ами исторического процесса установлена апелляция
на суд претора к императору, который распределяет жалобы,  по  характеру
дел,  между  своими  префектами.  Таким  образом  императорская   власть
фактически завладевает судебной властью; но она присваивает себе и самое
творчество права, которое суд прилагает к жизни. По упразднении  комиций
законодательная власть перешла  к  сенату,  но  рядом  с  ним  император
издавал свои приказы; с течением  времени  он  присвоил  себе  и  власть
издавать законы; от старины сохранилась лишь  форма  распубликования  их
посредством  рескрипта  императора  к  сенату.   В   этом   установлении
монархического абсолютизма, в этом усилении централизации  и  бюрократии
нельзя не  видеть  торжества  провинций  над  Римом  и  в  то  же  время
творческой силы римского духа в  области  госуд.  управления.  Такое  же
торжество покоренных и такое же творчество Р. духа приходится отметить и
в  области  права.  В  древнем  Риме  право  имело  строго  национальный
характер: оно было исключительным достоянием  одних  "квиритов",  т.  е.
римских граждан, и потому называлось квиритским. Иногородние судились  в
Риме претором "для иноземцев" (peregrinus); та  же  система  была  затем
применена к провинциалам, высшим судьей  которых  стал  римский  претор.
Преторы сделались, таким образом,  творцами  нового  права  -  права  не
римского народа, а народов вообще (jus gentium).
   Создавая это право,  римские  юристы  раскрыли  общие  начала  права,
одинаковые у всех народов, и стали их изучать и  ими  руководиться.  При
этом они, под влиянием греческих философских школ, особенно  стоической,
поднялись до сознания естественного права (jus naturale), проистекающего
из разума, из того "высшего закона",  который,  по  выражению  Цицерона,
возник "до почина веков, до существования какого-либо  писанного  закона
или  устроения  какого-либо  государства".  Преторское  право  сделалось
носителем начал разума и справедливости (aequitas), в  противоположность
буквальной интерпретации  и  рутине  права  квиритов.  Городской  претор
(urbanus) не мог остаться вне влияния преторского права,  которое  стало
синонимом естественного права и естественного разума. Обязанный  "придти
на  помощь  гражданскому  праву,  дополнять  его   и   исправлять   ради
общественной пользы", он стал проникаться  началами  права  народов,  и,
наконец, право провинциальных преторов - jns honorarium -  стало  "живым
голосом римского права". Это было  время  его  расцвета,  эпоха  великих
юристов II и III веков Гая, Папиниана, Павла, Ульпиана  и  Модестина,  -
продолжавшаяся до Александра Севера и давшая  римскому  праву  ту  силу,
глубину и тонкость мысли, которая побудила народы видеть в нем  "писаный
разум", а великого математика и юриста, Лейбница  -  сопоставить  его  с
математикой. Подобно тому, как "строгое" право (jus strictum) римлян под
воздействием права народов проникается идеей общечеловеческого разума  и
справедливости, в римской империи одухотворяется значение  Рима  и  идея
римского владычества. Повинуясь  дикому  инстинкту  народа,  алчного  до
земли и добычи, римляне времен  республики  не  нуждались  в  оправдании
своих завоеваний.  Еще  Ливий  находит  совершенно  естественным,  чтобы
народ, происходящий от Марса, покорял себе другие народы,  и  приглашает
последних покорно сносить римскую власть. Но уже при  Августе  Виргилий,
напоминая своим согражданам, что их  назначение  -  владычествовать  над
народами (tu regere imperio populos,  Romane,  memento),  придает  этому
владычеству моральное назначение - водворять  мир  и  щадить  покоренных
(parcere subjectis).
   Идея римского  мира  (pax  romana)  становится  с  этих  пор  девизом
римского владычества. Ее возвеличивает Плиний, ее  прославляет  Плутарх,
называя Рим  "якорем,  который  навсегда  приютил  в  гавани  мир  долго
обуреваемый  и  блуждавший  без  кормчего".  Сравнивая  власть  Рима   с
цементом,  греческий  моралист  видит  значение  Рима  в  том,  что   он
организовал общечеловеческое общество среди ожесточенной борьбы людей  и
народов. Этой же идее римского мира дал официальное выражение  император
Траян в надписи на храме, воздвигнутом им на Евфрате, когда до этой реки
была вновь отодвинута граница империи. Но значение Рима скоро  поднялось
еще выше. Водворяя среди народов мир, Рим  призывал  их  к  гражданскому
порядку и благам цивилизации,  предоставляя  им  широкий  простор  и  не
насилуя их индивидуальности. Он властвовал, по словам поэта, "не оружием
только, а законами". Мало того: он  призывал  постепенно  все  народы  к
участию во власти. Высшая похвала римлян и достойная оценка  их  лучшего
императора заключается в  замечательных  словах,  с  которыми  греческий
оратор, Аристид, обратился к Марку Аврелию и его товарищу Веру: "при вас
все для всех открыто. Всякий, кто достоин магистратуры или общественного
доверия, перестает считаться иностранцем. Имя римлянина  перестало  быть
принадлежностью одного города, но стало достоянием  человеческого  рода.
Вы установили  управление  миром  на  подобие  строя  одной  семьи".  Не
мудрено, поэтому, что в Р. империи рано появляется представление о Риме,
как общем отечестве. Замечательно, что эту идею вносят в Рим выходцы  из
Испании, давшей Риму  и  лучших  императоров.  Уже  Сенека,  воспитатель
Нерона и во время его малолетства правитель империи, восклицает: "Рим  -
как бы наше общее отечество". Это выражение усваивают себе затем, уже  в
более  положительном  смысле,  римские  юристы.  "Рим   -   общее   наше
отечество":  на  этом,  между  прочим,  основывается  утверждение,   что
изгнанный из одного города, не может проживать в Риме,  так  как  "Р.  -
отечество всех". Понятно почему страх Р.  владычества  стал  уступать  у
провинциалов место любви к Риму и какому-то поклонению пред ним.
   Нельзя без умиления  читать  стихотворение  греческой  женщины-поэта,
Эринны  (единственное,  от  нее  до  нас  дошедшее),   в   котором   она
приветствует "Рому, дочь Ареса", и сулит ей вечность -  или  прощание  с
Римом галла Рутилия, на  коленах  лобызавшего,  со  слезами  на  глазах,
"священные камни" Р., за то, что  он  "создал  единое  отечество  многим
народам", за то, что "благом стала для покоренных против их воли римская
власть", зато, что "Рим превратил мир в стройную общину  (urbem  fecisti
quod prius orbis erat) и не только владычествовал, но, что  важнее,  был
достоин  владычества".  Гораздо  существеннее,  чем  эта   благодарность
провинциалов, благословляющих Рим за то, что он,  говоря  словами  поэта
Пруденция,  "поверг  побежденных  в  братские  оковы",  другое  чувство,
вызванное сознанием, что Рим стал общим отечеством. С тех пор,  как,  по
выражению Ам. Тьерри, "маленькая община на берегах Тибра  разрослась  во
вселенскую общину", с тех пор, как  расширяется  и  одухотворяется  идея
Рима и римский патриотизм принимает моральный и культурный  характер,  -
любовь к Риму становится любовью к роду человеческому  и  связующим  его
идеалом. Уже поэт Лукан, племянник Сенеки, дает  этому  чувству  сильное
выражение, говоря о "священной  любви  к  миру"  (sacer  orbis  amor)  и
прославляя "гражданина, убежденного в том, что он родился на свет не для
себя, а для всего этого света".  Это  общее  сознание  культурной  связи
между всеми римскими гражданами порождает в III веке понятие  romanitas,
в противоположность варварству. Задача соратников Ромула,  отнимавших  у
соседей, сабинян, их жен и поля, превращается, таким образом,  в  мирную
общечеловеческую задачу.
   В области идеалов и  принципов,  возвещаемых  поэтами,  философами  и
юристами, Рим достигает высшего своего развития  и  становится  образцом
для последующих поколений и народов. Он был обязан  этим  взаимодействию
Рима и провинций; но именно в этом процессе  взаимодействия  заключались
зародыши падения.  Оно  подготовлялось  с  двух  сторон:  претворяясь  в
провинциях,  Рим  утрачивал   свою   творческую,   созидательную   силу,
переставал  быть  духовным  цементом,  соединявшим  разнородные   части;
провинции были слишком различны  между  собой  в  культурном  отношении;
процесс ассимиляции и уравнения  в  правах  поднимал  на  поверхность  и
ставил нередко на первый план национальные или социальные элементы,  еще
не культурные или стоявшие много ниже общего уровня. Два, в особенности,
учреждения действовали вредно в  этом  направлении:  рабство  и  войско.
Рабство выводило в  люди  вольноотпущенников,  самую  испорченную  часть
античного общества, совмещавших в себе пороки "раба"  и  "господина",  и
лишенных всяких принципов и преданий; а так как это были люди  способные
и необходимые для бывшего господина, то они играли роковую роль повсюду,
в  особенности  при  дворе  императоров.   Войско   принимало   в   себя
представителей физической силы и грубой энергии и выводило их  быстро  -
особенно во время смут и солдатских восстаний на вершину власти, приучая
общество к  насилию  и  к  преклонению  перед  силой,  а  правящих  -  к
пренебрежению законом. Другая опасность грозила со стороны политической:
эволюция Р. империи заключалась в создании из разнородных по  устройству
областей, сплоченных Р. оружием, единого стройного государства. Цель эта
достигалась развитием специального органа государственного управления  -
первой в мире бюрократии, которая все размножалась и специализировалась.
Но, при все  более  усиливающемся  военном  характере  власти,  при  все
большем   преобладании   некультурных   элементов,   при   развивавшемся
стремлении к объединению и уравнению, стала ослабевать  самодеятельность
старинных центров и очагов культуры.
   В этом историческом процессе выдается время, когда  владычество  Рима
уже утратило характер грубой эксплуатации республиканской эпохи, но  еще
не приняло мертвенных форм позднейшей империи. Лучшей эпохой Р.  империи
всеми  признается  II  век,  и  это  приписывается  обыкновенно   личным
достоинствам  царствовавших  тогда  императоров;  но  не   этой   только
случайностью следует объяснять значение эпохи Траяна и Марка Аврелия,  а
установившимся тогда равновесием  между  противоположными  элементами  и
стремлениями  -  между  Римом  и  провинциями,   между   республиканским
преданием свободы и монархическим  порядком.  Это  было  время,  которое
можно характеризовать прекрасными словами Тацита, восхваляющего Нерву за
то,  что  он  "сумел  соединить   вещи   прежде   (olim)   несовместимые
(dissociabiles)  -  принципат  и  свободу".  В  III  в.  это  стало  уже
невозможным. Среди анархии,  вызванной  своеволием  легионов,  развилось
бюрократическое управление, венцом которого была система Диоклетиана,  с
ее стремлением все регламентировать, определить  обязанности  каждого  и
приковать его к месту: земледельца - к его  "глыбе",  куриала  -  к  его
курии, ремесленника - к его цеху, подобно тому, как эдиктом  Диоклетиана
всякому товару была указана цена. Тогда-то возник колонат, этот  переход
от античного рабства к средневековому крепостничеству;  прежнее  деление
людей по политическим разрядам - Р. граждане, союзники и  провинциалы  -
было заменено делением на социальные классы. Вместе  с  тем  наступил  и
конец античного мира, державшегося  двумя  понятиями  -  самостоятельной
общины (polis)  и  гражданина.  Полис  заменяется  муниципием;  почетная
должность (honos) обращается в повинность (munus); сенатор местной курии
или  куриал  становится  крепостным  человеком  города,   обязанным   до
разорения  отвечать  своим  имуществом  за  недобор  податей;  вместе  с
понятием о polis  исчезает  и  гражданин,  который  прежде  мог  быть  и
магистратом, и воином, и жрецом, теперь же  становится  или  чиновником,
или солдатом, или церковником (clericus).
   Между тем в Р. империи произошел самый важный по  своим  последствиям
переворот
   - объединение на почве религиозной. Переворот этот подготовлялся  уже
на почве язычества посредством соединения богов в общий пантеон или даже
путем монотеистических представлений; но  окончательно  это  объединение
совершилось на почве  христианства.  Объединение  в  христианстве  вышло
далеко за пределы политического объединения, знакомого античному миру: с
одной стороны христианство объединяло Р. гражданина с  рабом,  с  другой
стороны - римлянина с варваром. В виду этого естественно возник  вопрос,
не было ли христианство причиной падения Р. империи. Рационалист  Гиббон
в прошлом веке разрешал этот вопрос в безусловно утвердительном  смысле.
Правда   христиане,   преследуемые   языческими    императорами,    были
нерасположены к империи;  правда  и  то,  что  после  своего  торжества,
преследуя с своей стороны  язычников  и  дробясь  на  враждебные  секты,
христианство разъединяло население империи и, призывая людей из мирского
царства в Божье, отвлекало их от гражданских и  политических  интересов.
Тем не менее несомненно, что, сделавшись религией римского  государства,
христианство внесло в него новую жизненную силу и было залогом духовного
единства,  которого  не  могло   дать   распадавшееся   язычество.   Это
доказывается уже самой историей императора Константина, украсившего щиты
своих солдат монограммой Христа и этим совершившего великий исторический
переворот, который христианская легенда так прекрасно символизировала  в
видении креста с словами: "в сем знамении победишь".
   Искусственная тетрархия Диоклетиана продержалась не долго; цезари  не
имели терпения мирно дожидаться своего возвышения  в  Августы.  Еще  при
жизни Диоклетиана, ушедшего на покой в 305 г., разразилась  война  между
соперниками. Провозглашенный британскими  легионами  в  312  г.  цезарем
Константин  разбил  под  стенами  Рима  своего   соперника,   последнего
ставленника римских преторианцев, цезаря Максенция. Это  поражение  Рима
открыло путь к торжеству христианства, с которым был  связан  дальнейший
успех победителя.  Константин  не  только  доставил  христианам  свободу
исповедания в римской империи, но  и  признание  их  церкви  со  стороны
государственной власти. Когда  победа  при  Адрианополе  в  323  г.  над
Августом  востока,  Лицинием,   избавила   Константина   от   последнего
соперника,  самая   могущественная   корпорация   в   римской   империи,
христианская церковь, стала новым подспорьем его единодержавия.  Заменив
тетрархию  Диоклетиана  организацией   четырех   префектур,   Константин
завершил административные преобразования своего  предшественника  в  том
специальном политическом стиле, который стал потом известен  под  именем
византийского,  с  многочисленными  придворными  должностями  и   новыми
титулами. Насколько и в  каком  смысле  изменилась  с  Диоклетиана  сама
императорская власть, об  этом  лучше  всего  свидетельствует  созванный
Константином никейский собор. Значение,  которое  заимствовал  языческий
император  от  звания  "главного   понтифекса",   имело   местно-римский
национальный характер и было ничтожно сравнительно с положением, которое
занял  Константин  во  главе  вселенской  церкви.  Для   новой   империи
понадобилась и новая столица; ею стал град  Константина.  Таким  образом
осуществилось то, что грезилось современникам Цезаря и  Августа,  о  чем
говорил с тревогой в своих одах Гораций: возникновение  нового  Рима  на
дальнем востоке, преемника древнего города Ромула. Положение Константина
было настолько упрочено, что он сделался основателем династии.
   После его смерти (337) власть перешла к его трем сыновьям: Констанций
получил Константинополь и восточную префектуру, Констант  -  иллирийскую
префектуру и Италию, Константин II - префектуру Галлию с Африкой. Первым
делом  новых  императоров  было,  по  персидскому  обычаю,   истребление
родственников.  Междоусобие  между  младшими  братьями  и  восстание,  в
котором погиб победивший, соединили всю власть в руках Констанция. В 361
г. легионы  Галлии  провозгласили  императором  уцелевшего  родственника
Констанция, Юлиана. Этот запоздалый неоплатоник в порфире взял  на  себя
неосуществимую  задачу  возродить  язычество  и   остановить   торжество
христианства. Судьба, однако, не дала ему  даже  времени  состязаться  с
"Галилеянином": два года спустя, одержав победу над персами, он погиб от
случайной неприятельской стрелы. Его преемник Иовиан, провозглашенный  в
лагере, умер на возвратном пути, не дойдя до Константинополя.  Избранный
там  в  императоры  префект  Валентиниан  (364  -  375)  основал  вторую
христианскую династию, состоявшую из его брата Валента и двух малолетних
сыновей, Грациана и  Валентиниана  II,  царствовавших  одновременно,  но
несогласных между собой относительно главной злобы того дня - арианства.
Внутренние несогласия были заглушены неожиданно надвинувшейся  с  севера
грозой. Передовой отряд германского нашествия, вестготы,  перешли  через
Дунай и при Адрианополе сокрушили войска Валента, потерявшего в  бегстве
жизнь. Юноша Грациан принял в  сотоварищи  храброго  Феодосия,  а  после
смерти  сыновей  Валентиниана  Феодосий  стал,  с  392   г.,   последним
властителем всей Р. империи в целом ее объеме. Уже в 395 г.  его  власть
перешла к двум  его  малолетним  сыновьям,  назначенным  Августами  -  к
Аркадию на востоке и Гонорию на западе.  Этим  двум  половинам  империи,
греческой и римской, уже не суждено было более  соединиться.  В  римской
половине потомство Феодосия процарствовало 60 лет, но не  в  Риме,  а  в
Равенне. После Гонория престол занял Валентиниан III  (423  -  455),  но
история Рима в V в.  измеряется  уже  не  годами  правителей,  а  годами
бедствий от вторжения сев. варваров.
   Под натиском гуннов германские племена наступают по всей линии: в 410
г., 800 лет спустя после взятия галлами, Рим вновь сделался добычей сев.
варваров; он был взят и разграблен вестготами. Вслед затем южная Галлия,
Испания и Африка были заняты германскими племенами и отторгнуты от Рима;
в 452 г. Рим едва избег  разорения  азиатскими  хищниками,  а  три  года
спустя он был взят, разграблен и разрушен вандалами из Африки.  В  самом
Риме  водворяется  власть  германцев:  непредотвратимая,   так   сказать
стихийная  инфильтрация  германских  элементов  в  римскую  империю  все
растет. Рим в состоянии бороться с германцами лишь с  помощью  германцев
на его службе. Вандал  Стилихон  управляет  империей  вместо  Гонория  и
спасает ее  от  вестготского  Алариха  и  полчищ  Радагеса;  вестготский
Теодорих помогает Аэцию отразить Аттилу. Но  германские  защитники  Рима
становятся все многочисленнее и, наконец, сознают свою силу:  с  456  до
472 г. Р. престолом распоряжается свев Рицимер, а в 476 г. герул  Одоакр
снимает порфиру с малолетнего последнего императора Рима, носящего,  как
бы в насмешку, имя Ромула  Августула  и  принимает  национальное  звание
"конунга" Италии. Круговорот времен завершился: Одоакр, вождь германской
милиции, требует для ее трети  итальянской  земли.  С  требования  трети
земли от побежденных начался тот рост  Рима,  который  расширил  его  до
Евфрата и до Рейна; однородное  требование,  предъявленное  самому  Риму
пришельцами из-за Рейна, знаменует его конец. Но в истории конец - почти
всегда и новое начало. Языческий Рим был побежден двумя враждебными  ему
силами: германцами и христианством. Вынесение в 357  г.  из  сената,  по
приказанию христианского  императора,  алтаря  и  статуи  Виктории  было
символом  поражения  языческого  Рима.  Христианство  явилось  в  Рим  с
востока, как чуждое ему достояние двух рас, которые он победил в тяжелой
вековой борьбе: семитов и эллинов. Но Рим  овладел  принесенным  ему  из
провинций христианством, обратил его в  орудие  новой  власти  и  с  ним
победил германский мир; проникнув в него далее и глубже,  чем  проникали
когда либо легионы.
   Средневековая легенда о даре Константина имеет глубокий  исторический
смысл. Потеряв власть  над  покоренной  им  империей,