успеху    которой    способствовало
преимущественно   своевременное   появление   из-за    засады    отряда,
предводительствуемого Волынским-Боброком и кн.  Владимиром  Андреевичем.
Д. отличился не только как  полководец,  составив  заранее  план,  но  и
показал личное мужество. Переодевание его  было  общим  обычаем  средних
веков. Мамай погиб на обратном пути; в Орде явился Тохтамыш,  ставленник
Тамерлана; он  пошел  наказать  Д.  (1381).  Неожиданное  нападение  его
заставило Д. удалиться в Кострому. Москва была взята, правда -  обманом.
Русь снова покорилась татарам, но народный дух уже  оживился.  Покоряясь
татарам, Д. крепко держал других князей: попытку Михаила получить  ярлык
он отстранил в Орде, Олега смирил оружием,  опустошил  землю  Рязанскую,
новгородцев  держал  в  повиновении.  С  двоюродным  братом   Владимиром
Андреевичем Д. заключил договор,  которым  последний  признавал  Василия
Дмитриевича братом старейшим, Юрия - братом равным, остальных
   - младшими, отказываясь от своих прав на вел. княжение.  В  последнем
завещании  своем  (1389)  Д.  не  только  распоряжается  наследственными
владениями,  но  и  благословляет  старшего  своего  сына  Василия  вел.
княжением. умер Д. в 1389 г. После него остались  дети:  Василий,  Юрий,
Андрей, Петр, Иван и Константин. Грозный с князьями, Д. строго держал  и
бояр: Вельяминов, сын последнего  тысяцкого,  был  казнен  в  Москве  за
содействие Михаилу Тверскому. В этом  отношении  Д.  является  достойным
предшественником вел. кн. Иоанна Васильевича. Потомство сохранило о  нем
память как о победителе татар; но его внутренняя политика  замечательна,
быть может, еще больше.

   Источники   и    пособия.    Летописи:    Новгородская,    Софийская,
Воскресенская, Никоновская, Львовская,  Степенная  книга;  Собр.  гр.  и
дог.; "Слово о житии и преставлении вел. кн. Дмитрия Ивановича" (в Соф.,
Воскр.,  Ник.,  Ст.  кн.);  различные  повести  о   Мамаевом   нашествии
(поведание в Новг. IV, Соф., Воскр.,  Типогр.,  Супр.,  Льв.,  Ст.  кн.;
сказание в Ник., Др. лет., Син. подр. лет., отдельно изд. Снегиревым,  в
"Русск. Ист. Сборн. ").  Задонщина,  опоэтизированное  сказание,  издано
Срезневским в "Изв. II отд. акд. наук", Ундольским во "Времен."  О  всех
сказаниях см. Тимофеева в "Ж. М. Н. Пр. " и Хрущева в "Трудах  III  Арх.
съезда". "Сказание о нашествии Тохтамыша"  (в  Новг.  IV,  Соф.,  Воск.,
Ник.).  О  Димитрии  вообще  см.   общие   истории   России,   а   также
Экземплярского, "Великие и удельные князья Северной Руси" (т. I,  СП  б.
1889 г.) и Савельева-Ростиславича, "Дим. Иоан.  Донской,  первоначальник
русской славы" (М. 1837 г.). Статья Костомарова о Куликовской  битве  (в
"Месяцеслове" 1864 г.;  перепечатана  в  "Монографиях",  III)  возбудила
сильную полемику, в которой приняли участие Погодин (его статьи  собраны
в книге: "Борьба не на живот", М. 1874) и Д. В. Аверкиев (в "Эпохе").
   К. Б.-P.
   Димитрий Иванович - внук вел. кн. Ивана III Васильевича, род. в  1483
г. По смерти отца  его  (1490  г.),  Ивана  Ивановича  Младого,  бывшего
наследником престола, возник вопрос: кто будет  преемником  царствующего
государя - сын ли умершего Ивана Младого, или сын самого  велик.  князя,
Василий. Этот вопрос разделил придворных на две парии, из которых  одна,
старая боярская партия, стояла за  жену  умершего,  Елену,  и  сына  его
Димитрия,  как  окружавших  себя  исключительно   природным   московским
боярством, а другая сомкнулась  около  вел.  княгини  Софии  и  сына  ее
Василия, которых окружали  преимущественно  греки.  Вследствие  заговора
последней партии на жизнь Димитрия, многие члены ее были казнены (1498),
а вел. князь, до тех пор колебавшийся, торжественно  венчал  на  царство
Димитрия. Софию и  Василия  постигла  опала.  Но  чрез  год  вел.  князь
примирился с супругой и сыном и приказал  дело  о  них  переисследовать.
Теперь  опала  постигла  членов  Елениной  партии.  Василий  назван  был
государем вел. кн. Новгорода и Пскова; но титул вел. князя владимирского
и московского оставался еще за Д. Наконец, в 1502 г.  опала  постигла  и
Елену с сыном ее: к  ним  приставлена  была  стража;  у  Д.  отнять  был
великокняжеский титул и имена их запрещено поминать на эктениях;  вскоре
потом Д. посажен был "в камень" (каменную тюрьму) и страже при нем  дана
была инструкция, "как внука стеречи". Василий объявлен  был  наследником
престола. С новым царствованием положение Д. ухудшилось: Василий посадил
племянника в железа и в тесную палату, где он  и  умер  в  1509  г.,  по
выражению  летописи,  "в  нуже,  в  тюрме".   Тело   его   погребено   в
Архангельском соборе (приписываемое ему  нашими  историками,  начиная  с
Карамзина, духовное завещание (Собр.  гос.  грам.  и  догов.  I  ј  147)
принадлежат не ему, а Димитрию Жилке, в чем можно убедиться по  сличении
этого  завещания  с  той  частью  завещания   Ивана   III,   в   которой
перечисляются города и волости Димитрия Жилки). Полн. собр. русск,  лет.
III, 146, 147; IV, 155, 161, 270, 271; V, 261; VI, 40, 43, 48, 235,  241
- 243, 279; VIII, 215, 224, 230, 234 - 236, 242, 248, 250. Архангелогор.
лет. 174, 178. Чин венч. Димитрия в Собр. гос. грам. и догов. II, ј 25.
   А. Э.
   Димитрий Шемяка (1420 -  1453)  и  Димитрий  Красный  (1421  -  1441)
Юрьевичи - кн. галицкие (Галича костромского), внуки Димитрия  Донского.
Д. Шемяка,  в  противоположность  кроткому  брату  своему,  был  человек
необузданной  энергии,  не  разборчивый  в  средствах   для   достижения
намеченной цели; прославился неутомимой,  упорной  борьбой  с  вел.  кн.
Васил. Темным, своим двоюродным братом, за моск. престол. Еще при  жизни
отца,  добивавшегося  великокняжеского  стола,  он  принимал  деятельное
участие во всех походах и войнах против вел.  кн.  Честолюбие  заставило
его, по смерти Юрия  (1434),  отступиться  от  старшего  брата,  Василия
Косого, объявившего себя  вел.  князем,  и,  вместе  с  младшим  братом,
пригласить Василия Васильевича на великокн. стол. Прогнав из Москвы, при
помощи младших Юрьевичей, старшего, в. князь заключил с первыми договор,
по которому братья не должны  были  вступаться  в  удел  умершего  Петра
Димитриевича дмитровского, в отнятый у Василия  Косого  Звенигород  и  в
Вятку; с своей стороны, в. князь подтвердил за братьями  города,  данные
им отцом их (Галич. Руза, Вышгород) и им  самим  (Ржев,  Углич  и  др.).
Между тем как Василий Косой готовился идти на вел. князя, Шемяка приехал
в Москву звать последнего на свою свадьбу, но был  схвачен  и  в  оковах
отправлен в Коломну, как заподозренный в соучастии с старшим братом, при
котором действительно находился "двор" Шемяки. По возвращении из  похода
сел. князь освободил его, заставив подтвердить прежний договор.  Доверие
между двоюродными братьями, по-видимому, восстановилось, так что в  1437
г. великий князь посылал обоих Юрьевичей к Белеву на  хана  Улу-Махмета.
Но они вели себя в походе скорее как разбойники, предававшие все по пути
огню и мечу, не разбирая своего и чужого.  Самонадеянность  Шемяки  была
причиной того, что моск. войска с  позором  бежали  от  немногочисленных
войск Улу-Махмета (1438).  Но  Шемяка  не  мог  долго  сдерживать  своей
ненависти к в. князю. В 1439 г. он не дал помощи ему  при  нападении  на
Москву Улу-Махмета, и кровавое столкновение между  ними  устранено  было
только  благодаря  примирительному   вмешательству   троицкого   игумена
Зиновия. Взятие Василия Васильевича в плен детьми Улу-Махмета (1445)  не
принесло Шемяке никакой пользы; задержание, затем,  в.  кн.  в  Троицком
м-ре, занятие Москвы (в союзе с Иваном можайским) и вероломный  поступок
с его детьми, ослепление Василия только возбудили ненависть к  Шемяке  и
симпатии к в. князю, к которому начали переходить от Юрьевича люди  всех
званий и состояния. Москва  занята  была  боярином  Василия,  Мих.  Бор.
Плещеевым; Шемяка  бежал  в  Чухлому.  Мирные  договоры,  которые  потом
заключали между собой  двоюродные  братья,  при  каждом  удобном  случае
Шемяка нарушал и вновь вооружался на в. князя; вмешательство духовенства
не действовало на него. Наконец, в 1452 г., когда моск. войска почти  со
всех сторон окружили Шемяку на р. Кокшенге, последний бежал в  Новгород.
Переписка митр. Ионы с  новгородским  владыкой  Евфимием  о  том,  чтобы
последний  убедил  Шемяку  покориться  в.   князю,   не   имела   благих
результатов. Дело, наконец, разрушилось иначе:  при  посредстве  москов.
дьяка Степана Бородатого, Шемяка отравлен был собственным поваром.  Вел.
кн. до того был рад этой развязке,  что  гонца,  привезшего  известие  о
смерти Юрьевича, пожаловал в дьяки. Сын Шемяки, Иван, уехал с матерью  в
Литву, где получил в кормление от  короля  Казимира  Рыльск  и  Новгород
Северский. Д. Красный умер раньше Шемяки, в 1441 г.

   Полн. собр. русск, лет. III, 113, 141, 199; IV, 122, 125,  126,  131,
132, 146, 208, 213, 216, 216, 272; V, 28, 81, 265 - 271; VI. 45,  148  -
150, 169 - 178, 266, 281; VII, 226; VIII, 97 - 100, 107, 109; III - 115,
117 - 123, 125, 239, 270; XV, 490, 492 - 494. Никон, лет. V, 113 -  121,
124 - 125, 126, 150, 157, 161, 200 - 217, 221, 229,  278.  Арханг.  лет.
153. Собр. гос. гр. и дог. 1, јј 49, 50, 52 - 59, 61, 62, 67, 78, 79, 84
- 87, 144. Ак. Ист. I, јј 40, 43,  53.  А.  А.  Эксп.  I,  јј  29,  372.
Экземплярский, "Великие и удельн. кн." (II, 236 - 254).
   А. Э.
   Доги - несколько пород собак, происходящих от древних  ассирийских  и
египетских  травильных  собак,  проникших  сперва  в  Грецию,  потом  на
Аппенинский  полуостров  и  затем  распространившихся  по  всей  Европе.
Главные породы современных догов следующие: 1) меделянки, происшедшие из
сев.   Италии   (медиоланский,   миланские   Д.),    были    значительно
распространены в России и  употреблялись  для  травли  медведей,  но  со
времени воспрещения этой травли, в шестидесятых годах, стали выводиться,
а ныне сохранились только в Императорской охоте в Гатчине; 2) английские
Д.  или  мастифы  служившие,  в   былые   времена,   северо-американским
плантаторам  для  выслеживания   беглых   негров;   3)   бордосские.   -
употребляются на юге Франции до сих пор для травли,  преимущественно  на
ярмарках, на особых аренах, медведей, волков и ослов;  4)  немецкие  Д.,
разделяющиеся на датских, ульмских и др. Д., произошли от скрещивания  с
борзыми собаками, и  5)  далматские  Д.  За  исключением  последних,  не
обладающих большим ростом, остальные Д.  представляют  самых  крупных  и
сильных собак в свете, до 90 сант. высоты, с огромною головою и могучими
челюстями,  из  которых  нижняя  выдается  вперед,   что   дает   собаке
возможность дышать, не разжимая зубов, когда она вопьется в затравленное
ею животное. Д. бывают одноцветные, полосатые и крапчатые.
   С. Б.
   Догмат. - Значение этого слова,  как  термина,  употребляемого  не  в
одном  только  Богословии,  выясняется  из  того  смысла,  в  каком  оно
употреблялось  в  античной   литературе.   У   Цицерона   словом   dogma
обозначались  такие  доктрины,  которые,  будучи  общеизвестными,  имели
значение неоспоримой истины. В  этом  смысле  и  христианские  писатели,
напр. Ориген и  св.  Исидор,  называли  Сократа  законодателем  догматов
аттических, учения Платона и стоиков - догматами. У Ксенофонта  догматом
называется начальственное распоряжение, которому все,  и  командующие  и
простые  воины,  должны  беспрекословно  подчиняться.  У  Геродиана   им
обозначается  определение   сената,   которому   беспрекословно   должен
подчиниться весь римский народ.  Этот  смысл  слово  Д.  сохранило  и  в
греческом переводе 70 толковников, где в  книгах  пр.  Даниила,  Есфирь,
Маккавейских  словом   dogma   называется   указ   царский,   подлежащий
немедленному исполнению, а  также  закон  царский  или  государственный,
безусловно обязательный для каждого подданного. В Новом Завете, в Ев. от
Луки dogma наз. повеление кесарево о  переписи  народонаселения  Римской
империи,  в  кн.  Деяний  Апостольских  -  законы  царские,  в  посл.  к
Колиссянам и Ефесянам - имевшие божественный  авторитет  законы  Моисея,
Затем в кн. Деяний в первый раз словом dogma обозначаются те определения
церкви, которые должны иметь  непререкаемый  авторитет  для  каждого  ее
члена.  Из  употреблено  этого  слова  у  Игнатия   Богоносца,   Кирилла
Иерусалимского, Григория Нисского, Василия Великого,  Иоанна  Златоуста,
Викентия Лиринского и др.  отцовы  церкви  понятие  о  Д.  выясняется  с
большею подробностью. У  них:  1)  Д.  есть  непререкаемая  божественная
(данная чрез божественное откровение) истина и  в  этом  смысле  догматы
веры наз. божьими (d. tou Qeou), божественными (d. Qeia), Господними (d.
tou Kuriou) и противопоставляются продуктам человеческого, особенно  так
наз. спекулятивного мышления  и  личным  мнениям:  2)  Д.  есть  истина,
относящаяся к внутреннему существу религии, т. е. истина  теоретического
или созерцательного учения, учения веры, чем  он  отличается  от  правил
жизни или практической деятельности христианина; 3) будучи происхождения
божественного, Д. есть истина, определяемая  и  формулируемая  церковью,
почему догматы обыкновенно  наз.  догматами  церкви  (ta  thV  ekklhsiaV
dogmata) или догматами церковными (ta ekklesiastika dogmata),  и  4)  Д.
есть истина, безусловное признание  которой  совершенно  необходимо  для
христианина, чтобы по праву причислять себя к составу церкви.
   Н. Б.
   Догматизм (от dogma, положение) -  философский  термин,  обозначающий
определенное отношение к содержанию системы, а не самую систему. Понятие
Д. определяется главным образом двумя противоположными ему  понятиями  -
скептицизмом  и  критицизмом.  Вообще  говоря,  Д.  называется   попытка
построить  философскую   систему   без   предварительного   исследования
познавательных способностей  человека  и  без  решения  вопроса  о  том,
насколько человек может постичь  цели,  т.  е.  познать  истину.  Всякий
человек по природе догматик, ибо верит в возможность  нахождения  истины
до тех пор, пока  не  убедится  в  тщете  своих  усилий;  таким  образом
философия  в  своем  начале  необходимо  догматична.  Неудачные  попытки
миропонимания  создают  скептицизм,  отрицающий  возможность   истинного
понятия,  причем  скептицизм  свои  доводы  берет  частью  из   прошлого
философии,  частью  из  рассмотрения  природы  самого   разума.   Первая
категория доводов не опасна,  ибо  очевидно,  что  неудача  философии  в
прошлом не заключает в себе причины, почему бы ей  не  достичь  успешнее
своей цели в будущем. Вторая категория доводов против Д. тоже не опасна,
ибо скептицизм, ополчаясь на мышление, не имеет иного орудия,  как  само
мышление, поэтому самым своим существованием опровергает то, что  желает
доказать. Вот почему в новой философии скептицизм не играет никакой роли
и торжествует догматизм; но  в  лице  критицизма  вырос  новый  и  более
опасный  противник  Д.  Критицизмом  называется   направление   немецкой
философии, родоначальником которой считается Кант.  Прежде  чем  строить
философскую систему, необходимо подвергнуть критике нашу  познавательную
способность, - задача, которую решает Капт  в  Критике  чистого  разума.
Результатом анализа Канта является  невозможность  метафизики,  познания
предметов самих по себе, и утверждение, что  мы  познаем  лишь  явления,
закономерность в которых принадлежит не явлениям, а познающему субъекту.
Хотя   критицизм,   подобно    скептицизму,    ограничивает    претензии
человеческого познания, однако по своей природе критицизм вполне отличен
от скептицизма и ближе к Д. Критицизм выдвигает только из основных задач
философы теорию познания и утверждает  ее  преимущественное  значение  в
ряду философских вопросов. Самый  критицизм  Канта  вовсе  не  настолько
отличается от философии Локка и Юма;  чтобы  можно  было  в  нем  видеть
родоначальника нового направления. Что критицизм по своей  природе  есть
догматическое направление - это доказывается историей;  критицизм  Канта
весьма быстро и логически правильно выродился в Д. Шеллинга в Гегеля.
   Э. Радлов.
   Договор - соглашение двух или нескольких лиц на определенное  решение
или совершение определенных действий (duorum pluriumve in idem  placitum
consensus - определение римских юристов), служит  в  общественной  жизни
источником обязательств, нравственных или юридических, смотря  по  тому,
возможно или невозможно прямое принуждение к их исполнению.  В  качестве
такого   источника.   Д.   считается   основным   связующим    элементом
общественного союза, ибо, как говорят с древности, общество не могло  бы
существовать, если  бы  взаимные  соглашения  людей  не  исполнялись.  В
жизненных отношениях людей нет сферы, где Д. не играл бы  той  или  иной
роли: международные, политические, гражданско-правовые и просто  бытовые
отношения одинаково и в наиболее существенных своих  сторонах  опираются
на Д., как на санкцию вытекающих из  них  прав  и  обязанностей.  Трудно
сказать, где больше юридическо-творческая роль Д. - в современной  жизни
или   в   истории.   Слабость   государственного   союза,   неразвитость
международного  права,  недостаток  объективных   норм   в   организации
имущественных и  семейных  отношений  -  явления  особенно  свойственные
ранним эпохам истории - только распространяют сферу  приложения  Д.  Для
начальных ступеней общественного развитая современными историками права,
несмотря на отрицание ими теорий  так  называемого  "общественного  Д.",
организующая роль Д. настойчиво подчеркивается. В древнем  обществе,  по
их мнению, "возникновение законодательства, уголовно-судебной  расправы,
гражданского процесса, должностного состава,  также  как  и  самая  идея
публичной защиты права -  примыкают  к  Д.;  точка  зрения  Д.  лежит  в
основании государственного общения и все международное право разлагается
на Д." (Иеринг).  Естественным,  поэтому,  представляется  тот  интерес,
который возбуждает в себе вопрос о т. н. обязательной силе Д. -  о  том,
что именно в договорном соглашении является тем могущественным стимулом,
который заставляет людей исполнять его только в силу  данного  слова,  в
силу факта выраженной воли? В философскоюридической литературе ответ  на
него, однако, далеко не соответствует этому интересу, так как пред  нами
проходит  ряд  мнений,  в  том  или  ином  пункте  подлежащих  серьезным
возражениям. Новейшие исторические исследования в  области  Д.  в  корне
подрывают теорию, до сих пор производившую наиболее сильное  впечатление
-  теорию,  по  которой   Д.   является   непосредственным   выразителем
человеческой свободы. С точки  зрения  этой  теории,  нет  ничего  более
согласного с свободой. как следовать решениям, возникшим  из  проявлений
свободной воли личности и создавшим то или иное  отношение  к  свободной
воле других личностей; свобода  собственного  решения  соединяется,  при
этом, с необходимостью согласовать свои  действия  с  действиями  других
людей, установления тем самым ту необходимую границу свободы, которую  и
называют правом. В опровержение  этой  теории,  упомянутые  исторические
исследования   доказывают   полную   совместимость   договорной    формы
юридических отношений с господством принуждения и даже прямого  насилия,
вскрывая вместе с тем ряд исторических  форм  Д.,  свидетельствующих  об
изменчивости  его  структуры,  в  зависимости  от  изменяющихся  условий
общественной жизни. Как  раз  в  ту  эпоху,  когда  творческая  роль  Д.
является, по-видимому, наибольшей, - в раннем  обществе,  -Д.  принимает
форму так называемого формального контракта,  отличительную  особенность
которого  составляет  не   только   торжественность   произносимых   при
заключении Д.  слов  и  совершаемых  действий,  но  и  то,  что  в  этой
торжественной форме и  в  связываемых  с  нею  юридических  последствиях
выступает  на  первый  план  полная  под