в грамматике, и в риторике,  и
в поэтическ. произведениях Л. мы находим отражение  этого  влияния.  Еще
Сумароков упрекал Л. "холмогорским" наречием. На родине же Л. наслышался
о Петре Великом и напитался церковнославянской книжной стариной, которою
жили  поморские  старообрядцы.  Отчасти  под  этим  последним  влиянием,
отчасти под влиянием матери Л.  выучился  грамоте  и  получил  любовь  к
чтению. Но мать Л. рано умерла, а мачеха не любила его книжных  занятий:
по  собственным  его  словам  (в  письме  к  И.И.  Шувалову,  1763),  он
"принужден был читать и учиться, чему  возможно  было,  в  уединенных  и
пустых местах,  и  терпеть  стужу  и  голод".  Грамотные  куроостровские
крестьяне, Шубные, Дудины и Пятухин,  служивший  приказчиком  в  Москве,
снабжали  Л.  книгами,  из  которых  он  особенно   полюбил   славянскую
грамматику Мелетия Смотрицкого, Псалтирь в силлабических стихах  Симеона
Полоцкого  и  Арифметику  Магницкого.  Эти  же  крестьяне   помогли   Л.
отправиться в Москву для обученья наукам, в 1730 г. Сохранились записи в
волостной книге куроостровской волости взносов подушной подати за М. Л.,
с 1730 по 1747 г., причем с  1732  г.  он  показывался  в  бегах.  После
различных мытарств, Л. попал в  московскую  "славянолатинскую"  академию
или "школу", в которой преподавали питомцы киевской академии.  Здесь  Л.
изучил латинский язык, пиитику, риторику и, отчасти, философию. О  своей
жизни этого первого школьного периода Л. так писал И.И. Шувалову в  1753
г.: "имея один алтын в день жалованья, нельзя было иметь на пропитание в
день больше как за денежку хлеба и на денежку квасу, протчее на  бумагу,
на обувь и другие нужды. Таким образом жил я пять лет (17311736), и наук
не оставил". Не без основания предполагают, что в этот период Л. побывал
в Киеве, в академии. Описание днепровских берегов  в  "Идиллии  Полидор"
(1750) свидетельствует о  живых  впечатлениях  Л.  от  "тихого  Днепра",
который "в себе изображает ивы, что густо по крутым краям  его  растут";
поэт упоминает волов, соловья, свирелки пастухов, днепровские  пороги  и
проч. В архиве киевской духовной акд. нет никаких следов о пребывании  в
академии Л., но рассказ первого жизнеописателя Л.,  Штелина  (Пекарский,
"История Акд. Наук", II, стр. 284), вполне вероятен.  Уже  в  московской
акд. Л.  написал  стихи,  которые  впервые  напечатал  акад.  Лепехин  в
описании своего "Путешествия": "Услышали мухи медовые  духи,  прилетевши
сели, в радости запели. Егда стали ясти, попали  в  напасти,  увязли  по
ноги. Ах, плачут убоги: меду полизали, а сами пропали". Несомненно,  что
изучение пиитики и риторики в московской акд. имело значение в  развитии
Л., как  поэта  и  оратора,  хотя  главным  образом  ему  способствовало
дальнейшее образование за границей. Счастливая  случайность  -  вызов  в
1735 г. из московской академии в академию наук 12 способных  учеников  -
решила судьбу Л. Трое из этих учеников, в том числе Л., были отправлены,
в сентябре 1736 г., в Германию, в марбургскй унив., к  "славному"  в  то
время проф. Вольфу, известному  немецкому  философу.  Л.  занимался  под
руководством Вольфа математикой, физикой и философией,  и  затем  еще  в
Фрейберге, у проф. Генкеля,  химией  и  металлургией,  всего  пять  лет.
Вместе с похвальными отзывами о занятиях Л.  за  границей,  руководители
его не раз писали о беспорядочной жизни, которая кончилась для Л. в 1740
г. браком, в Марбурге, с Елизаветой-Христиной  Цильх,  дочерью  умершего
члена городской думы. Беспорядочная жизнь, кутежи,  долги,  переезды  из
города в город были не только последствием увлекающейся натуры Л., но  и
отвечали общему  характеру  тогдашней  студенческой  жизни.  В  немецком
студенчестве Л. нашел и то увлечение поэзией, которое выразилось в  двух
одах, присланных им из-за  границы  в  акд.  наук:  в  1738  г.  -  "Ода
Фенелона" и в 1739 г. - "Ода на взятие Хотина" (к последней Л.  приложил
"Письмо о правилах российского стихотворства"). Эти две оды, несмотря на
их громадное значение в истории русской поэзии, не  были  в  свое  время
напечатаны и послужили только для акд. наук доказательством литературных
способностей Л. Между тем, с "Оды на взятие Хотина" и "Письма о правилах
российского стихосложения" начинается  история  нашей  новой  поэзии.  С
большим поэтическим талантом, чем  Тредьяковсмй,  раньше  выступавший  с
теорией тонического стихосложения, Л.  указывая  на  "неосновательность"
принесенного к нам из Польши  силлабического  стихосложения,  предлагает
свою версификацию, основанную на  свойствах  российского  яз.,  на  силе
ударений, а не на долготе слогов. Замечательно, что уже  в  этом  первом
опыте Л. является не поклонником рифмачества, а указывает на значение  и
выбор поэтических слов, на сокровищницу  русского  яз.  -  После  разных
злоключений (вербовки в немецкие солдаты, побега из крепости Везель), Л.
возвратился в Петербург в  июне  1741  г.  В  августе  того  же  года  в
"Примечаниях к Петербургским Ведомостям" (ч. 66-69)  помещены  были  его
"Ода на торжественный праздник рождения Императора Иоанна III" и "Первые
трофеи Его Величества Иоанна III чрез  преславную  над  шведами  победу"
(обе оды составляют  библиографическую  редкость,  так  как  подверглись
общей участи - истреблению всего, что относилось ко времени имп.  Иоанна
Антоновича). Несмотря на оды, переводы сочинений иностранцев  академиков
и занятия по кабинетам, студент Л. не получал ни  места,  ни  жалованья.
Только с восшествием на престол Елизаветы Петровны, в январе 1742 г., Л.
был определен в акд.  адъюнктом  физики.  В  1743  г.  Л.  обращается  к
переложению в стихи псалмов и сочиняет две лучшие  свои  оды:  "Вечернее
размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния"  и
"Утреннее  размышление  о  Божием  величестве".  В  этом  же  году   Л.,
вследствие "продерзостей", непослушания конференции акд. и частых ссор с
немцами в пьяном виде, более семи месяцев "содержался  под  караулом"  и
целый год оставался без  жалованья;  на  просьбы  о  вознаграждении  для
пропитания  и  на  лекарства  он   получил   только   разрешение   взять
академических изданий на 80 р. В прошении об определении его проф. химии
(1745) Л. ничего не говорит  о  своих  одах,  упоминая  только  о  своих
"переводах  физических,  механических  и   пиитических   с   латинского,
немецкого и французского языков на российский, о сочинении горной  книги
и риторики, об  обучении  студентов,  об  изобретении  новых  химических
опытов и о значительном  присовокуплении  своих  знаний".  Назначение  в
академию - профессором химии - совпало с приездом жены Л. из-за границы.
С этого времени начинается более  обеспеченная  и  спокойная  жизнь  Л.,
среди  научных  трудов,  литературных  занятий  и  лучших   общественных
отношений. В 1745 г. он хлопочет о разрешении читать публичные лекции на
русском языке, в 1746 г. - о наборе студентов из семинарий, об умножении
переводных книг, о практическом приложении естественных наук и  проч.  В
предисловии к сделанному  им  тогда  же  переводу  Вольфовой  физики  Л.
определительно и понятно рассказал об успехах наук в XVIIXVIII  вв.  Это
была совершенная новинка на русском языке, для  которой  Л.  должен  был
изобретать  научную  терминологию.  Такое  же  популяризирование   науки
проявилось в академических речах Л. о пользе химии  и  пр.  С  1747  г.,
кроме торжественных од, Л. должен был составлять стихотворные надписи на
иллюминации и фейерверки, на спуск кораблей, маскарады, даже  писать  по
заказу трагедии ("Тамира и Седим", 1750; "Демофонт", 1752). В  1747  г.,
по поводу утверждения имп. Елизаветой нового устава для академии и новых
штатов, Л. написал  знаменитую  оду,  начинающуюся  известными  стихами:
"Царей и царств земных  отрада,  возлюбленная  тишина,  блаженство  сел,
градов ограда, коль ты полезна и красна!".  Здесь  поэт  воспел  и  свой
идеал, свой кумир - Петра Великого ("Послав в Россию человека, какой  не
слыхан был от века"), а вместе с ним и науки - "божественные, чистейшего
ума плоды" ("науки юношей питают, отраду старым  подают").  В  одной  из
заключительных строф этой оды Л.  восклицает:  "О  вы,  которых  ожидает
отечество от недр своих, и видеть таковых желает, каких зовет  от  стран
чужих, о ваши дни благословенны! дерзайте ныне ободренны раченьем  вашим
показать, что может собственных  Платонов  и  быстрых  разумом  Невтонов
Российская земля рождать". Есть в этой оде  кое  что  заимствованное  из
древних классических писателей, из которых  Л.  в  том  же  году  сделал
стихотворные переводы. Между  тем  Л.  продолжал  свои  научные  занятия
физикой, химией  и  издавал  латинские  диссертации,  находившие  полное
одобрение со стороны таких заграничных ученых, как  берлинский  академик
Эйлер.  Благодаря  вниманию  Эйлера,  Л.  добился,  наконец,  устройства
химической  лаборатории  (1748).  В  1743  г.  при   академии   возникли
исторический департамент и историческое собрание, в  заседаниях  которых
Л. повел борьбу против  Миллера,  обвиняя  его  в  умышленном  поношении
славян,  Нестора  летописца  и  других  российских   авторитетов   и   в
предпочтении, отдаваемом иностранцам. В том же году он издал  первую  на
русском языке риторику, воспользовавшись не  только  старыми  латинскими
риториками Кауссина и Помея, но и современными ему  работами  Готшеда  и
Вольфа. Между литературными и научными  трудами  Л.  существовала  самая
тесная  связь;  лучшая   его   ода,   "Вечернее   размышление",   полная
поэтического одушевления и неподдельного чувства, по  словам  самого  Л.
содержит его "давнейшее мнение,  что  северное  сияние  движением  Ефира
произведено быть может". И стихом, и русским языком Л. владел лучше  чем
два  других  выдающихся  литератора  его  времени  -   Тредьяковский   и
Сумароков. Последние вели с Л. постоянную борьбу,  вызывая  на  споры  о
языке, о стиле и литературе. Иногда  эти  споры,  по  условиям  времени,
принимали и грубую форму; но Л. всегда выходил  из  них  победителем.  В
торжественном собрании академии наук; в  1749  г.,  Л.  произнес  "Слово
похвальное имп. Елизавете Петровне", в котором, как и в одах, прославлял
Петра Великого и науки в их практическом приложении  к  пользе  и  славе
России. Похвалы императрице обратили внимание  на  Л.  при  дворе,  а  в
академии создали ему немало завистников, во главе которых стоял  сильный
Шумахер. Около 1750 г. Л. нашел "патрона" в лице любимца имп. Елизаветы,
И. И. Шувалова, к которому поэт написал  несколько  задушевных  писем  в
стихах и в прозе, имеющих ценное автобиографическое значение. В одном из
них Л. говорит о себе: "воспомяни, что мой покоя дух не знает, воспомяни
мое раченье и труды. Меж стен и при огне лишь только  обращаюсь;  отрада
вся, когда о лете я пишу; о лете я пишу, а им не наслаждаюсь и радости в
одном мечтании ищу". В  это  время  Л.  был  особенно  занять  мозаикой,
стеклянными и бисерными заводами. В 1751 г. Л. напечатал первое  издание
своих сочинений: "Собрание разных сочинений  в  стихах  и  прозе"  (1400
экз.). По приказанию президента  акад.,  гр.  Разумовского,  Л.  сочинил
"российскую речь ученой  материи",  выбрав  предметом  "Слово  о  пользе
химии"  (1754  г.,  6  сентября).  Слово   начинается   доказательствами
превосходства "учения" европейских жителей перед  дикостью  "скитающихся
американцев"; далее говорится о важном значении математики для химии, об
ожидаемых результатах дальнейшего движения науки.  Это  "Слово",  как  и
последовавшие затем слова - "О явлениях воздушных от электрической  силы
происходящих" (1763), "О происхождении  света,  новую  теорию  о  цветах
представляющее" (1756), "О рождении металлов от трясения земли"  (1757),
"О большей точности морского пути" (1759),  "Явление  Венеры  на  солнце
наблюденное" (1761) - ясно указывают на самостоятельные опытные труды Л.
в широкой  области  "испытания  натуры".  Замечательна  манера  научного
изложения у Л.: обращение от отвлеченных  научных  понятий  к  обыденной
жизни, в частности - к жизни  русской.  Ежегодно  Л.  печатал  латинские
диссертации в академич. изданиях. В 1753 г.  Л.  получил  привилегию  на
основание фабрики мозаики и бисера и 211 душ, с землей, в Копорском у. В
это именно время он написал свое известное дидактическое  стихотворение:
"Письмо о пользе стекла" ("Неправо о вещах те думают,  Шувалов,  которые
стекло чтут ниже минералов"). Через Шувалова Л имел возможность провести
важные планы, например основание в 1755 г. московского университета, для
которого Л. написал первоначальный проект, основываясь на  "учреждениях,
узаконениях, обрядах и обыкновениях" иностранных университетов.  В  1753
г. Л. долго занимал вопрос  об  электричестве,  связанный  с  несчастной
смертью проф.  Рихмана,  которого  "убило  громом"  во  время  опытов  с
машиной. Л. писал Шувалову о пенсии семье Рихмана и о  том,  "чтобы  сей
случай  не  был  протолкован  противу  приращения   наук".   "Российская
Грамматика Михаила Ломоносова" вышла в 1765 г. и  выдержала  14  изданий
(перепечат. в "Ученых Записках 2 отд.  акд.  Наук",  кн.  III,  1856,  с
предисл. академика  Давыдова).  Несмотря  на  то,  что  "Грамматика"  Л.
основана на "Грамматике" Смотрицкого, в ней много оригинального для того
времени: Л. различал уже буквы  от  звуков  и,  как  естествоиспытатель,
определял происхождение звуков анатомо-физиологическое  и  акустическое,
говорил  о  трех  наречиях  русского   яз.   (московском,   северном   и
украинском), изображал фонетически выговор звуков в словах.  В  примерах
Л. нередко приводит личную свою жизнь: "стихотворство моя утеха,  физика
мои упражнения". В 1756 г. Л. отстаивал  против  Миллера  права  низшего
русского сословия на образование в гимназии и  университете.  Прямота  и
смелость Л. тем более поразительны, что он не  раз  подвергался  тяжелым
обвинениям и попадал в щекотливое положение (см.  Пекарский,  стр.  483:
"Дело тобольского купца Зубарева о руде" и стр.  603:  "О  богопротивном
пашквиле Л. - Гимн бороде"). "Гимн бороде" (1757) вызвал грубые  нападки
на  Л.  со  стороны  Тредьяковского  и  др.  В  1757  г.  И.И.   Шувалов
содействовал изданию сочинений Л., с  портретом  автора,  в  Москве,  во
вновь учрежденной университетской типографии. В этом собрании  появилось
впервые рассуждение Л. "О пользе книг церковных в российском языке", Это
"Рассуждение"  объясняло  теоретически  то,  что  было  совершено   всей
литературной деятельностью Л., начиная с его первых опытов 1739 г., т.е.
создание русского литературного языка. В церковной литературе  Л.  видел
множество  мест  "невразумительных",  вследствие  включения  в   перевод
"свойств греческих,  славенскому  языку  странных".  В  современной  ему
русской литературе Л. находил "дикие и странные слова", входящие  к  нам
из чужих языков. Свою теорию "чистого российского слова" Л. построил  на
соединении яз. церковнославянского с простонародным российским,  разумея
под последним преимущественно московское наречие. Вообще в "Рассуждении"
Л. признавал близость русского  яз.  к  церковнославянскому  и  близость
русских наречий и говоров друг  к  другу  -  большую,  чем  напр.  между
немецкими наречиями и др. Учение  о  штилях  Л.  основывал  на  различии
следующих "речений" - слов российского  яз.:  1)  общеупотребительных  в
церковнославянском и  русском,  2)  книжных  по  преимуществу,  исключая
весьма обветшалых и  неупотребительных  и  3)  простонародных,  исключая
"презренных, подлых слов". Отсюда Л. выводил три  "штиля":  высокий,  из
слов славенороссийских, для составления героических поэм, од, прозаичных
речей о важных материях; средний - "не надутый и  не  подлый",  из  слов
славенороссийских и  русских,  для  составления  стихотворных  дружеских
писем, сатир, эклог, элегий и прозы описательной; низкий
   - из соединения среднего стиля с простонародными  "низкими  словами",
для составления комедий, эпиграмм, песен, прозаических дружеских писем и
"писаний обыкновенных дел".  Эта  стилистическая  теория  Л.,  вместе  с
синтаксическим построением Ломоносовской литературной речи в периодах, и
создала русский литературный яз. XVIII в.  -  язык  поэзии,  ораторского
искусства и прозы.
   Насколько современники и такие покровители Л., как Шувалов,  почитали
поэта и ученого, видно из  следующих  стихов  Шувалова,  помещенных  под
портретом Л. в издании  1757  г.:  "Московской  здесь  Парнас  изобразил
витию, что чистой слог стихов и прозы ввел в Россию, что в Риме  Цицерон
и что Виргилий был, то он один в своем понятии  вместил,  открыл  натуры
храм богатым словом Россов, пример их остроты  в  науках  -  Ломоносов".
Даже враг Л., Сумароков, позднее  говорил  про  него:  "он  наших  стран
Малгерб, он Пиндару подобен". Около этого времени Л. переехал с казенной
академической квартиры в собственный дом,  существовавший  на  Мойке  до
1830 г. В 1759 г.  Л.  занимался  устройством  гимназии  и  составлением
устава для ее и университета при академии, причем всеми силами отстаивал
права низших сословий на образование и возражал на раздававшиеся голоса:
"куда с учеными людьми?" Ученые люди, по словам Л., нужны  "для  Сибири,
горных  дел,  фабрик,  сохранения   народа,   архитектуры,   правосудия,
исправления нравов, купечества, единства чистые  веры,  земледельства  и
предзнания погод, военного дела, хода севером и сообщения с ориентом". В
тоже время  Л.  занимался  по  географическому  департаменту  собиранием
сведений о России. В 1760 г. вышел из  печати  его  "Краткий  российский
летописец  с  родословием".  В  1763  г.  он  начал  печатать   "Древнюю
Российскую историю от начала российского  народа  до  кончины  вел.  кн.
Ярослава I, или до 1054 г." (она вышла уже по смерти  Л.,  в  1766  г.).
Несмотря  на  тенденциозность  русской  истории  Л.,   на   риторическое
направление ее, в ней замечательно, ко словам С.М. Соловьева  ("Писатели
русской истории XVIII века"),  пользование  иностранными  источниками  о
славянах и древней Руси, а также сближение древних языческих верований с
простонародными обрядами, играми и песнями. В 1760-1761 гг. Л. напечатал
неоконченную героическую поэму: "Петр  Великий".  Несмотря  на  слабость
этой поэмы, она замечательна по изображению севера России  -  родины  Л.
Сумароков не  преминул  посмеяться  в  стихах  над  поэмой  Л.  Напрасно
Шувалов,  отчасти  в  виде  шутки,  старался  свести  и  помирить   двух
знаменитых писателей. Л. отвечал Шувалову длинным письмом, в котором,  с
обычным сознанием своего высокого значения  и  достоинства,  писал:  "не
токмо у стола знатных господ, или у каких земные владетелей дураком быть
не хочу, но ниже у самого Господа Бога,  который  мне  дал  смысл,  пока
разве отнимет". В целом ряде бумаг, которые писал Л.,  напр.  по  поводу
"приведения академии наук в  доброе  состояние",  он  проводил  мысль  о
"недоброхотство ученых иноземцев к русскому юношеству", к его  обучению.
Обращаясь постоянно с просьбами по общим и своих личным делам, Л. иногда
тяготился  таким  положением,  завидуя,  в  стихах  (1761  г.,   "Стихи,
сочиненные по дороге в Петергоф"), кузнечику, который "не  просит  ни  о
чем, не должен никому", и жалуясь в письмах на необходимость  "кланяться
подьячим". В знаменитом письме  "О  сохранении  и  размножении  русского
народа" (1761). Л.  является  замечательным  публицистом;  не  даром  он
несколько раз хлопотал, но безуспешно, об издании газеты или журнала. Он
говорит в этом письме  о  необходимости  хорошей  врачебной  помощи,  об
уничтожении  суеверий  народных,  об  излишнем  усердии  к   постам,   о
праздничных излишествах, неравных браках. Кроме того,  Л.  имел  в  виду
коснуться вопросов "об истреблении праздности, о исправлении нравов и  о
большем народа просвещении, о исправлении земледелия,  о  исправлении  и
размножении ремесленных дел и художеств, о лучших пользах