х
машин, где точная установка невозможна,  а  также  на  больших  винтовых
судах,  чтобы  устранить  давления  на  шейки  валов,  происходящие   от
перегибания корпуса, устраивают подвижные М. на принципе Гукова шарнира.
   Муфтий - третья степень мусульманских улемов. По  своему  образованию
он нечто  вроде  нашего  магистра  прав  и  богословия.  Функции  его  -
постановлять  решения  по  всем  духовным  и  юридическим  вопросам:  он
произносит так назыв. "фетву". М. состоит при каждом мусульманском  суде
("мехкеме"). По степени своей М. ниже кадыя, но из среды  М.  избирается
глава  целого  сословия  улемов  -  "великий  М.",  называемый  у  турок
"шейх-уль-ислам".   Его   обязанность   -   придавать   законную    силу
государственным  мерам  и   наблюдать,   чтобы   они   согласовались   с
предписаниями ислама. Хотя великий  М.  константинопольский  назначается
султаном,   но,   благодаря   влиянию   на   народ,   пользуется   почти
неограниченной властью в государстве. На  его  фетвы  нет  апелляции.  В
Каире каждая школа  законников  избирает  своего  шейха,  который  также
является М.; верховным М. считается ханифитский, так как толк  АбуХанифы
- официальное исповедание Турецкой империи.
   Мухаммед - основатель мохаммеданской религии. Родился, как думают, 20
апр. 671 г., в Мекке. Он был по происхождению корейшит,  из  рода,  быть
может, и знатного, но крайне бедного и далеко не  могущественного.  Отец
его Абдоллах, внук Хашима, был мелкий купец и  умер  до  рождения  сына.
Через шесть лет  умерла  и  мать  М.  -  Эмина,  родом  из  Медины;  она
отличалась, по-видимому, чувствительным и  нервным  темпераментом;  сына
своего она отдавала на  некоторое  время  в  пустыню,  на  воспитание  к
бедуинке Халиме (Шпренгер, это предание отрицает, но Велльгаузен находит
верным). Сироту принял к себе сперва  дед  Абдоль-Мотталиб,  потом  дядя
Абу-Талиб, человек великодушный и добрый, но чрезвычайно бедный. Мальчик
вскоре принужден был сам себе зарабатывать  хлеб  (Кор.  ХС111,  6):  за
скудную  плату  он  нанялся  пасти  коз  и  овец   мекканцев   (занятие,
считавшееся низким), да собирал ягоды в пустыне; по  целым  дням  он  не
видал человеческого лица. На 24-м году жизни М.  поступил  на  службу  к
богатой, знатной вдове Хедидже и путешествовал, по ее торговым делам,  с
караваном в Сирию, сперва погонщиком, потом приказчиком. Пожилой Хедидже
юноша понравился до  того,  что  она,  даже  против  воли  своего  отца,
предложила ему свою руку. Брак этот (богатый детьми, из которых  сыновья
скоро умерли) дал М. известный вес в корейшитском обществе и вряд ли был
заключен по корыстным расчетам: молодой М.  искренно  любил  свою  жену,
которая была старше  его  на  15  лет  (когда  впоследствии,  по  смерти
Хедиджи, у М. было уж много жен, наиболее любимая из них Аиша ни к одной
из  живых  соперниц  не  ревновала  мужа  столько,  сколько  к  покойной
"беззубой бабе"). Хедиджа окружила мужа  чисто  материнским  попечением.
Освободившись от забот о хлебе насущном,  М.  вскоре  начал  тревожиться
иными вопросами  -  религиозными.  Его  соплеменники  были,  собственно,
полидемонистами; они населяли всю природу, отдельные  местности  и  дома
невидимыми духами, добрыми и злыми, имели идолов, племенных и  семейных,
с которыми обращались очень фамильярно и чтили их  больше  по  привычке;
род арабского пантеона был в храме Мекки. В городах  вырабатывали  много
идолов и продавали бедуинам, но для тех часто было достаточно и простого
камня; современник М.,  эль-Отаридий,  говорит,  что  в  крайнем  случае
бедуины нагромождали кучу песку, выдаивали на него верблюдицу, и это был
уж идол. Над всеми богами и богинями доисламские арабы признавали одного
Бога,  под  именем  "всевышнего  Бога"  ("Аллах  Теаля").  Мелкие   боги
назывались его детьми. Этим Богом клялись, в начале  договоров  писалась
формула: "во имя твое, Аллах!", злых людей называли "врагами Аллаха", но
Бог этот не имел никакого культа, и самые  представления  арабов  о  нем
были крайне сбивчивы (меньшинство исследователей,  в  том  числе  Ренан,
думает, что единобожие у до-исламских арабов есть  черта  древнейшая,  а
большинство,  в  особенности  этнографы  -  что  новейшая).  Религиозным
фанатизмом арабы вообще не отличались ни до ислама, ни после  ислама,  и
потому среди  них  издавна  могли  спокойно  распространяться  и  другие
религии: сабеизм, персидский магизм  и,  больше  всего,  христианство  и
иудейство. Но ни та, ни другая религия  не  могла  вполне  удовлетворить
арабов: христианство было для них слишком догматично, а иудейство
   - слишком национально. Поэтому  рядом  выработалась  новая  (впрочем,
мало  или  вовсе  неорганизованная)  секта  "ханифов"  (что  значит,  по
Велльгаузену, "аскетов");  они  проповедовали  практическую  (этическую)
религию - веру в единого Аллаха (без догматов)  и  учение  о  воздаянии.
Вера в единого Аллаха была у ханифов тожественна со "вручением" себя Его
воле (по-арабски "ислам"), а так как впоследствии ханифом  называл  себя
сам М., то Шпренгер с известным правом говорит, что ислам проповедовался
в Аравии  еще  до  М.  (о  ханифе-поэте  Омейе  из  Таифа,  впоследствии
противник  М.,  см.  Шпренгер   I,   110   -   118   и   булакск.   изд.
"Китаб-оль-Агани", III, 186 sq.; о Зейде мекканском - у  ибн-Хишама  143
sq., у Шпренгера 1, 82 sq., с переводом его стихов;  об  Абу-Кайсе  -  у
ибн-Хишама 348 sq., 39 sq.; об Абу-Эмире мединском - у Вакыдия 103, 161,
190, 410; вообще о всех в I т. соч.  Шпренгера).  Ханифов  больше  всего
было в Медине. В Мекке ко времени М. прославился Зейд, сын Амра, открыто
восставший  против  идолопоклонства  сограждан  и  живший   в   изгнании
неподалеку от Мекки; ханифом был и двоюродный  брат  Хедиджи  -  Варака.
Ханифы отличались теплой верой и, судя по  Зейду,  даже  наклонностью  к
прозелитизму; однако, громадное скептическое большинство арабов  (как  и
теперь бедуины) поразительно мало интересовалось умозрениями  о  Боге  и
будущей жизни и не чувствовали  ни  малейшей  потребности  искать  новой
религии и расставаться с религией славных предков, которая, к  тому  же,
мало их связывала. В городах, вероятно, вера была сильнее, чем в пустыне
у бедуинов, у которых, да и вообще у большинства трезвой, скептической и
расчетливой арабской расы, европейские исследователи (Дози, Велльгаузен,
Мюллер) склонны вовсе отрицать богопочитание. М. во многих отношениях не
походил на своих соотечественников.  Это  был  мечтательный,  задумчивый
человек,  крайне   нервного   темперамента.   Обыкновенно   он   был   в
меланхолическом настроении, говорил мало.  Неприятные  запахи  были  для
него невыносимы. Ему было тягостно оставаться в темноте. Когда он  бывал
болен, то  плакал  и  рыдал  как  дитя.  Воображение  он  имел  живое  и
поэтическое; в обращении с другими был кроток, нежен и даже вкрадчив  до
обаяния. Он любил беседовать о религии, охотно вступал в рассуждения  по
религиозным вопросам с христианами, с евреями,  с  ханифами.  Христиане,
жившие в Аравии, были  еретики  -  ариане  и  несториане.  От  ариан  М.
научился считать И.  Христа  только  богоподобным  человеком,  пророком,
который был убит Иудеями, как и многие  из  предыдущих  пророков;  враги
ариан, несториане, внушили М. мысль о призрачности страданий  Христовых.
Самое знакомство  с  ересями  навело  М.  на  мысль,  что  многие  места
Евангелия  искажены.  Ханифы  произвели  на  М.   наиболее   сильное   и
неотразимое влияние, особенно Зейд и Варака; их обоих М. до конца  своей
жизни считал святейшими людьми. Подобно ханифам, М. перестал веровать  в
идолов, но затем пошел далее: он уверовал, что он такой же  божественный
посланник, о каких рассказывает ветхозаветная Библия  и  каких  признает
Евангелие. Как появилась в нем такая вера? М. страдал  нервной  боязнью,
которую  европейцы  прежде  принимали  за  падучую,  а   теперь,   после
исследования медика-арабиста  Шпренгера  (т.  I,  гл.  3),  признают  за
мускульную истерию. Есть  некоторые,  довольно  сбивчивые  свидетельства
(отрицаемые, напр., Мюллером, I, 49), из которых можно догадываться, что
еще  в  раннем  детстве  М.  имел  какой-то  припадок,  сопровождавшийся
видением (см. рассказ кормилицы Халимы у ибн-Хишама, I, 77). Как  бы  то
ни было, затем ничего подобного не повторялось до сорокового года  жизни
М. Люди, страдающие мускульной истерией,  очень  склонны  к  самообману,
склонны считать за истину плод своей фантазии, склонны также к видениям,
галлюцинациям   и   экстазам.   М.   особенно   предавался   религиозным
размышлениям  в  священные  месяцы,  когда  он,  по   примеру   ханифов,
уединялся, вместе с своей семьей, на  пустынной,  дикой  горе  Хира,  по
близости Мекки. Здесь он в пещере одиноко постился, молился и  тосковал;
и вот однажды ему представилось, не то во сне;  не  то  наяву,  небесное
существо (архангел Гавриил, по мнению  мусульман),  которое  велело  ему
выступить в качестве пророка-проповедника (610). М. не  сразу  уверовал:
сперва, не смотря на утешения Хедиджи и Вараки,  ему  казалось,  что  он
одержим  нечистым  духом  (джинном);  терзаясь  ужасными  сомнениями   и
подозревая в  себе  сумасшествие,  он  страстно  желал,  чтобы  неземное
существо  явилось  ему   вторично.   Новое   видение,   сопровождавшееся
истеричным припадком,  рассеяло  его  сомнения,  и  М.  с  того  времени
почувствовал себя пророком ислама; с  этих  пор  припадочные  откровения
пошли одно за другим и нередко захватывали его среди  общества.  Первыми
последователями нового ислама оказались те лица, который близко знали  и
нежно любили М.: Хедиджа, дочери ее от брака с  М.,  Алий  (десятилетний
мальчик, сын Абу-Талиба, принятый М. в члены  семьи  во  время  голода),
вольноотпущенник и приемный сын М. Зейд и задушевный приятель пророка  -
богатый купец Абу-Бекр, человек умный, спокойный, кроткий,  но  твердый.
Под влиянием Абу-Бекра обратилось в ислам еще несколько родственников  и
купец Осман (впоследствии 3-й  халиф),  который  без  этого  не  мог  бы
жениться на дочери М., красавице Рокае. Так как учение М.,  направленное
против  идолопоклонства,  тем  самым  направлялось  и   против   богатой
мекканской аристократии, торговые интересы и благосостояние которой были
тесно связаны с пилигримскими ярмарками, то к новому пророку  обратилось
также некоторое количество бедняков и рабов, быть  может  около  40;  но
вообще обращения совершались крайне медленно. С 614 г. проповедь пророка
выходит за пределы Хашимова рода и делается публичной, но число верующих
продолжает возрастать в очень слабой степени.  Учение  М.  не  было  для
корейшитов  чем-нибудь  новым  (да  и  М.  считал  его   очень   старым,
неоригинальным). Горячий энтузиазм М. встречен  был  не  равнодушием,  а
насмешками: находили, что он или сумасшедший, или  поэт;  его  проповедь
среди рабов также дискредитировала его в глазах аристократов. Когда  М.,
раздраженный насмешками, стал грозить Божьим судом и адскими муками,  то
началась против него и неприязнь. По отношению к  самому  М.  корейшитам
приходилось довольствоваться одними издевательствами: не то пришлось  бы
иметь дело с Абу-Талибом и целым родом Хашимитов, которые,  не  веруя  в
божественное посланничество М., все-таки были связаны законами  семейной
чести и, кроме Абу-Лехеба, защищали его; но уж одни насмешки; к  которым
араб  так  чувствителен,  заставляли  многих  новообращенных  мохаммедан
отрекаться  от  ислама,  и  новых  обращений  не  происходило.  С  более
безобидными  последователями  нового  пророка  можно  было  церемониться
менее, так  что  невольникам-мусульманам  М.  разрешил  даже  reservatio
mentalis для спасения жизни. В 615 г. небольшая община мусульман бежала,
по совету самого пророка, в христианскую  страну  Абессинию,  где  могла
укрыться от преследований; абессинцы считались врагами мекканцев,  а  их
христианскую религию М. принимал за тожественную со  своей  (Кор.  XXIX,
45). Сперва, для разведок, убежало туда только 11 чел.,  но  пророк  уже
почувствовал  себя  одиноким  и  с  отчаяния  пошел  даже   на   уступку
корейшитам,  раздраженным  его   сношениями   с   Абессинией:   он,   по
свидетельству ибн-Саада и Таберия, решился признать трех  идолов  (Озза,
Лат и Менат) в качестве посредников между людьми и Аллахом  (Кор.  LIII,
срв. Muir II, 150 sq.; Noldeke, "Tabarи", 80). Kopeйшиты были  польщены,
готовы были  признать  М.  за  настоящего  пророка,  но  он  вскоре  (по
мусульманам на другой день, по европейским ученым -  месяца  через  два)
отказался от своих слов и объяснил свою слабость искушением диавольским.
Этим самым он еще более обострил отношения, и  переселения  в  Абессинию
возобновились: всего ушло 101 чел., и они, кроме  некоторых,  оставались
там до 7-го г. Гиждры. Счастливый случай  внезапно  доставил  М.  нового
союзника:  знатный  мекканец,  известный   под   насмешливым   прозвищем
Абу-Джехль ("отец  невежества",  т.  е.  "осел");  издеваясь  над  М.  в
присутствии его дяди Хамзы, отпустил несколько таких замечаний,  которые
Хамза счел за оскорбление семейной чести; в негодовании он объявил  себя
последователем  пророка.  Еще  важнее  было   обращение   Омара   (615),
напоминающее  во  многих  отношениях  обращение  Савла  в   христианство
(ибн-Хишам I, 167; Косс. де Перс. I, 396;  Шпренг.,  II,  83).  Это  был
человек 26 лет, не богатый и не знатный, но непомерной  силы,  огромного
роста, пылкий, решительный, в то же  время  чрезвычайно  добрый  и  даже
склонный к сентиментальности. Быть может, современные историки впадают в
крайность, признавая  Омара  настоящим  основателем  ислама,  но  нельзя
отрицать, что именно он внес движущий, побуждающий элемент в учение  М.:
без Омара, как заключают европейские исследователи на основании  истории
предыдущих пяти лет и на основании последующей его роли,  исламу  нечего
было ждать успеха (Дози,  38;  Мюллер,  I,  318).  М.  был  вдохновенный
человек, но вовсе не имел практического смысла и энергии: первое из этих
качеств  было  у  Абу-Бекра,  второе  -у  Омара.   Абу-Бекра   восхищала
оригинальность  М.  и  его  энтузиазм,  Омара  -  слабость   пророка   и
потребность в помощи его, Омара. Абу-Бекр регулировал  непостоянный  дух
М., давал его идеям нравственное  скрепление,  выступал  с  речью  перед
другими  в  тех  случаях,  где  нужна  была  известная   дипломатическая
тонкость; Омар выдвигался в тех случаях,  где  требовалась  его  сила  и
энергия. "Таким  образом  триумвират  был  полный:  М.  думал,  Абу-Бекр
говорил, Омар действовад" (Dozy, 39). Присоединение Омара сильно подняло
вес пророка: с этого  времени  мусульмане,  по  настоянию  Омара,  стали
отправлять свои молитвы уже не в частном  доме,  а  публично,  у  Каабы.
Насмешки мекканцев усилились; они настоятельно требовали, чтобы  скорее,
наконец, пришел грозный день Божьего суда над ними, давно  обещанный  М.
Они указывали источник, откуда М.  черпает  свои  откровения  о  древних
пророках: "с ним по ночам беседует один  христианин  (Джебр)",  говорили
они, "а он утром повторяет нам то же" (Кор. XXV, 5 - 6). М., не  отрицая
факта своих сношений с Джебром (монофизитом, по догадке Нофаля), отвечал
лишь: "Язык того человека иностранный, а между тем мой Коран - чистейшая
арабская речь" (Кор., XVI, 105; см. также  XXV,  5;  XLIV,  13).  Другие
свидетельства указывают что в это же время М.имел сношения и с  евреями.
Библейские рассказы, слышанные от других, он также называл откровениями,
ниспосланными ему свыше; это подает повод Вейлю  думать,  что  в  данном
случае М. сознательно лукавил; другие видят и здесь самообман. Из  числа
мекканцев  особенно  выделялся  своею  враждою   к   исламу   АбуСофъян,
родоначальник будущей династии Омейядов. Решено было  прекратить  всякие
сношения с родом Хашима (617). Два года  длился  интердикт,  устранивший
род Хашима (кроме Абу-Лехеба) от  участия  в  караванной  торговле,  но,
наконец, враждующие стороны помирились; так как после того мы  не  видим
новых обращений в ислам, то нужно думать, что  родственники  М.  приняли
обязательство не допускать М. до приобретения новых адептов.  В  619  г.
умирают Хедиджа, бывшая ангелом-хранителем мужа в минуты его сомнений, и
Абу-Талиб, не веровавший в племянника, но  мужественно  его  охранявший.
Родоначальником сделался враг М., Абу-Лехеб. Сначала он, держась родовых
обычаев,  обещал  племяннику  такую  же  охрану,  какую  тот   имел   от
Абу-Талиба;  но  затем  враги  М.  подучили  Абу-Лехеба   справиться   у
племянника, в раю или в  аду  будут  его  предки  -  язычники.  М.  имел
мужество  ответить:  "в  аду",  и  таким  образом   лишился   последнего
покровителя. Он обратил взоры на Таиф, маленький городок  вблизи  Мекки;
но там его встретили насмешками, уверяя, что Аллах для посольства избрал
бы кого-нибудь получше, чем он, и даже осыпали градом камней.  Тогда  (в
620 г.;  см.  Шпренг.,  II,  526)  М.  решился  вступить  в  сношения  с
старинными врагами мекканцев - жителями Ясриба, которые пришли  к  Каабе
на ежегодную ярмарку и богомолье (Мьюр, II,  181  sq.,  доказывает,  что
начало мохаммедовых сношений  с  инородними  арабами  относится  еще  ко
времени интердикта, наложенного на Хашимитов). В  Ясрибе  жили  арабские
племена аусов и  хезреджей,  которые  в  конце  V  в.  отняли  власть  у
населявших Ясриб евреев, подчинили большинство  их  себе,  но  постоянно
ослабляли  себя  взаимными  междоусобиями.  С  583  г.  распря  аусов  и
хезреджей стала нескончаемой.  Мекканцы  относились  пренебрежительно  к
жителям  Ясриба,  как  потому,  что  там  процветало  земледелие,  а  не
торговля, так и потому, что победители-арабы приняли религию подчиненных
иудеев (далеко, впрочем, не все: кроме иудейства там были распространены
и другие вероучения, между прочим ханифизм и отчасти идеи христианские).
М. разделял предрассудки своих сограждан против ясрибцев,  но  он  видел
безнадежность своего положения в Мекке и принужден  был  согласиться  на
помощь, предложенную ясрибцами. Последние руководились на  первое  время
видами не столько  религиозными,  сколько  политическими.  Еврейские  их
сограждане и подданные не раз грозили им приходом Мессии; М. - последний
пророк Божий - очень напоминал собой Мессию, и  в  расчете  арабов  было
привлечь  его  на  свою  сторону.  Кроме  того  (и  это  было  важнейшим
соображением) беспрестанные раздоры утомили всех, а новая религия  могла
примирить враждующие партии; наконец, старинное соперничество  Ясриба  с
Меккой также сыграло свою роль. И вот, в  Ясриб  был  послан  мекканский
миссионер  Мосъаб,  сын  Омейра.  В  622   г.,   в   марте;   состоялись
окончательные переговоры ("вторая Акаба"), которые вел  дядя  М.,  Аббас
(пронырливый родоначальник династии Аббасидов); в М. он не  веровал,  но
держал его сторону из расчета. Корейшитам удалось проведать обо всем, но
они не могли или не сумели воспрепятствовать мусульманам открыто уезжать
в Ясриб маленькими группами; с апреля в течение двух месяцев уехало  150
человек и, кроме рабов, мало кто из мусульман остался  в  Мекке.  М.,  с
Абу-Бекром и Алием, оставался там  до  конца.  Когда  и  он  должен  был
уехать, корейшиты, по преданию, решили избрать по  одному  представителю
из каждого рода, которые убили бы пророка все сообща: тогда родственники
М. не в силах были бы поднять войны,  а  поневоле  удовольствовались  бы
вирою. Благодаря Алию, М. удалось ускользнуть из  города;  он  некоторое
время скрывался в окрестных горах (Кор. IX,  40)  и  затем  с  маленькой
свитой пробирался к  Ясрибу,  который  с  того  времени  носит  название
"Медина" ("Мединет-он небиййи = "город пророка"). Бегство  М.  в  Медину
(хиджра или геджра, гиджра) является со времен Омара эрой  летосчисления
мохаммедан и обыкновенно относится к 16 июля 622 г. М. было в  то  время
52 г. Вступление пророка в Медину было  торжественное