й ветер бился в толстые стены,  а  молнии
превратили ночь в ослепительно яркий,  высвеченный  синевато-голубым  светом
день.
   Крошечная комнатка, расположенная под самой крышей Башни,  вздрагивала  с
такой силой, словно цитадель готова была  вот-вот  рассыпаться  по  камешку.
Карамону даже показалось, что он слышит чей-то плач, хотя в  комнате,  кроме
них, никого не было. Не сразу он сообразил, что это плачут камни, из которых
сложены стены, а когда  наконец  понял,  то  с  беспокойством  огляделся  по
сторонам.
   - У тебя есть время, - успокоил его  Астинус  и,  опустившись  в  кресло,
подобрал с пола тяжелый том. - Не много, но есть. Расскажи, в чем была  твоя
ошибка.
   Карамон  судорожно  вздохнул.  Затем  его  брови  гневно   сдвинулись   к
переносице, и он свирепо покосился на Пар-Салиана.
   - Это был ловкий ход, не так ли, мудрец? Способ  заставить  меня  сделать
то,  чего  не  могли  сделать  вы,  маги,  -  остановить  Рейстлина.  Но  вы
просчитались. Вы отправили Крисанию умирать в прошлое,  потому  что  боялись
ее. Только ее любовь и сила воли оказались сильнее, чем вы предполагали. Она
выжила и, ослепленная  своим  чувством  и  своими  честолюбивыми  желаниями,
последовала за Рейстлином в Бездну. Я не  понимаю  одного:  почему  Паладайн
исполнял все, о чем она его молила, зачем он дал своей  жрице  силы  открыть
Врата и пройти сквозь них...
   - Ты и не должен понимать все, что совершают  боги,  Карамон  Маджере,  -
холодно прервал его Астинус. - Кто ты такой, чтобы судить об их делах?
   Возможно, боги тоже допускают ошибки. Или,  скорее,  они  позволяют  себе
рисковать уже достигнутым в надежде на то, что  им  удастся  создать  что-то
более совершенное.
   - Как бы там ни было, - продолжал Карамон сквозь стиснутые зубы,  -  маги
отправили Крисанию в прошлое и сами  дали  Рейстлину  в  руки  один  из  тех
ключей, в которых он так нуждался, - ключ  к  Вратам.  Маги  ошиблись,  боги
проиграли, и я - вместе с ними. - Дрожащей рукой гигант провел по волосам. -
Я считал, что мне  хватит  одних  только  слов,  чтобы  заставить  Рейстлина
свернуть с избранного им гибельного  пути,  но  мне  следовало  лучше  знать
своего брата. - Он с горечью усмехнулся. -  Разве  когда-нибудь  мои  жалкие
слова могли на него повлиять? Я оставил его, когда он стоял  у  самых  Врат,
собираясь шагнуть в другой мир. Я бросил его...Это оказалось  так  просто  -
повернуться спиной и пойти своей дорогой.
   - Ба! - фыркнул Астинус. - А что еще ты  мог  сделать?  Рейстлин  слишком
могуществен, он  сильнее,  чем  мы  можем  себе  представить!  Он  удерживал
магическое поле при помощи одной лишь воли и мастерства. Ты не смог бы  даже
убить его...
   - Нет, - ответил Карамон, отвернувшись к окну. - Но я мог бы  последовать
за ним, во тьму, даже если  бы  это  грозило  гибелью  мне  самому.  Карамон
повернулся и посмотрел в глаза Астинусу. - Тогда он стал  бы  уважать  меня.
Тогда он, быть может, прислушался бы к моим словам. Поэтому я хочу вернуться
и проникнуть в Бездну... - Гигант отмахнулся от крика ужаса, сорвавшегося  с
губ Тассельхофа. - Там я сделаю то, что должно быть сделано.
   - То, что должно быть сделано... - словно в бреду, повторил Пар-Салиан. -
Но ты не понимаешь, что это означает. Даламар...
   Через комнату с шипением и треском пронеслась горячая молния, отбросив  к
стенам всех, кто стоял на ногах.  Ни  Карамон,  ни  кендер  Некоторое  время
ничего не видели и даже не слышали оглушительного  громового  удара.  Только
потом до них донесся леденящий душу крик.
   Потрясенный, Карамон открыл глаза и тут же пожалел, что они не  закрылись
навечно. Пар-Салиан  из  мраморного  столба  превратился  в  столб  пламени.
Пойманный в тенета заклятий Рейстлина маг  был  беспомощен.  Он  мог  только
кричать от ужаса и боли, пока пламя ползло вверх по его беззащитному телу.
   Тае не выдержал и закрыл лицо руками. Всхлипывая,  он  скрючился  в  углу
комнаты, стараясь отгородиться от жуткого зрелища. Астинус поднялся с  пола,
куда его отшвырнул взрыв, и немедленно  принялся  записывать  происшедшее  в
книгу, которую все таки ухитрился не  выпустить  из  рук.  Быстро  нацарапав
несколько строк, он уронил перо и попытался закрыть массивный фолиант...
   - Нет! - выкрикнул Карамон и, вытянув руку, просунул ее между страниц.
   Астинус взглянул на гиганта,  и  тот  заколебался,  смущенный  выражением
бессмертных глаз. Руки его затряслись, но он не  убрал  ладони  с  гладкого,
выскобленного до белизны пергамента. Умирающий маг уже не  кричал,  а  глухо
стонал, сотрясаемый жуткой агонией.
   Астинус выпустил открытую книгу из рук.
   - Держи, - велел Карамон, закрывая драгоценный том и передавая его в руки
Тассельхофу.
   Кендер кивнул и обхватил огромную книгу, которая размером  была  едва  не
больше его самого. Он так и остался в своем углу,  со  страхом  озираясь  по
сторонам и, очевидно, не понимая, что же,  собственно,  происходит.  Карамон
прошел через комнату к телу умирающего мага.
   - Нет! - взвизгнул Пар-Салиан из последних сил. - Не приближайся!
   Его длинная борода и седые пряди волос на голове  уже  трещали  от  жара,
кожа пошла пузырями, словно закипая, а вокруг распространился отвратительный
запах горелого мяса.
   - Скажи мне! - выкрикнул Карамон, закрываясь руками от  охватившего  тело
волшебника пламени. - Скажи, что я могу сделать? Как мне  предотвратить  то,
что должно случиться?!
   Глаза Пар-Салиана вылезли из орбит, рот превратился  в  дымящийся  черный
провал, а лицо напоминало обожженную бесформенную массу. Он, однако, нашел в
себе силы прошептать несколько слов, и  эти  его  последние  слова  пронзили
Карамона подобно разящей молнии, навсегда запечатлевшись в его мозгу:
   - Рейстлина нельзя выпускать из Бездны!

КНИГА ВТОРАЯ

РЫЦАРЬ ЧЕРНОЙ РОЗЫ

   Властелин Сот сидел на покрытом черными пятнами копоти и выкрошившемся от
жара троне в обезображенном пожаром парадном зале своей Даргаардской  Башни.
Его оранжевые мертвые глаза горели в черных глазницах, свидетельствуя о том,
что жизнь проклятого рыцаря все еще  томится  в  заключении  под  опаленными
доспехами с гербом Соламнии. Сот был один.
   Он только что отпустил свою дружину, в прошлом -  таких  же,  как  и  он,
рыцарей, беззаветно преданных ему при жизни и  навечно  проклятых  вместе  с
ним, обреченных хранить  верность  своему  страшному  господину  даже  после
смерти. Он отослал также банши  -  призраков  эльфийских  женщин,  сыгравших
роковую роль в его  падении  и  теперь  обязанных  служить  тому,  кого  они
погубили. Вот уже несколько сотен лет Сот заставлял этих несчастных снова  и
снова переживать свою страшную судьбу. Почти каждый вечер,  садясь  на  свой
разрушенный трон, он приказывал банши услаждать свой слух  повествованием  о
том, как заслужил он свое проклятье, а они - свое...
   Заунывная песня духов заставляла Сота  чувствовать  острую  боль,  но  он
только приветствовал ее. Это было в  сотню  раз  лучше,  чем  унылое  ничто,
преследовавшее его на протяжении вечности, что прошла со дня его смерти.  Не
будь банши, его  существование  в  качестве  бессмертного  было  бы  стократ
скучнее,  однако  сегодня  он  не  стал  принуждать  их  петь.   Теперь   он
прислушивался к истории собственной жизни,  которую  доносил  до  его  слуха
резкий ночной ветер, проникающий в обрушенные коридоры и бойницы замка.
   "Когда-то давным-давно я был Соламнийским Рыцарем, и  у  меня  было  все,
чего может пожелать смертный. Я был хорош собой, обаятелен и  храбр.  Я  был
женат если не на писаной красавице, то уж, во всяком случае, - не  на  самой
последней из  благородных  дам.  Мои  рыцари  были  верны  мне.  Да,  многие
завидовали повелителю Соту, хозяину Даргаарда...
   Помнится, как-то весной, за год до Катаклизма, я покинул свое поместье  и
поехал с дружиной в Палантас. Там собирался Совет Ордена, где мне  следовало
присутствовать. Сам Совет меня не очень интересовал - я  предвидел,  что  на
заседании,  как  всегда,  будет  много  скучных  споров  о  малозначительных
правилах и установлениях. Гораздо больше  привлекали  меня  щедрые  вечерние
пиры, беседы с добрыми товарищами и рассказы о подвигах и походах. Именно за
этим я и отправился.
   Мы ехали не спеша, коротая дальний путь за приятной беседой, заполняя дни
песнями и шутками. На ночь мы останавливались на  постоялых  дворах  или  же
ночевали прямо под звездным небом. Погода стояла прекрасная, так как  в  тот
год весна выдалась ранняя и теплая. Солнечные лучи  согревали  нас  днем,  а
вечерний ветер  остужал  разогретые  доспехи.  Той  весной  мне  исполнилось
тридцать два года, и все в моей жизни шло как надо. По крайней  мере,  я  не
могу припомнить более счастливого времени.
   Но однажды ночью - будь проклята серебряная луна, осветившая ее! -  когда
мы встали  лагерем  на  безжизненной  пустоши  в  предгорьях,  нас  разбудил
пронзительный женский крик, - так, во всяком случае, нам  показалось.  Затем
крик раздался снова, и на  этот  раз  ошибки  быть  не  могло.  Мы  услышали
несколько девичьих голосов, призывавших на помощь, а следом ветер  донес  до
нас грубую речь великанов-людоедов.
   Похватав оружие, мы ринулись в битву. Победа далась нам легко - это  была
всего  лишь  небольшая  шайка  грабителей.  Большинство  из  них  сразу   же
разбежались при нашем появлении, лишь их главарь - то ли самый  дерзкий,  то
ли самый пьяный - не пожелал расстаться со  своей  добычей.  И  я,  пожалуй,
способен его понять, так как он завладел самой прекрасной из эльфийских дев.
В лунном свете ее красота казалась ослепительной,  а  страх,  написанный  на
тонком лице, лишь подчеркивал ее необычайную женственность и беззащитность.
   Я бросил ему вызов, мы  сражались,  и  я  победил.  Моей  наградой  стала
перепуганная эльфийская девушка, которую я на руках отнес обратно в лагерь к
ее подругам.
   До сих пор я словно наяву вижу ее пышные золотистые волосы,  сияющие  при
лунном свете. И теперь передо мной как живые - ее глаза, смотревшие на меня,
когда она приходила в сознание. До сих пор я  не  могу  их  забыть.  В  этих
небесных очах я прочитал одно - любовь...А уж в  моих  глазах  эльфийка  без
труда могла рассмотреть благоговение и восторг, которые я не смог, да  и  не
хотел скрывать.
   Все мысли о жене, о чести, о моем замке - все исчезло в  тот  самый  миг,
когда я впервые взглянул на нее.
   Она поблагодарила меня - очень смущенно и робко, - когда я возвратил ее в
лагерь, к другим эльфийским женщинам. Они  оказались  жрицами,  паломницами,
ехавшими через Палантас в Истар, чтобы поклониться Паладайну  в  Храме  Всех
Богов. Спасенная мной  девушка  оказалась  не  простой  послушницей;  в  это
путешествие  она  отправилась,  чтобы  стать  в  Истаре  праведной   дочерью
Паладайна.
   Вернувшись в свой лагерь, я долго не мог уснуть. Мне все  представлялось,
как я держу в руках гибкое юное тело. Никогда прежде страсть  к  женщине  не
сжигала меня с такой силой.
   Когда же мне наконец удалось забыться, сны стали для меня сладкой мукой.
   Наутро мысль о неизбежном расставании с моей феей как ножом резанула меня
по сердцу, и я вернулся в  лагерь  паломниц.  Там  я  рассказал  путницам  о
выдуманной мною банде гоблинов, которые промышляют вдоль ведущей в  Палантас
дороги. Мне без труда удалось убедить женщин в  том,  что  они  нуждаются  в
охране, и я предложил им свои услуги. Мои люди были совсем не  против  того,
чтобы продолжить путешествие в такой приятной  компании,  и  мы  отправились
дальше вместе.
   Но боль моя не улеглась. Напротив, она стала еще острее. День за  днем  я
украдкой смотрел на свою возлюбленную, ехавшую вместе со мной - рядом, но не
так близко, как мне бы хотелось...Ночь рядом, но не так близко, как  мне  бы
хотелось...Ночь за ночью я лежал без сна, пытаясь успокоить свои лихорадочно
плясавшие мысли.
   Я желал ее, желал так сильно, как не желал никого,  ничего  и  никогда  в
своей жизни. И в то же время я оставался рыцарем, связанным суровой  клятвой
и вынужденным сверять  все  свои  мысли  и  поступки  с  Кодексом  и  Мерой,
обязанным хранить верность законной  супруге,  исполнять  долг  командира  и
вести своих людей к славе, являясь для них образцом для подражания во  всем,
что касалось вопросов чести. Долго, очень долго я боролся с самим собой и  в
конце концов победил, по крайней мере, так мне казалось. "Завтра, - сказал я
себе, - завтра я уеду от нее". Эта мысль оказалась неожиданно приятной,  она
меня успокоила, и я смог наконец уснуть - впервые за последние дни.
   Я действительно собирался уехать и уехал  бы,  однако  судьба  обернулась
против меня. Отлучившись из лагеря под предлогом того, что отряду необходимо
пополнить запасы продовольствия, я на свою беду повстречал эльфийку в  лесу,
довольно  далеко  от  места  стоянки,  -   подруги   послали   ее   собирать
лекарственные травы.
   Мы были совсем одни. Наши спутники оказались довольно далеко,  а  любовь,
которую я прочел в ее глазах в первые часы  нашего  знакомства,  разгорелась
еще ярче.
   Помню, как эльфийка распустила свои волосы и они золотой волной  упали  к
ее ногам. Моя честь, моя решимость никогда больше с ней не встречаться - все
оказалось забыто в тот же миг. Пламя безудержной страсти охватило меня...
   Бедняжка, ее оказалось так легко соблазнить! Один поцелуй, другой, и  вот
мы уже лежим рядом на молодой траве, куда я утянул ее за  собой  в  любовном
порыве. Мои руки ласкали ее тело, мои губы заглушали ее робкие  протесты,  а
после того...после того как она стала моей, я поцелуями осушил слезы  на  ее
лице.
   Той же ночью она сама пришла  в  мою  палатку.  Испытанное  мною  райское
блаженство заставило позабыть меня  обо  всем.  Разумеется,  я  пообещал  ей
жениться. Как я мог на  это  решиться?  Не  знаю.  У  меня  уже  была  жена,
происходившая из богатой семьи. Ее деньги были мне нужны,  так  как  расходы
рыцаря обычно превышали доходы, а мои - тем более, однако той ночью, когда я
держал эльфийскую деву в объятиях, я уже понял, что расстаться с ней мне  не
хватит сил. И тогда я придумал один хитрый план...
   Наше  путешествие  продолжалось,  и  остальные  эльфийки  начали   что-то
подозревать. Не заметить улыбок, которыми мы обменивались днем,  было  почти
невозможно, тем более что и я, и она совершенно позабыли об  осторожности  и
старались проводить вместе все свободное время.
   В  Палантасе,  однако,  нам   пришлось   расстаться.   Эльфийские   жрицы
остановились  в  прекрасном  гостевом  дворце,   который,   приезжая   сюда,
использовал  сам  Король-Жрец,  а   моя   дружина   и   я   отправились   по
предназначенным для нас квартирам. Несмотря на это, я был  уверен,  что  моя
крошка сумеет найти ко мне дорогу, коль скоро я не могу больше  приходить  к
ней. Первую ночь,  однако,  я  провел  в  одиночестве,  и  это  меня  крайне
обеспокоило. Потом прошли вторая и третья ночи, а ее все не было. Я  начинал
уже понемногу сходить с ума от волнения и переживаний,  когда  в  мою  дверь
постучали.
   Но это была не она. Это был глава Соламнийских  Рыцарей  в  сопровождении
трех магистров рыцарских орденов. Лишь только я увидел их,  я  сразу  понял,
что должно произойти. Эльфийка узнала обо мне правду и предала меня.
   Но я зря возводил на  нее  напраслину.  На  меня  донесли  ее  эльфийские
спутницы, которые, пытаясь излечить мою красавицу от внезапного недомогания,
с ужасом обнаружили, что в своем чреве она носит дитя.
   Она никому не говорила об этом, и даже я ничего  не  знал.  Когда  правда
открылась, "доброжелательницы" жрицы раскрыли ей глаза, рассказав о том, что
я женат, и тут, на беду, в Палантас пришло известие из  Даргаарда,  что  моя
законная жена "таинственным образом" исчезла.
   Меня арестовали и провели по  улицам  города  на  потеху  толпе.  Я  стал
объектом грубых шуток черни, мишенью для брани и грязных оскорблений.  Ничто
так не льстило простолюдинам, как то, что рыцарь может  внезапно  пасть  еще
ниже, чем они сами. Именно  тогда  я  поклялся,  что  однажды  обрушу  самую
страшную месть на них и на  их  прекрасный  город,  однако  мои  надежды  на
возмездие с каждым часом становились все призрачнее.
   Совершившийся в конце экзекуции суд был коротким, а приговор - суровым. У
меня отобрали и титул, и земли, и как  изменник  ордена  я  был  осужден  на
смерть.
   На рассвете мне должны были перерезать горло моим же  собственным  мечом.
Правда, тогда я ничего не замечал и ни на что не  реагировал  -  я  все  еще
думал, что моя любовь отреклась от меня.
   Однако той же ночью моя верная дружина  напала  на  тюрьму  и  освободила
меня.
   Эльфийка  была  с  ними.  Она  рассказала  обо  всем  и  призналась,  что
беременна.
   По ее словам, эльфийские женщины простили ей грехопадение, и, хотя теперь
она не могла стать праведной дочерью Паладайна, она имела право вернуться  в
родительский дом и жить там, пусть и в немилости, до конца своих дней. И все
же она не хотела уезжать, не простившись со мной. Она любила меня, это  было
очевидно, и все же дошедшие до нее слухи не могли ее не расстроить.
   Тогда, помнится, я на скорую руку  состряпал  какую-то  ложь  о  причинах
исчезновения моей жены - ложь, которой эльфийка  с  радостью  поверила.  Она
поверила бы мне, даже если  б  я  назвал  тьму  светом!  Успокоившись,  дева
согласилась бежать со мной. Лишь потом  я  понял,  что  именно  эта  причина
привела ее ко мне в  тюрьму,  а  вовсе  не  желание  сказать  мне  последнее
"прости". В сопровождении моего отряда мы вернулись в Даргаардскую Башню.
   Это был нелегкий путь, ибо всю  дорогу  нас  преследовали  Рыцари  Ордена
Розы, и все же мы успели добраться до моего замка и занять оборону. Даргаард
стоит на высокой голой скале, и обороняться в нем легче легкого. В  подвалах
хранился огромный запас провизии, и мы могли продержаться в осаде  хоть  всю
зиму, а она была уже на носу.
   Я должен был радоваться жизни, быть довольным собой и моей  новой  женой,
хотя церемония бракосочетания в осажденном замке выглядела  жалкой  пародией
на событие, которое было призвано осчастливить меня на всю жизнь. Но  ничего
этого я не испытывал. Чувство вины терзало меня постоянно, и, что еще  хуже,
я мучился от сознания того, что запятнал свою честь. Только теперь я начинал
понимать, что бежал  из  одной  тюрьмы  лишь  для  того,  чтобы  добровольно
запереть себя в другой, которую к тому же сам для себя  воздвиг.  Я  избежал
позорной смерти, но принудил себя  влачить  унылое,  безрадостное,  одинокое
существование. Собственно говоря, я всегда был вспыльчивым, готовым  сначала
ударить, а потом подумать - за что, но  теперь  эта  черта  моего  характера
стала преобладающей. После того как я жестоко  избил  нескольких  слуг,  они
стали  разбегаться  при  моем  появлении.  Мои  воины  тоже  старались  меня
избегать. Наконец наступил день, вернее - ночь, когда я ударил мою  эльфийку
- единственную в целом мире, способную подарить мне хоть немного счастья.
   Глядя в  ее  полные  слез  глаза,  я  впервые  понял,  в  какое  чудовище
превратился. Схватив любимую в объятия, путаясь  в  ее  распущенных  золотых
волосах, я на коленях умолял о прощении. Я  чувствовал,  как  шевелится  мое
дитя в ее чреве. Вместе мы стали  молиться  Паладайну,  и  я  поклялся,  что
исполню все,  чего  он  ни  потребует  от  меня,  лишь  бы  моя  честь  была
восстановлена.
   Единственное, о чем я просил Светоносного бога, - чтобы мой сын или  дочь
никогда не узнали о моем позоре.
   И Паладайн ответил мне. Он поведал о Короле-Жреце, о его  гордыне  и  тех
дерзких требованиях, с которыми этот  глупец  обращался  к  богам.  Паладайн
объявил мне, что весь мир может испытать на себе тяжесть гнева  богов,  если
какой-нибудь человек - как поступил до меня легендарный Хума -  не  пожелает
пожертвовать собой ради спасения невинных жертв.
   Свет Паладайна разливался