазнении в частности?  -  насмешливо
спросил он себя. - В этом искусстве ты  -  ребенок,  еще  более  неумелый  и
глупый, чем твой буйволоподобный брат".
   Воспоминания  детства  и  юности   внезапно   нахлынули   на   Рейстлина.
Болезненный и  слабый,  отличавшийся  острым  умом  и  склонностью  к  едким
насмешкам,  Рейстлин,  в  отличие  от  своего  красавца  брата,  никогда  не
привлекал  к   себе   внимания   представительниц   противоположного   пола.
Погрузившись с головой в изучение магии, сам он от этого почти  не  страдал.
Однажды, правда, он решился на эксперимент. Одна из подружек Карамона, устав
от легких побед,  обратила  на  него  свое  благосклонное  внимание,  решив,
видимо, что близнец богатыря может оказаться для нее в  некотором  отношении
небезынтересным. Рейстлин, которого сообща подзуживали Карамон  и  несколько
его приятелей, уступил ее грубым домогательствам. То, что  случилось  потом,
жестоко разочаровало обоих. Девица униженно вернулась к  Карамону.  Рейстлин
же, худшие опасения которого наконец нашли практическое подтверждение, снова
обратился  к  своей  магии,  где  по-прежнему  только   и   находил   высшее
наслаждение.
   Но теперь его тело - молодое и столь же здоровое, как тело брата - болело
и ныло от страсти, какой он никогда еще  не  испытывал.  Однако  он  не  мог
позволить ей вырваться на свободу, не мог уступить желаниям своей плоти.
   - Это кончится трагедией, - сказал он себе с холодной ясностью,  -  и  не
только не поможет мне достичь цели, но, напротив, только помешает.  Крисания
чиста, чиста телом и душой. В этой чистоте ее сила. Мне нужно поколебать  ее
добродетель, но так, чтобы не сломать душу.
   Придя к этому заключению, Рейстлин, прекрасно владевший собою  и  умевший
подавлять свои эмоции, наконец расслабился  и  устало  откинулся  на  спинку
кресла.
   Огонь В камине успокоился, и Рейстлин, закрыв глаза,  погрузился  в  сон,
который должен был к утру восстановить его силы.
   Но, прежде чем уснуть, он еще  раз  с  беспощадной  отчетливостью  увидел
блестящую слезу, упавшую с ресниц на нежную девичью щеку.

***

   Тем временем Ночь Судьбы продолжалась. Послушник, крепко спавший в  своей
келье, был разбужен посыльным  и  получил  распоряжение  немедля  явиться  к
Кварату.
   Старшего жреца секретарь застал в кабинете.
   - Ты посылал за мной, мой господин? - спросил он, тщетно пытаясь подавить
зевоту.
   Лицо послушника было помятым и все еще сонным. Торопясь как можно  скорее
явиться на зов  жреца,  он  впопыхах  надел  рясу  задом  наперед  и  теперь
чувствовал себя неловко.
   - Что означает этот доклад? - требовательно  спросил  Кварат  и  постучал
пальцем по расстеленному на столе свитку пергамента.
   Секретарь  наклонился  над  столом,  чтобы  лучше  видеть.  Ему,  однако,
пришлось хорошенько протереть кулаками глаза, прежде чем он сумел  разобрать
написанное.
   - Ах это... - сказал он. - Я изложил все, что было мне известно.
   - Значит, Фистандантилус не виноват в гибели моего раба, так?  -  спросил
Кварат. - Признаться, мне верится в это с трудом.
   - И тем не менее, мой господин, это так. Ты можешь сам  допросить  гнома.
Он признался - правда, убеждать его пришлось при помощи  золота,  -  что  на
самом деле его нанял господин, имя которого указано в сообщении.  Упомянутый
господин рассержен тем, что часть  его  земель  в  предместьях  города  была
отчуждена в пользу Братства.
   - Я знаю, чем он недоволен! - отрезал Кварат. - Убить моего  раба  -  это
так похоже на Онигиона. Он слаб, но  хитер,  как  змея.  Бросить  вызов  мне
открыто он бы, конечно, не  посмел.  -  Кварат  ненадолго  задумался,  потом
спросил; - Но почему моего раба  убил  именно  этот  здоровяк,  которого  мы
задержали на улице?
   - Гном утверждает, что так они решили  с  Фистандантилусом.  Видимо,  маг
хотел, чтобы его раб побыстрей освоил "работу" подобного  рода.  А  уж  Арак
попытался влечь из этого максимум выгоды.
   - Этого не было в докладе, - заметил Кварат,  сурово  глядя  на  молодого
секретаря.
   - Это так, мой господин, - признал послушник и покраснел. - Я... стараюсь
не доверять бумаге ничего, что касается... магов. Он мог бы прочесть это,  и
тогда...
   - Я нисколько не обвиняю тебя, - покачал головой Кварат. - Я  и  сам  так
думаю. Можешь идти.
   Секретарь кивнул, поклонился и отправился навстречу прерванному сну.
   Кварат в эту ночь еще долго не ложился. Сидя за столом, он снова и  снова
перечитывал сообщение. Наконец он вздохнул и отложил пергамент.
   "Я становлюсь похожим  на  Короля-Жреца,  -  подумал  Кварат.  -  Это  он
вздрагивает и шарахается от каждой тени,  которая  ему  почудится.  Если  бы
Фистандантилус захотел разделаться со мною, он  мог  бы  сделать  это  одним
движением мизинца. Я должен был сразу догадаться, что это не его рук дело".
   Вздохнув, старший жрец поднялся из-за стола. "И все  же  сегодня  вечером
маг был с ней, - продолжал размышлять эльф. - Я сам видел их в тронном зале.
Интересно, что это может означать?  Возможно,  ничего.  Возможно,  маг  -  в
большей степени человек, нежели  мне  казалось,  и,  стало  быть,  подвержен
людским слабостям.
   Очевидно, новое тело, в котором он появился на этот  раз,  намного  живее
той рухляди, в которой он прожил неизвестно сколько лет".
   Эльф мрачно улыбнулся и, приводя  в  порядок  бумаги  на  столе,  спрятал
доклад в потайной ящик. "Приближаются праздники. Пожалуй, я отложу  все  это
до тех пор, пока они не закончатся, - решил он.  -  В  конце  концов,  скоро
Король-Жрец призовет богов на последнюю битву со злом. Быть может, тогда все
решится само собой, и Фистандантилус вместе со  всеми,  кто  держит  сторону
тьмы, провалится в Бездну, из которой он и появился".
   Кварат потянулся и зевнул.
   "А я пока займусь господином Онигионом".

***

   Ночь Судьбы подходила к концу. Небо посветлело, и Карамон, лежа  в  своей
комнатке  на  топчане,  начал  различать  в  серых  предрассветных  сумерках
отдельные предметы. Сегодня  должен  был  состояться  еще  один  бой  с  его
участием, первый после "несчастного случая" с Варваром.
   Все это время жизнь для Карамона не была особенно приятной,  хотя  внешне
ничего не изменилось. Остальные гладиаторы попали  в  школу  раньше  него  и
давно уже поняли, что к чему. Арена стала для них чуть ли не родным домом, -
во всяком случае, мало кто представлял себя вне ее.
   - Это не самый дурной способ выяснять отношения, - пожав плечами,  сказал
Карамону Перагас на следующее утро после его похода в Храм. - Намного лучше,
например, войны, когда тысячи людей убивают друг друга на полях сражений.
   Здесь, если уж один благородный  господин  чувствует,  что  его  оскорбил
другой благородный господин, он решает свои проблемы  скрытно,  так  сказать
частным порядком. Это никого не касается, и в результате - все довольны.
   - Никого, кроме тех несчастных, которые гибнут на арене, сами не зная  за
что! - перебил Карамон сердито. - Конечно, это не их дело!
   - Не будь ребенком, - фыркнула Киири, полируя  один  из  своих  фальшивых
кинжалов. - Ты же сам говорил, что когда-то служил наемным телохранителем.
   Разве тогда ты много рассуждал? Ты сражался и  убивал,  потому  что  тебе
хорошо платили. Стал бы ты махать мечом, если  бы  тебе  не  платили  вовсе?
Лично я не вижу особенной разницы.
   - Разница заключалась в том, что  у  меня  был  выбор!  -  с  горячностью
возразил Карамон. - Никогда и ни за какие  деньги  я  не  стал  бы  охранять
человека или выступать на стороне тех, кто не прав. Мой  брат  считал  точно
так же! Он и я...
   Карамон вдруг замолчал и низко опустил голову. Киири посмотрела  на  него
странным взглядом и, ухмыльнувшись, тряхнула головой.
   - Позволю себе добавить несколько слов к тому, что сказал Перагас. -  Она
отложила  фальшивый  кинжал.  -  Такие  случаи  привносят  остроту,  придают
схваткам на арене истинность. Теперь ты  будешь  сражаться  еще  лучше,  вот
увидишь!
   Сейчас, лежа в сумерках без сна, Карамон снова обдумывал  этот  разговор.
Он пытался разобраться, кто прав.  Возможно,  Киири  и  Перагас  знают,  что
говорят, возможно, он вел себя как маленький ребенок, разревевшийся  оттого,
что яркая игрушка, с которой он играл, вдруг прищемила  ему  палец.  Однако,
обдумывая все с самых разных точек зрения, он никак  не  мог  согласиться  с
существующими правилами. Человек должен иметь  право  выбора,  чтобы  самому
решать, как ему жить, что делать и за что умирать. И  никто  не  был  вправе
определять это за других.
   Когда Карамон додумался до  этого,  на  него,  словно  скала,  обрушилась
тяжкая мысль. Гладиатор приподнялся на лежанке и невидящим взглядом впился в
серый прямоугольник окна под потолком. Если  все  это  правда,  если  каждый
человек волен сам выбирать, какой дорогой ему следовать, значит, и  Рейстлин
имеет на это право! Рейстлин сам определил свой путь, он предпочел свету дня
темноту ночи.
   Должен ли Карамон мешать ему, требовать отказа от своего выбора в  пользу
того, что самому ему кажется правильным?
   Память унесла гиганта в те дни, о которых  он  припомнил  в  разговоре  с
Перагасом и Киири. Это было как раз накануне Испытания, и Карамон до сих пор
считал это время самым счастливым в своей  жизни.  Тогда  они  с  Рейстлином
подрабатывали в качестве наемных воинов.
   В паре они сражались очень хорошо, и благородные  господа  всегда  желали
видеть их в рядах своих дружин. В те времена безработных воинов было больше,
чем листьев на деревьях в лесу, однако магов, которые могли и хотели принять
участие в войнах, сыскать  было  не  просто.  Поначалу  многие  с  сомнением
разглядывал