енимали от поселенных  в  соседстве  с
ними менонитов много полезных нововведений в сельском хозяйстве. С  1819
г. благосклонное внимание правительства к Д.  прекращается.  В  1837  г.
последовал указ о переселении их с Молочных вод в Закавказский  край.  В
1843 г. известный Гакстгаузен посетил Д., еще остававшихся  на  Молочных
водах. Его заметки о них - очень ценный источник сведений о Д.  -  У  Д.
нет  письменного  изложения  их  учения:  между  ними  очень  мало  было
грамотных, а лиц образованных и вовсе неизвестно. Поэтому сведения о  их
учении заимствуются исключительно  из  записей  и  рассказов,  сделанных
посторонними им лицами. Исходным пунктом учения Д. была квакерская идея:
в душе человека пребывает сам Бог и сам  Он  наставляет  человека  Своим
словом. Памятью человек уподобляется Богу Отцу,  разумом  -  Богу  Сыну,
волею - Духу Св.; Отец - свет, Сын - живот, Св.  Дух  -  покой;  Отец  -
высота, Сын - широта, Св. Дух - глубина.  Чувственно  Бог  существует  в
природе, а духовно - в человеческой душе. Это учение  вполне  аналогично
доктринам еретиков - Савелия и Павла  Самосатского.  Душа  человека,  по
учению духоборцев, существовала до  сотворения  мира  и  пала  вместе  с
павшими в то время духами; души посылаются на землю и облекаются в  тела
в наказание за падение. Первородного греха Д. не признают: "всяк сам  по
себе  грешен  и  спасен".  После  смерти  душа  благочестивого  человека
переходит  в  тело  живого  праведника  или   новорожденного,   а   душа
беззаконника - в животное. Небо и ад нужно понимать духовно; небес семь:
1-е - смирение, 2-е - разумение, 3-е - воздержание,  4-е  -  братолюбие,
5-е - милосердие, 6-е - совет, 7-е - любовь. Разница между теперешнею  и
будущею жизнью праведников только в том, что в последней они будут  жить
без  грешников.  Воскресения  тел  не  будет,  и  самая   кончина   мира
ограничится истреблением грешников.  И.  Христос,  по  понятию  Д.,  был
простой человек, в котором  с  особенною  силою  выражался  божественный
разум. И его душа подлежит переселению, как всякая душа: она  обитала  в
Колесникове, в Капустине. Распялся Он плотию; чтобы показать нам  пример
страдания. Вообще историю Христа нужно разуметь духовно: Христос  должен
в нас зачаться,  родиться,  возрастать,  учить,  умирать,  воскресать  и
возноситься. Д. признают 10 заповедей; в псалмах их обличаются пороки  и
всякая  неправда;   лишь   5-я   заповедь   ими   изменена.   Настойчиво
проповедуется у них благочестие в мыслях и делах. Все люди  по  естеству
равны между собою; внешние отличия, каковы бы они  ни  были,  ничего  не
значат. Чада Божии сами исполняют что следует, без  принуждения;  власти
нужны не для них, а разве  для  укрощения  злых,  татей  и  разбойников.
Непозволительна клятва и присяга; не следует носить оружие и сражаться с
врагами. В 1841 г. (при переселении  за  Кавказ)  Д.  показывали  полную
покорность  властям,  говоря:   "царя   почитаем,   милостивым   властям
повинуемся: кто безвинно бьет и  мучит,  тот  антихрист,  кто  милостиво
судит, уподобляется Богу. Ходить в церковь совесть нам не велит,  в  ней
святости не чаем... Везде церковь,  где  два  или  три  собраны  во  имя
Христово". К составу этой  "церкви",  по  Колесникову,  принадлежат  все
высокоодаренные Божественным разумом, не исключая евреев и турок. Библию
Д. признают данною от Бога, но берут из нее "только полезное" для них, а
остальное отметают или толкуют иносказательно, в своем  смысле.  Главное
значение они усвояют своей "книге животной", т. е. сохраняющемуся  в  их
среде преданию, живому  слову  (писанное  слово  -  мертвое).  "Животная
книга" слагается  у  них  из  их  "псалмов",  которые  представляют  или
перифраз псалмов Давида, или их собственную импровизацию.  О  преемниках
апостольских (священстве) Д. говорят: "тот преемник, кто  чист  делом  и
телом, смирен и кроток, добрым  делам  покорен,  а  от  дурных  удален".
Исповедоваться нужно не одному какому-либо человеку, а  Богу  небесному,
пред всеми, прося у всех прощения. Причащение понимается ими духовно,  в
смысле внутреннего восприятия в себя слова Божия. Брак таинством  у  них
не  считается  и   совершается   единственно   по   взаимному   согласию
брачующихся: кто хочет - венчается в  церкви.  Пост,  по  их  понятию  -
воздержание от злых мыслей, слов и дел. Святых и Богородицу Д. почитают,
но их на помощь не призывают, хотя  и  справляют  праздники  храмовые  в
своих селах; за  умерших  не  молятся,  икон  и  уставов  св.  отцов  не
признают. Богослужение Д. совершается в комнате, посреди  которой  стоит
стол с хлебом и солью, или на открытом поле, и состоит в чтении псалмов,
пении молитв и взаимном целовании; иногда наставники их при этом говорят
поучения. Управление делами  общины  у  духоборцев  принадлежит  мирской
сходке стариков. Для души, по мнению Д., безразлично, в  каком  теле  ей
приходится обитать; у нее один отец  -  Бог,  и  одна  мать  -  природа.
Поэтому они родителей своих не называют отцом и  матерью:  сын  называет
отца просто по имени или же, если он стар - старичком, а мать -  "няней"
или "старушкой". Мужья называют жен сестрами, а жены мужей - братьями. О
жизни Д. одни отзываются с большою похвалою, говорят об отсутствии у них
воровства и пьянства, об исправной уплате  податей;  по  другим,  у  них
господствуют разврат и жадность к деньгам, ненависть и ссоры доходят  до
кровавых истязаний и убийств. Хотя об  этой  секте  есть  монография  О.
Новицкого, "Духоборцы" (2 изд. 1882), но нельзя сказать, чтобы она  была
исследована вполне. В печатных сведениях о  ней,  как  и  в  официальных
донесениях, она часто смешивается с молоканами  и  даже  с  хлыстами.  В
архиве и особом  музее  министерства  внутренних  дел  хранится  большое
количество сведений о Д. (в виде производившихся  о  них  дел  и  разных
записок), доселе не разработанных. Список печатных статей  о  Д.  см.  в
"Указателе статей о расколе и сектах", изд. Св. Синодом, СПб. 1890 -  92
г.
   Н.  Б  Духовные  стихи,  в   народной   словесности,   возникли   под
непосредственным влиянием христианства и, главным образом, из материала,
доставляемого духовной письменностью.  Принимая  новую  религию,  народы
новой Европы находились на той ступени умственного развития, когда песня
есть наиболее обычный способ выражения внутренней жизни.  Лучшим  людям,
не формально, но  искренно  принявшим  христианство,  их  старая  поэзия
казалась греховной, а между тем формы ее были единственно  доступными  и
приятными народу. В его среде нашлись поэты, сейчас же воспользовавшиеся
новыми сюжетами, но обрабатывавшие их по старинному. С  другой  стороны,
само духовенство, понимавшее, что мирян  нельзя  лишить  песни,  спешило
дать им поэзию на родном языке, с новым, христианским  содержанием.  Эти
две  струи  христианской  поэзии  (на  Западе,   где   осталось   больше
документов, представителем первой может служить  англо-саксонец  Кедмон,
представителем  второй  -  Отфрид  Вейсенбургский)  долгое  время  текут
параллельно, то  сливаясь,  то  разделяясь;  народ,  разумеется,  отдает
предпочтение той поэзии, которая ближе к  нему;  позднее  из  его  среды
вырабатывается особый  класс  певцов,  распевающих  исключительно  песни
духовного содержания. На Руси они называются каликами или  калеками  или
старчиками; до настоящего времени эти старчики, большею  частью  слепцы,
ходят небольшими партиями по  деревням,  на  церковные  праздники  и  на
ярмарки, и, опершись на свои клюки или усевшись на земле в кружок,  поют
Д. стихи этического и эпико-лирического характера; но цикл их становится
все уже и уже. Д. стихи, по всей вероятности,  появились  у  нас  уже  с
первых веков христианства. Даниил  Заточник  намекает  на  существование
стиха о плаче Адама; позднее его цитирует Василий, архиеп. новгородский.
Содержание свое Д. стихи заимствовали из Св. Писания, из житий  св.,  из
церковных поучений и  песнопений,  а  также  и  из  апокрифов,  обильных
поэтическими подробностями. Невозможно определить  с  достоверностью,  в
каком веке сочинен тот или другой стих: еще менее можно  узнать  об  его
авторе; но почти всегда можно указать книжный источник стиха.  Начальный
стих стоит ближе к книге, а позднейшие певцы вс„ более и  более  придают
ему  форму  и  характер  народной  песни.  К  числу  древнейших   стихов
принадлежит космогонический стих о Голубиной книге и один  из  стихов  о
Георгии Храбром, повествующий  об  устроении  христианского  порядка  на
Руси. Вопросу о конце мира посвящен стих о страшном суде, строго говоря,
это не один стих в разных редакциях, а несколько  стихов,  сочиненных  в
разное время, в разных местностях и под влиянием  различных  источников.
Некоторые из них дошли до нас как в  редакции  искусственной  по  форме,
близкой, по содержанию, к книге, так и в свободных  переделках  народных
певцов. Из стихов общего содержания выделились  стихи  эпизодические  (о
Михаиле архангеле, о грешной душе, прощание души с телом, плач земли,  о
суете жизни и пр.). Стихи о страшном суде были  популярны  с  древнейших
времен (ср. рассказ начальной летописи об  изображении  страшного  суда,
предъявленном кн. Владимиру), а преобразовательное движение XVII - XVIII
вв. еще более  способствовало  усилению  мрачного  взгляда  на  жизнь  и
уверенности в скором конце  греховного  мира.  Раскольники-старообрядцы,
убегавшие от новшеств в пустыни, были убеждены, что  время  антихристово
уже настало; стихи о страшном суде переделывались  ими  применительно  к
обстоятельствам.  Другие  Д.  стихи  можно  разделить  на  эпические   и
лирические. Из эпических ветхозаветных более других распространены  плач
Адама, стих об Иосифе Прекрасном (искусственные,  по  складу  близкие  к
церковным песням "Плач Иосифа"  вошел  в  некоторые  редакции  народного
стиха, как часть в целое) и песня о царе Соломоне, по форме обратившаяся
в былину. События евангельские вызвали массу книжных лирических  стихов,
из  которых  весьма  немногие  были  усвоены   народом.   Из   эпических
новозаветных  стихов  большою  популярностью  пользуется  стих  о   жене
милосердой, которая, чтобы спасти Христа от преследователей,  взяла  его
на руки вместо своего младенца,  а  последнего  бросила  в  растопленную
печь, где, однако,  он  остался  жив  и  невредим.  Припев:  "аллилуйя",
которым заканчивался  этот  стих,  дал  повод  назвать  безымянную  жену
Аллилуевой, а основной факт - сожжение за Христа - привел  к  тому,  что
сектанты  "глухой  нетовщины"  усвоили  его,  как   стих   "исторически"
объясняющий  самосожигательство,  причем  в  уста  Спасителя  вложил   и
повеление спасаться огнем от прелести антихристовой и брадобрития. Столь
же распространен стих о  сне  Богородицы,  заключающий  в  себе  краткое
изложение событий жизни Спасителя до его крестной смерти. Стих о богатом
и Лазаре пользуется огромной  популярностью,  благодаря,  прежде  всего,
тому, что певцыкалики видели в Лазаре, угнетаемом на земле  болезнями  и
бедностью, свой  первообраз;  кроме  того,  этой  притчею  очень  охотно
пользовались старинные  проповедники,  чтобы  побуждать  людей  к  делам
милости. Стих обставил притчу многими вымышленными подробностями. Лазарь
стал  родным  братом  богачу;  богач  изображен  человеком   дерзким   и
самонадеянным,  Лазарь  -  идеалом  смирения;  в  момент  смерти  ангелы
вынимают его душу "честно  и  хвально,  через  сахарные  уста",  а  душу
богатого - "нечестно, нехвально, железным крюком через левое ребро" и т.
д. К евангельскому же циклу относятся стих о  Вознесении,  в  котором  к
краткому указанию  на  событие  присоединяется  разговор  между  нищими,
Христом и Иоанном Богословом (по нар. - Златоустом или Предтечею) о том,
чем питаться нищей братии; стих, по-видимому, составлен самими  каликами
в современном значении этого слова. Из житийных стихов  популярнее  всех
стих об Алексее Божьем  человеке,  если  убогий  Лазарь  был  прототипом
калек,  то  св.   Алексей,   добровольный   нищий,   подвергающий   себя
всевозможным  унижениям  в  доме  богатого  отца  своего,  был  для  них
недосягаемым, но  в  высшей  степени  привлекательным  идеалом.  Стих  о
Димитрии Солунском не касается жития его, но искусно соединяет  два  его
чуда, изложенные в  Минеях,  Четиях  и  Прологах,  и  вскользь  касается
третьего; самая важная перемена  в  стихе  -  та,  что  безымянный  враг
источника ("поганые") обратился в Мамаяневерного,  которого  сближало  с
солунским чудом имя его исторического победителя, Димитрия же  Донского.
Стих записан только в 3-х вариантах, но, по словам  издателя,  поется  в
губерниях  Пермской,  Новгородской,  Симбирской  и   Смоленской.   Житие
высокочтимого  на  Руси  св.  Николая  Чудотворца,   сравнительно   мало
распространенное  в  письменности,  не  породило  стиха;   зато   калеки
воспевают его чудо об Агриковом  сыне  Василии,  часто  встречающееся  в
прологах и сборниках. Стих о Федоре Тироне существует в двух  редакциях:
краткой (Бесс. јј 121 и 123) и полной. Краткая  излагает,  с  некоторыми
эпическими украшениями и дополнениями, апокрифическое чудо  св.  Феодора
Тирона, освобождающего мать свою, похищенную драконом; к полной редакции
присочинено вступление, в котором герой оказывается 12-летним богатырем,
истребляющим целое вражеское  войско;  в  обеих  редакциях  прибавляются
кит-рыба, по которой переходит  Феодор,  и  кровавый  потоп,  угрожающий
богатырю и  сильно  напоминающий  битву  Добрыни  со  змеем;  этот  стих
представляет  переход  к  богатырской  былине.   Целую   семью   стихов,
распеваемых ныне калеками, но тесно связанных с книгою, породил духовный
роман о Варлааме и Иоасафе. Уже в  послесловии  кутеинского  издания  мы
находим "Песнь св. Иоасафа, когда вышел на пустыню"; ее встречаем  мы  в
распространенном виде, с рифмами или по крайней мере с ассонансами, и  в
рукописях, и в устах певцов, которые почти не изменяют  текста.  Она  же
легла  в  основу  стиха  о   Иоасафе   царевиче   и   пустыне,   который
распространился чрезвычайно сильно, благодаря основной теме и прекрасной
обработке. При устной передаче имя героя искажается; некоторые  варианты
выдают его за сына Давида; пустыня олицетворяется сильнее  и  называется
"мать прекрасная пустыня", что дало повод одному из вариантов  (Бесс.  ј
54)  вывести  на  сцену  новое  лицо  -   мать   царевича,   и   т.   д.
Иосаф-пустынножитель, с появлением раскола, стал  идеалом  раскольников,
спасавшихся в пустыне, а песнь его: "в пустыню  входяща"  дала  основную
мысль и некоторые выражения раскольничьему по  духу,  чисто  лирическому
стиху (Варенц. стр. 190 и след.). Из событий русской  церковной  истории
обратили  на  себя  внимание  составителей  стихов  немногие.  Стихи  об
Александре Невском, будто  бы  победившем  татар,  о  Михаиле  и  Федоре
Черниговских, которым тоже приписывается  победа,  за  которой  следует,
однако, мученическая смерть в Орде, и о Петре митрополите - принадлежат,
судя  по  размеру  и  манере,  одному  и   тому   же   автору.   Степень
распространенности   этих   стихов   очень    невелика;    также    мало
распространился  стих  о  Дмитровской  субботе,  излагающий   интересное
видение Димитрия Донского, и  раскольничий  стих  об  осаде  Соловецкого
монастыря. Стих о Борисе и Глебе, князьях-мучениках, пользуется  большою
известностью. Варианты его распадаются на две группы, книжную и  устную.
Все книжные стихи исходят из  одного  источника,  а  стихи  устные  суть
пересказы стиха книжного, более или менее отходящие от оригинала, иногда
вставляется письмо Святополка,  речь  матери  к  Борису  и  Глебу,  речь
ликующего после братоубийства Святополка и пр. К Д. стихам по  складу  и
по содержанию относится песня об Анике-воине и его борьбе со смертью. А.
Н. Веселовский доказал ("Вестн. Евр." 1875, апр. "Отрывки  византийского
эпоса в русском"), что этот Аника есть герой старой византийской поэмы -
Василий Дигенис Акрит, борьбу которого с Хароном воспевает новогреческая
песня; наш стих значительную часть своего содержания заимствует из очень
распространенного в  рукописях  XVII  и  XVIII  вв.  "Прения  Живота  со
Смертью", западный  источник  которого  указан  проф.  И.  Ждановым  ("К
литературной истории русской  былевой  поэзии",  Киев,  1881).  Стих  "О
грешной матери" (Киреевский ј XXIX), заимствованный из Зерцала Великого,
близко  следует  источнику,  но  объяснения  мук  в  сказании  и   стихе
различаются  систематически:  первое  указывает  главным  образом  грехи
нравственные и общечеловеческие, стих же переносит нас на русскую  почву
и ставит муки исключительно в связь с  женским  туалетом  и  тщеславием.
Вообще  духовный  стих  всегда  стремится  к   поэтической   полноте   и
картинности, усиливает краски,  резче  определяет  характеры,  исключает
подробности, ослабляющие впечатление, прибавляет подробности эффектные и
рельефные. Лирические стихи калек в  огромном  большинстве  представляют
самостоятельные отрывки из вышеуказанного  обширного  цикла  о  страшном
суде  и  загробной  жизни;  через  перечень  грехов  с  ним   связан   и
эпико-лирический стих о Пятнице, вне его стоят запевы,  которыми  калики
просят милостыню, благодарят за нее, восхваляя подавших,  высказывая  им
благие пожелания и умоляя Бога за их покойных родителей (они  сочиняются
самими певцами экспромтом); не принадлежит к нему и чисто  искусственная
так  назыв.  "Евангелистая  песнь"  о  значении  чисел,   заимствованная
юго-западной письменностью с латинского. Из лирических стихов выделяется
особая   группа   стихов   раскольничьих.   Русские    сектанты    много
способствовали сохранению и  распространению  духовной  поэзии:  в  свои
сборники они охотно вносят стихи об Иосифе, Плач Адама, канты (Д.  стихи
чисто искусственные, школьного происхождения) о потопе и пр.,  так,  как
они распевались старцами; другие стихи, напр.  о  царевиче  Иоасафе,  об
Аллилуевой  жене  и  в  особенности  о  страшном  суде  и  о  пришествии
антихриста они видоизменяют сообразно своим  идеям;  наконец,  они  сами
сочиняли и сочиняют массу стихов, отчасти пользуясь не только  образами,
но и формою старых стихов,  св.  Писания  и  церковных  гимнов,  отчасти
пуская в ход звучную рифму и новый, искусственный размер. Общий  тон  их
произведений чисто лирический. "Фантазия  сектантов",  говорит  Буслаев,
"уже не способна  к  спокойному  эпическому  творчеству.  Оторопелая  от
мнимых страшил  антихристова  века,  наскоро  схватывает  она  несколько
смутных, мрачных образов  и  тревожных  ощущений  и  передает  их  то  в
жалобных воплях изнемогающего мучения, то в грозных криках отчаяния,  то
наконец в торжественной песне какого-то  символического  обряда".  Служа
выражением внутреннего мира людей глубоко восторженных, но уже удаленных
от  первобытной  наивности  и  непосредственности,  раскольничья  поэзия
чувствует естественное влечение к символике. Богатство последней доходит
до поразительной степени: иногда эти символы довольно красивы  (напр.  в
песне о старце, потерявшем златую книгу), иногда безобразны  и  натянуты
(напр., в песнях так наз. людей Божиих). Чаще  всего  раскольники  поэты
пускали в ход образы апокалипсические; иногда они  пользовались  внешней
формой и мелодией светских народных  песен,  чтобы  подставить  под  них
религиозное содержание. Близкие к нашему времени движения в  сектантстве
вызывают  новые  песни,  сочиненный,  по   большей   части,   правильным
тоническим размером, разговорным  языком  и  с  богатыми  рифмами.  Так,
скопцы при Александре I воспевали своего отцаискупителя  Селиверстова  в
тоне и размере плясовой песни, популярной среди солдат и фабричных ("Как
во Питере во граде"); но к тому же Селиверстову  прилагаются  и  формулы
древнейших Д. стихов.

   Сборники Д. стихов: И. Киреевского ("Чтения в общ. ист. и др."  1848,
ј 9); П. Якушкина ("Летоп