ередвижение,  как  плата  за
пользование путями сообщения; отчасти в связи с ними состояли таможенные
П, как плата за пользование портами,  гаванями  и  другими  местами  для
торговли товарами. Торговля  и  промыслы  рассматривались,  притом,  как
особо  разрешаемое  государством  занятие,  за   что,   как   напр.   за
принадлежность  к  цехам  и  гильдиям,   приходилось   платить   деньги.
Сопоставляя вышеуказанные черты сходства  и  отличия  П.  с  налогами  и
механическими доходами, можно дать следующее определение пошлины: это  -
обязательные  платежи  граждан,  падающие  лишь  на  некоторых  лиц,  их
действия и имущества и потому не имеющие такого всеобщего значения,  как
налоги, которые уплачиваются совершенно  независимо  от  соотношения  их
величины  со  стоимостью  получаемых  от  государства  услуг.  П.  можно
разделить на две главные  группы:  1)  носящие  в  большей  или  меньшей
степени характер платы за  услуги  и  2)  приближающиеся  более  к  типу
налогов. К первой категории относятся  такие  пошлины,  как  крепостные,
явочные, гербовые, вексельные, судебные, за передвижение,  за  клеймение
изделий, мер и весов, за привилегии и патенты,  за  пожалование  званий,
титулов, орденов, за повышение окладов содержания  и  т.  п.  Ко  второй
категории относятся П. с наследств и безмездного  перехода  имуществ,  с
пассажирских билетов и грузов большой скорости, со  страхуемых  от  огня
имуществ, с паспортов и др. В П. первой  категории  сохраняется  большее
или меньшее соответствие между  размером  П.  и  стоимостью  оказываемой
услуги (ценой крепостного акта, суммой векселя,  ценностью  иска),  хотя
многие гербовые П. взимаются в случаях, где нет на лицо никакой денежной
ценности и характер услуги со стороны государства весьма  сомнителен.  В
переходных  формах  ко  второй  категории  П.  общим  признаком   служит
известный особый  момент  взимания  -  пользование  случаем  обнаружения
ценности имущества. Это особенно заметно в П.  со  страхуемых  имуществ.
Страхование есть акт предусмотрительности со стороны владельцев  частных
имуществ,    гарантирующий    их    от    возможных    убытков;    такая
предусмотрительность должна быть  поощряема  государством,  иногда  даже
прямо принуждающим к ней граждан (например, земское обязательное от огня
страхование). Этому  противоречит  обложение  добровольного  страхования
особой П., т. е. в данном случае просто налогом. Объяснением  его  может
служить только факт ясного обнаружения ценности  страхуемого  имущества,
которым государство стремится воспользоваться, нередко тормозя страховою
П. развитие  страхового  дела.  Тоже  самое  можно  сказать  и  о  П.  с
пассажирских билетов: сама по себе стоимость билета уже  выражает  собою
плату  за  пользование  средствами  сообщения,  включающую  в  себе,   в
большинстве   случаев,   некоторую   прибыль   и    потому    являющуюся
частно-хозяйственным источником дохода. Государственный сбор  с  тех  же
билетов представляет  собою  налог,  близкий  к  П.  лишь  тем,  что  он
уплачивается  только  пользующимися  железными  дорогами   (все   равно,
частными или  казенными).  Возвышая  стоимость  проезда,  П.  эта  может
приводить к сокращению пользования железными дорогами,  что  опять  таки
нежелательно. Не смотря на указанные недостатки, у этого  вида  П.  есть
горячие приверженцы, которые выставляют  следующие  общие  доводы  в  их
пользу  или  следующие  их  достоинства,  частью   фискального,   частью
практического характера.  Момент  взимания  П.  очень  удобен,  так  как
плательщик П.. совершая оплачиваемое ими действие, напр. тот или  другой
акт,  получая  наследство  и  т.  д.,  имеет  в  это   время   платежную
способность. Для взимания П.,  далее,  не  требуется  особого  персонала
сборщиков, а следовательно и специального расхода по взиманию П. :  они,
взимаются  теми  же  лицами,  которые  свидетельствуют   или   совершают
какие-либо  акты  или  другие  действия.  Размер  П.,  при  этом,  легко
определяется  при  помощи   заранее   составленных   тарифов,   табелей,
расписаний и т. п. Плательщики  П.  как  бы  сами  заинтересованы  в  их
уплате, ибо  без  этого  не  может  состояться  сделка,  акт.  получение
наследств и т. п.;  недоимки,  поэтому,  тут  менее  возможны,  чем  при
налогах. Соображения эти справедливы только отчасти; так  например,  они
применимы  к  получению  наследств,  потому  что  это  есть  несомненное
приобретение новых ценностей.  И  тут,  однако,  уплата  П.  может  быть
затруднена невозможностью реализовать хотя бы часть  ценности  имуществ,
особенно при разделе наследства. Далее, к числу  прямых  недостатков  П.
следует отнести их неравномерность  и  то,  что  они  далеко  не  всегда
соразмеряются  с  имуществами  и  доходами  плательщиков.  Это  особенно
заметно в судебных П., ложащихся не одинаковым бременем  на  неодинаково
состоятельные тяжущиеся стороны; всякая  тяжба,  при  том,  сопряжена  с
риском проигрыша. Неравномерны  даже  чисто  имущественные  П.  -  напр.
крепостные:  имущества,  чаще  переходящие  из   рук   в   руки,   несут
значительные уплаты, от которых свободны имущества, остающиеся в одних и
тех же руках. Главным недостатком большинства П. следует  признать  тот,
что они вообще уплачиваются с капитальной стоимости  имуществ,  а  не  с
доставляемого ими  дохода,  который  является  естественным  и  разумным
основанием  обложения  налогами,  особенно  прямыми.  Из   сопоставления
указанных достоинств и недостатков П. можно сделать тот.  заключительный
общий вывод, что они  не  должны  играть  существенной  роли  в  составе
источников государственного дохода, а могут существовать лишь в качестве
источника  дополнительного.  Фактически  П.  и  являются  именно   таким
дополнительным источником в большинстве бюджетов современных государств,
играя  сравнительно  большую  роль  там,  где   значительнее   и   живее
гражданский  оборот,  как   напр.   в   большинстве   западноевропейских
государств ;в сравнении с Россией. В России П.  доставляют  в  настоящее
время около  70  миллионов.  руб.,  в  том  числе  около  30  миллионов.
гербовых, судебных и канцелярских П., около 18 миллионов. с  переходящих
имуществ, около 10 миллионов.  с  железнодорожных  пассажиров  и  грузов
большой скорости, около 3 миллионов. с застрахованных от огня имуществ в
около 7 миллионов все остальные П.
   В. Яроцкий.
   Праведники или праведные  -  на.  церковном  языке  название  святых,
пребывавших в мире не в  отшельничестве  или  монашестве,  а  в  обычных
условиях  семейной  и  общественной  жизни,   и   в   частности   святых
ветхозаветных,  напр.  "праведный  Ной",  "праведные  Симеон  и   Анна",
"праведный Иов многострадальный" и пр. П. называются также лица,  местно
чтимые как святые, но еще не канонизованные церковью.
   Правительство.  -  I.  В  абсолютных  западно-европейских   монархиях
старого режима все без исключения функции государственной власти, как бы
они ни были  разнообразны  по  своему  содержанию,  имели  одну  и  туже
юридическую природу: все они  являлись  выражением  неограниченной  воли
монарха. Именно потому, что старый режим  отчасти  не  знал  характерных
признаков,  которыми  в  настоящее  время  отличаются  друг   от   друга
законодательная, правительственная и судебная власть, отчасти считал  их
несущественными, он мог всю совокупность  государственной  деятельности,
как вполне однородной, подводить  под  одну  категорию,  называть  одним
именем. В  государствах  старого  режима  правительство  издает  законы,
правит страною, творит суд. Правительство - это монарх. В руках  монарха
сосредоточиваются  все  нити   государственного   управления.   Конечно,
вследствие ограниченности  человеческих  сил,  монарх  фактически  не  в
состоянии   непосредственно   и   лично   осуществлять   всех    функций
государственной  власти.  По  общему  правилу,  он  оставляет  за  собою
наиболее важные из них; менее важные он передает  для  исполнения  своим
помощникам и слугам, которые творят или, по крайней мере, должны творить
его волю. Тем не менее, даже самый маловажный вопрос может быть разрешен
непосредственно монархом, если последний, по той или  иной  причине,  им
заинтересован.  Немецкие  публицисты  старого  режима   классифицировали
совокупность актов государственной  власти  по  их  объектам:  так,  они
различали  международное,  военное,  финансовое,  полицейское  и  т.  п.
верховенство. В понятие каждого верховенства входило как издание общих и
абстрактных  норм,  так  и   совершено   индивидуальных   и   конкретных
правительственных  действий,  касающихся  определенного  объекта.  Такая
классификация,  очевидно,  была  возможна   только   при   игнорировании
коренного различия между законодательной  и  правительственной  властью.
Понятие закона, как абстрактной нормы, было известно и  старому  режиму;
но в широкой сфере правительственной деятельности, т.  е.  за  пределами
гражданского и уголовного  права,  закон  не  создавал  ни  субъективных
прав., ни объективного права: он являлся технической  или  политической,
но отнюдь не юридической нормой. В каждом отдельном случае, когда  общая
норма, по той или иной причине, стесняла П., последнее могло заменить ее
индивидуальным распоряжением, изданным ad hoc. Таким образом,  закон  не
ограничивал  правительственной  власти,  не  налагал  на   нее   никаких
обязанностей в отношении к подданному, не признавал за подданным никаких
прав в отношении к власти.  Закон,  как  абстрактное  веление  верховной
власти, обращался не к подданным, я к  подчиненным  властям;  далеко  не
всегда даже он был публикуем во всеобщее сведение. Все управление старой
Франции покоилось на не обнародованных инструкциях, который король давал
своим интендантам. Закон регламентировал обязанности подчиненных властей
в  отношении  к  монарху,  определял  их  служебную  компетенцию,  объем
предоставленной  им  публичной  власти.   Он   устанавливал   внутренний
распорядок управления, и только  посредственно,  определяя  деятельность
властей,  определял  обязанности  подданных.  Превышая   власть,   орган
подчиненного управления нарушал свои обязанности в отношении к верховной
власти; но никаких обязанностей в отношении к подданному он не  нарушал,
потому что подданный не имел никаких прав в отношении к нему.  Поскольку
государство не выступало как фиск, т. е. как лицо гражданского права,  у
подданного  имелось  одно  только  средство  защиты  против   незаконных
действий правительственной власти - жалоба по начальству, а не  судебный
иск.  Таким  образом  при  старом   режиме,   пока   законодательная   и
правительственная,  власть  были  нераздельно  слиты  друг   с   другом,
публичное  право  было  лишь  евфемистическим  названием   той   области
государственной жизни, которая, в отличие от гражданского  в  уголовного
права, находилась за пределами права  вообще.  Публичное  право  старого
режима - политика, а не право. Необходимо, однако, заметить, что принцип
нераздельности власти не был вполне осуществлен и  абсолютной  монархией
старого режима. И здесь, не смотря на возможность  авторитетных  велений
(Machtspruche) со стороны верховной  власти,  судебная  власть,  отчасти
благодаря  историческим  традициям,   отчасти   благодаря   политической
необходимости, умела дифференцироваться, отделиться от верховной власти,
приобрести подзаконный  характер.  Самый  факт  существования  множества
чрезвычайных судилищ, создаваемых ad  hoc  для  (определенной  категории
дел,  а  иногда  и  для  определенного  дела,  неопровержимо  доказывает
относительную независимость  обыкновенных  судов.  К  концу  XVIII  века
непосредственное  участие  верховной  власти  в  отправлении  правосудия
становится все более и более редким. Так напр., в Пруссии король Фридрих
Вильгельм 1 уже в 1739 г. грозил повесить без пощады, рядом  с  собакой,
каждого, кто посмеет обращаться к нему  с  жалобой  на  решенное  судами
дело. Рескриптом 22 октября 1752 г. Фридрих Великий объявляет, что он не
намерен непосредственно вмешиваться в отправление  правосудия,  так  как
желает, чтобы все совершалось сообразно  с  правом  и  законами  страны,
которым  он  сам   готов   подчиниться   в   своем   собственном   деле.
Правительственное распоряжение 1772 г. объявляет, как "первое  основание
судебного устройства", что никакое  дело,  решенное  судом  в  последней
инстанции, не может быть рассматриваемо и перевершаемо вновь.  Отделение
судебной функции от законодательной явилось, таким образом,  результатом
естественного  развития  политической  жизни;  уже   по   одному   этому
несправедливо считать теорию разделения властей абстрактным  измышлением
рационализма, неприменимым к действительной жизни. Уже Генрих Кокцей,  в
конце XVII в., провозгласив начало: "Princeps ex plenitudine  potestatis
jus quaesitum siubditis auferre non potest",  -  тем  самым  признал,  в
сущности,  разделение  властей.  Если  в  отношении  к  судебной  власти
практика предшествовала  теории,  то  в  отношении  к  правительственной
власти,  наоборот,  теория  предшествовала  практике.  Только  благодаря
великим   завоеваниям   рационализма   оказалось   возможным   отделение
правительственной  власти  от  законодательной,  или,  другими  словами,
возникновение правового государства наших дней.
   II. Две идеи лежат в основании  политической  философии  XVIII  века:
первая определяет форму, вторая - содержание П. власти. Первая  известна
под именем  теории  разделения  властей;  вторая  -  под  именем  теории
правового государства  (в  первоначальном,  индивидуалистическом  смысле
этого  слова).  Чтобы  выяснить  юридическую  природу  правительственной
власти,  ее  значение  и  роль  в  современном  государстве,  необходимо
остановиться на  вышеупомянутых  двух  теориях.  Родоначальником  теории
разделения властей является Монтескье. Он впервые категорично указал  на
опасность,  которая  грозит  свободе  от   соединения   законодательной,
исполнительной  и  судебной  власти  в  одних  и  тех  же  руках.   Если
законодательная и исполнительная власть, говорит он,  "нераздельны  друг
от друга, в государстве нет свободы,  потому  что  монарх  или  собрание
могут создавать тиранические законы,  чтобы  их  тиранически  исполнять.
Точно так же не может быть свободы, если судебная власть не отделена  от
законодательной или исполнительной, ибо  в  первом  случае  судья  будет
законодателем, во втором он будет иметь силу притеснителя. Все  погибло,
если  эти  три  власти  соединены  в  руках  одного  и  того  же   лица,
аристократического  собрания  или  народа".  Теорию  разделения  властей
Монтескье сближает с теорией координации или уравновешивания  их.  Чтобы
учредить   умеренное   правление,   необходимо   урегулировать   власти,
прибавить, так сказать, гирю к одной для того, чтобы она  уравновешивала
другую. Власти должны быть равносильны: они должны взаимно останавливать
друг друга и либо действовать согласно, либо пребывать в равновесии,  т.
е. бездействовать вовсе. Не подлежит,  однако,  никакому  сомнению,  что
разделение властей, понимаемое как их уравновешение, находится в  прямом
противоречии с принципом единства государственной власти; именно  потому
немецкая публицистика, в лице своих корифеев  -  Роберта  Моля,  Лоренца
Штейна, Лабанда и др. - высказалась так решительно и  безусловно  против
теории Монтескье. Если государственная власть едина, в  таком  случае  в
государстве  необходимо  должна  существовать  верховная  власть,   воля
которой, именуемая законом, определяет организацию и  деятельность  всех
остальных властей и  является  самоопределением  государства.  Правильно
понимаемое разделение властей ничего  общего  с  разделением  власти  не
имеет. Чтобы избежать недоразумений, лучше говорить, как  это  и  делает
сам Монтескье, не о разделении, а только о распределении  (distribution)
трех властей,  т.  е.  трех  функций  одной  и  той  же  власти.  Теория
разделения властей - или, точнее, распределения функций власти - требует
отделения правительственной и судебной власти от законодательной не  для
того, чтобы поставить их рядом с нею, а для того, чтобы их подчинить ей;
она требует подзаконности правительственной и судебной  власти.  В  этом
своем  значении  рассматриваемая  теория  является   основным   началом,
краеугольным  камнем  западноевропейского  конституционализма.   В   ней
заключается ключ  к  пониманию  характера  и  природы  правительственной
власти  в  правовом  государстве.  По   учению   Монтескье,   в   Англии
законодательная власть принадлежит парламенту,  т.  е.  палате  пэров  и
палате общин, исполнительная - королю, судебная - постоянному учреждению
не принадлежит вовсе, а выполняется коллегией присяжных,  выбираемых  из
среды народа, таким образом, по мнению Монтескье, монарх является главой
одной лишь исполнительной власти. Если  бы  монарх  принимал  участие  в
законодательстве  по  праву  законодательствовать  (par  la  faculte  de
statuer), в государстве не  было  бы  свободы.  Но,  с  другой  стороны,
монарху  должно   быть   предоставлено   право   останавливать   решения
законодательной власти, потому что иначе она стала  бы  деспотической  и
могла бы лишить короля его прерогатив. Монарх стоит вне  законодательной
власти;  его  участие  в  законодательстве  имеет  чисто   отрицательный
характер:  оно  выражается  в  так  называемом.  veto.  Закон  создается
законодательным корпусом, но монарх,  подобно  римским  трибунам,  может
наложить свое veto,  умертвить  уже  живой  закон.  Политическая  теория
Руссо, во многих отношениях отличная от теории Монтескье, сходится с нею
во взгляде на короля, как на исполнителя, слугу законодательной  власти,
при чем органом ее является не парламент, а весь народ. Всякое  законное
правительство,   говорит    Руссо,    должно    быть    республиканским;
следовательно, и монархия есть не что  иное,  как  республика  ("Contrat
soc.",   гл.   6,   кн.   II).   В   первую    эпоху    континентального
конституционализма воззрение на  короля,  как  на  главу  исполнительной
сласти, пользуется всеобщим признанием  (Сийэс,  Неккер,  Мирабо  и  мн.
др.). Народное собрание, говорит Сийэс - "голова; король -  руки.  Разве
советуется когда-нибудь голова  с  руками"?  Теория  Монтескье  и  Руссо
переходит во французскую конституцию  1791  г.  и  другие,  которым  она
послужила образцом (польская 1791 г.,  испанская  1813  г.,  сицилийская
1820 г. и др.). Она популяризируется Делольмом и Блекстоном  переносится
в Англию. До настоящего времени она является  безусловно  господствующей
как во французской, так и в английской литературе. Так напр., по  словам
Батби,  конституционный  король  -  не  что  иное,  как   наследственный
президент,  президент  республики  -  не   что   иное,   как   временный
конституционный    король.    Новейший    труд    англичанина    Энсона:
"Конституционное право и обычай" распадается на две  части,  из  которых
первая посвящена парламенту, как законодательной, а вторая - короне, как
исполнительной власти. Между тем, не  подлежит  никакому  сомнению,  что
так.  понимаемое  разделение  властей  стоит  в  прямом  противоречии  с
монархическим принципом, с природой конституционной  монархии.  Основные
институты монархии - наследственный и пожизненный характер монархической
власти, безответственность монарха, права и  преимущества  его  -  имеют
основание и смысл лишь в том предположении, что монарх  является  главою
не только исполнительной, но и законодательной, т. е. верховной  власти.
Над ним нет высшей власти, и потому  он  безответствен:  summa  sedes  a
nemine  judicatur.  Он  воплощает  в  своем  лице  величество   и   силу
государства,  и  потому  его  трон  обставлен  великолепием  и  блеском.
Наоборот, если монарх только орган исполнительной власти