бованиях,
которые  он  предъявляет  к  научным  исследованиям,  ценя  в   них   не
правильность метода и приемов, а исключительно  цель.  От  астронома  он
требует указаний путей к достижению счастья человечества -  а  философии
ставит в укор отсутствие тех осязательных результатов, которых  достигли
науки  точные.  -  Бросив  университет  еще  до  наступления  переходных
экзаменов на 3 курс юрид. факультета, Т. с весны 1847  г.  поселяется  в
Ясной Поляне. Что он там делал, мы знаем из "Утра помещика": здесь  надо
только подставить  фамилию  "Т.  "  вместо  "Нехлюдов",  чтобы  получить
достоверный  рассказ  о  житье  его  в   деревне.   Попытка   Т.   стать
действительным отцом и благодетелем своих  мужиков  замечательна  и  как
яркая  иллюстрация  того,  что  барская  филантропия   неспособна   была
оздоровить гнилой и безнравственный в своей основе крепостной быт, и как
яркая страница из истории сердечных порывов Т. На этот раз порыв Т.  был
вполне самостоятельный; он стоит вне связи с демократическими  течениями
второй половины 40-х годов, совершенно не коснувшимися Т. Он весьма мало
следил за  журналистикою;  хотя  его  попытка  чемнибудь  сгладить  вину
барства пред народом относится к тому же году,  когда  появились  "Антон
Горемыка" Григоровича и начало  "Записок  охотника"  Тургенева,  но  это
простая случайность. Если и были тут литературные  влияния,  то  гораздо
более старого происхождения: Т. очень увлекался Руссо. Ни с кем  у  него
нет  стольких  точек  соприкосновения,  как  с   великим   ненавистником
цивилизации и проповедником возвращения к первобытной простоте.  Мужики,
однако, не всецело захватили Т.: он скоро уехал  в  Петербург  и  весною
1848 г. начал держать  экзамен  на  кандидата  прав.  Два  экзамена,  из
уголовного права и уголовного судопроизводства,  он  сдал  благополучно,
затем это ему надоело и он уехал в деревню. Позднее он наезжал в Москву,
где часто поддавался унаследованной страсти к игре, не мало  расстраивая
этим свои денежные дела.  В  этот  период  жизни  Т.  особенно  страстно
интересовался  музыкою  (он  недурно  играл  на  рояле  и  очень  любить
классических композиторов). Преувеличенное по  отношению  в  большинству
людей описание того действия,  которое  производит  "страстная"  музыка,
автор "Крейцеровой сонаты" почерпнул  из  ощущений,  возбуждаемых  миром
звуков в его собственной душе. Развитию любви Т. к музыке  содействовало
и то, что во время поездки в Петербург в 1848 г. он встретился, в весьма
мало подходящей обстановке танцкласса, с даровитым, но сбившимся с  пути
немца-музыканта, которого впоследствии описал в  "Альберте".  Т.  пришла
мысль спасти его: он увез его в Ясную Поляну и вместе с ним много играл.
Много времени уходило также на кутежи, игру и охоту.  Так  прошло  после
оставления университета 4 года, когда в Ясную Поляну  приехал  служивший
на Кавказе брат Т., Николай, и стал его звать туда. Т. долго не сдавался
на зов брата, пока крупный проигрыш в Москве не  помог  решению.  "Чтобы
расплатиться, надо было сократить свои расходы до минимума  -  и  весною
1851 г. Т. торопливо уехал из  Москвы  на  Кавказ,  сначала  без  всякой
определенной цели. Вскоре он  решил  поступить  на  военную  службу,  но
явились препятствия в виде отсутствия нужных бумаг, которые трудно  было
добыть, и Т. прожил около 5 месяцев в полном уединении в  Пятигорске,  в
простой избе.  Значительную  часть  времени  он  проводил  на  охоте,  в
обществе казака Епишки, фигурирующего в  "Казаках-  под  именем  Еpoшки.
Осенью 1851 г. Т., сдав в  Тифлисе  экзамен,  поступил  юнкером  в  4-ую
батарею  20-й  артиллерийской  бригады,  стоявшей  в  казацкой   станице
Старогладове, на  берегу  Терека,  под  Кизляром.  С  легким  изменением
подробностей, она во всей своей полудикой  оригинальности  изображена  в
"Казаках". Те же "Казаки" дадут нам и картину внутренней жизни бежавшего
из столичного омута Т.,  если  мы  подставим  фамилию  "Толстой"  вместо
фамилии Оленина. Настроения, которые переживал Т.-Оленин,  двойственного
характера: тут и глубокая потребность стряхнуть с  себя  пыль  и  копоть
цивилизации и  жить  на  освежающем,  ясном  лоне  природы,  вне  пустых
условностей городского и  в  особенности  великосветского  быта,  тут  и
желание залечить раны самолюбия, вынесенные из погони за успехом в  этом
"пустом"  быту,  тут  и  тяжкое  сознание  проступков   против   строгих
требований истинной морали. В  глухой  станице  Т.  обрел  лучшую  часть
самого  себя:  он  стал  писать  и  в  1852  г.   отослал   в   редакцию
"Современника" первую часть автобиографической трилогии: "Детство".  Как
все в Т. сильно и оригинально, так необычайно и первоклассно начало  его
литературной деятельности. По-видимому, "Детство" - в буквальном  смысле
первенец Т.: по  крайней  мере  в  числе  многочисленных  биографических
фактов, собранных друзьями  и  почитателями  его,  нет  никаких  данных,
указывающих  на  то,  Т.  что  раньше  пытался  написать  что-нибудь   в
литературной  форме.  Нет  никаких  намеков   на   ранние   литературные
поползновения и в произведениях  Т.,  представляющих  историю  всех  его
мыслей, поступков, вкусов и т. д.
   Сравнительно позднее  начало  увенчавшегося  такою  небывалою  удачею
поприща очень характерно для Т.:  он  никогда  не  был  профессиональным
литератором, понимая профессиональность не в  смысле  профессии,  дающей
средства к жизни, а  в  менее  узком  смысле  преобладания  литературных
интересов. Чисто литературные интересы всегда  стояли  у  Т.  на  втором
плане: он писал, когда хотелось писать и  вполне  назревала  потребность
высказаться, а в обычное время он  светский  человек,  офицер,  помещик,
педагог, мировой посредник,  проповедник,  учитель  жизни  и  т.  д.  Он
никогда не нуждался в обществе литераторов, никогда не принимал близко к
сердцу  интересы  литературных  партий,  далеко  не  охотно  беседует  о
литературе,  всегда  предпочитая  разговоры  о  вопросах  веры,  морали,
общественных  отношений.  Ни  одно  произведение  его,  говоря   словами
Тургенева,  не  "воняет  литературою",  т.  е.  не  вышло   из   книжных
настроений, из литературной замкнутости. - Получив  рукопись  "Детства",
редактор  "Современника"  Некрасов  сразу  распознал   ее   литературную
ценность и написал автору любезное письмо, подействовавшее на него очень
ободряющим образом. Он принимается за продолжение трилогии, а  в  голове
его роятся планы "Утра помещика",  "Набега"  "Казаков".  Напечатанное  в
"Современнике" 1852 г. "Детство", подписанное скромными инициалами Л. Н.
Т., имело чрезвычайный успех; автора сразу стали причислять  к  корифеям
молодой литературной школы, наряду с пользовавшимися уже  тогда  громкою
литературною   известностью   Тургеневым,   Гончаровым,    Григоровичем,
Островским.   Критика   -   Аполлон   Григорьев,   Анненков,   Дружинин,
Чернышевский - оценила и глубину психологического анализа, и серьезность
авторских намерений, и яркую выпуклость реализма, при  всей  правдивости
ярко схваченных подробностей действительной жизни чуждого какой бы то ни
было вульгарности. На Кавказе скоро произведенный в офицеры Т. оставался
два года, участвуя во  многих  стычках  и  подвергаясь  всем  опасностям
боевой кавказской жизни. Он имел  права  и  притязания  на  Георгиевский
крест, но не получил его, чем, видимо, был огорчен. Когда в  конце  1853
г. вспыхнула Крымская война, Т. перевелся в Дунайскую армию,  участвовал
в сражении при Ольтенице и в осаде Силистрии, а  с  ноября  1854  г.  по
конец августа 1855 г. был в Севастополе. Все ужасы, лишения и страдания,
выпавшие на долю геройских его защитников, перенес и Т. Он долго жил  на
страшном 4-м бастионе, командовал батареей в сражении  при  Черной,  был
при адской бомбардировке во время штурма Малахова Кургана. Не смотря  на
все  ужасы  осады,  к  которым  он  скоро  привык,  как  и  все   прочие
эпически-храбрые севастопольцы, Т. написал в это время боевой рассказ из
кавказской  жизни  "Рубка  леса"  и  первый  из  трех   "Севастопольских
рассказов": "Севастополь в декабре 1854 г.". Этот последний  рассказ  он
отправил  в  "Современник".  Тотчас  же  напечатанный,  рассказ  был   с
жадностью прочитан  всею  Poccиею  и  произвел  потрясающее  впечатление
картиною ужасов, выпавших на долю защитников  Севастополя.  Рассказ  был
замечен импер.  Николаем;  он  велел  беречь  даровитого  офицера,  что,
однако,  было  неисполнимо  для  Т.,  не  хотевшего  перейти  в   разряд
ненавидимых им "штабных". Окруженный  блеском  известности  и  пользуясь
репутациею очень храброго офицера, Т. имел все шансы на карьеру, но  сам
себе "испортил" ее. Едва ли не единственный раз в жизни (если не считать
сделанного для детей "Соединения разных вариантов былин в  одну"  в  его
педагогич. сочинениях)  он  побаловался  стихами:  написал  сатирическую
песенку, на манер солдатских, по поводу несчастного дела 4 августа  1855
г., когда генерал Реад, неправильно поняв приказание главнокомандующего,
неблагоразумно атаковал  Федюхинские  высоты.  Песенка  (Как  четвертого
числа, нас нелегкая несла гору забирать и т. д.), задевавшая  целый  ряд
важных генералов, имела огромный успех  и,  конечно,  повредила  автору.
Тотчас после штурма 27 августа Т. был послан курьером в  Петербург,  где
написал "Севастополь в мае 1855 г." и "Севастополь в августе  1855  г.".
"Севастопольские рассказы", окончательно укрепившие известность Т.,  как
одной из главных "надежд" нового литературного поколения,  до  известной
степени являются первым эскизом того огромного полотна, которое 10 -  12
лет спустя Т. с таким гениальным мастерством развернул в "Войне и мире".
Первый в русской, да и едва ли не во всемирной  литературе,  Т.  занялся
трезвым  анализом  боевой  жизни,  первый  отнесся  к  ней  без   всякой
экзальтации.  Он  низвел  воинскую  доблесть  с   пьедестала   сплошного
"геройства", но вместе с тем возвеличил ее как никто.  Он  показал.  что
храбрец данного момента за минуту до  того  и  минуту  спустя  такой  же
человек,  как  и  все:  хороший  -  если  он  всегда  такой,   мелочный,
завистливый, нечестный - если  он  был  таким,  пока  обстоятельства  не
потребовали от него геройства. Разрушая представление воинской  доблести
в стиле Марлинского, Т. ярко выставил на вид величие геройства простого,
ни во что не драпирующегося, не лезущего вперед,  делающего  только  то,
что надо: если надо - так прятаться, если надо - так умирать. Бесконечно
полюбил за это Т. под Севастополем простого солдата и в  его  лице  весь
вообще русский народ. - Шумною и веселою жизнью зажил Т.  в  Петербурге,
где его встретили с распростертыми объятиями и в великосветских салонах,
и в литературных кружках. Особенно близко сошелся  он  с  Тургеневым,  с
которым одно время жил на одной квартире.  Тургенев  ввел  Т.  в  кружок
"Современника" и других литературных корифеев: он  стал  в  приятельских
отношения с Некрасовым, Гончаровым, Панаевым,  Григоровичем  Дружининым,
Сологубом. "После севастопольских лишений столичная жизнь имела  двойную
прелесть для богатого, жизнерадостного, впечатлительного и  общительного
молодого человека. На попойки и карты, кутежи с цыганами  у  Т.  уходили
целые дни и даже ночи" (Левенфельд). Веселая жизнь не замедлила оставить
горький осадок в душе Т. тем более, что у него начался сильный: разлад с
близким ему кружком писателей, Он и тогда понимал, "что такое  святость"
и потому никак не хотел удовлетвориться,  как  некоторые  его  приятели,
тем,  что  он  "чудесный  художник",  не   мог   признать   литературную
деятельность чем-то особенно возвышенным, чем-то таким, что  освобождает
человека  от  необходимости  стремиться   к   самоусовершенствованию   и
посвящать  себя  всецело  благу  ближнего.  На  этой   почве   возникали
ожесточенные споры, осложнявшиеся тем, что  всегда  правдивый  и  потому
часто  резкий  Т.  не  стеснялся  отмечать  в  своих   приятелях   черты
неискренности и аффектации. В результате "люди ему опротивели и  сам  он
себе опротивел" - и в начале 1857 г. Т. без  всякого  сожаления  оставил
Петербург и отправился за границу. Неожиданное впечатление произвела  на
него Западная Европа - Германия, Франция, Англия, Швейцария,  Италия,  -
где Т. провел всего около 11/2, лет (в 1857 и 1860 - 61  гг.).  Б  общем
это впечатление было безусловно отрицательное. Косвенно оно выразилось в
том, что нигде в своих сочинениях Т. не обмолвился  каким-нибудь  добрым
словом о тех или других сторонах заграничной жизни,  нигде  не  поставил
культурное превосходство Запада нам в пример.
   Прямо свое разочарование в европейской жизни он высказал  в  рассказе
"Люцерн".  Лежащий  в  основе  европейского  общества   контраст   между
богатством и бедностью схвачен здесь Т. с  поражающей  силой.  Он  сумел
рассмотреть его сквозь великолепный внешний покров европейской культуры,
полому что его никогда не  покидала  мысль  об  устройстве  человеческой
жизни на началах братства и справедливости. За границей его интересовали
только народное образование и учреждения, имеющие целью поднятие  уровня
рабочего населения. Вопросы народного образования он пристально изучал в
Германии и теоретически, и практически, и путем бесед со  специалистами.
Из выдающихся людей Германии его больше всех заинтересовал Ауэрбах,  как
автор посвященных народному быту "Шварцвальдских рассказов"  и  издатель
народных календарей. Гордый и  замкнутый,  никогда  первый  не  искавший
знакомства, для Ауэрбаха  Т.  сделал  исключение,  сделал  ему  визит  и
постарался  с  ним  сблизиться.  Во  время  пребывания  в  Брюсселе   Т.
познакомился с Прудоном и Лелевелем. Глубоко-серьезному настроению Т. во
время второго путешествия содействовало еще то, что на его руках умер от
чахотки, в южной Франции, любимый его брат Николай. Смерть его произвела
на  Т.  потрясающее  впечатление.  Вернулся  Т.  в  Poccию   тотчас   по
освобождении крестьян и стал мировым посредником. Сделано это было всего
менее под влиянием демократических  течений  шестидесятых  годов.  В  то
время смотрели на народ как на младшего брата, которого надо поднять  на
себя; Т. думал, наоборот, что народ бесконечно выше культурных классов и
что господам надо заимствовать  высоты  духа  у  мужиков.  Он  деятельно
занялся устройством школ в своей Ясной Поляне и во всем Крапивенском  у.
Яснополянская   школа   принадлежит   к   числу    самых    оригинальных
педагогических попыток, когда  либо  сделанных.  В  эпоху  безграничного
преклонения пред новейшею  немецкою  педагогиею  Т.  решительно  восстал
против всякой регламентации и дисциплины в  школе;  единственная  метода
преподавания и воспитания, которую он признавал, была  та,  что  никакой
методы не надо.  Все  в  преподавании  должно  быть  индивидуально  -  и
учитель, и ученик, и их взаимные отношения. В Яснополянской  школе  дети
сидели кто где хотел,  кто  сколько  хотел  и  кто  как  хотел.  Никакой
определенной программы преподавания не было. Единственная задача учителя
заключалась в том, чтобы заинтересовать класс. Не смотря на этот крайний
педагогический анархизм, занятия шли  прекрасно.  Их  вел  сам  Т.,  при
помощи  нескольких  постоянных  учителей  и  нескольких  случайных,   из
ближайших знакомых и приезжих. С 1862 г. Т. стал издавать педагогический
журнал "Ясная Поляна", где главным  сотрудником  являлся  опять-таки  он
сам. Сверх статей теоретических, Т. написал также ряд рассказов, басен и
переложений. Соединенные  вместе,  педагогические  статьи  Т.  составили
целый  том  собрания   его   сочинений.   Запрятанные   в   очень   мало
распространенный специальный журнал, они, в свое  время,  остались  мало
замеченными. На социологическую основу идей Т. об  образовании,  на  то,
что Т. в образованности, науке, искусстве и успехах техники видел только
облегченные и усовершенствованные способы  эксплуатации  народа  высшими
классами, никто не  обратил  внимания.  Мало  того:  из  нападок  Т.  на
европейскую образованность  и  на  излюбленное  в  то  время  понятие  о
"прогрессе"  многие  не  на  шутку   вывели   заключение,   что   Т.   -
"консерватор".  Около  15  лет  длилось  это  курьезное   недоразумение,
сближавшее  с  Т.  такого,   напр.,   органически-противоположного   ему
писателя, как Н. Н. Страхов. Только в 1875  г.  Н.  K.  Михайловский,  в
статье:  "Десница  и  Шуйца  гр.  Т.",  поражающей  блеском  анализа   и
предугадыванием дальнейшей деятельности  Т.,  обрисовал  духовный  облик
оригинальнейшего из русских писателей в настоящем свете. Малое внимание,
которое было уделено педагогическим  статьям  Т.  объясняется,  отчасти,
тем, что им вообще мало тогда занимались. Аполлон Григорьев  имел  право
назвать свою  статью  о  Т.  ("Время"  1862  г.):  "Явления  современной
литературы, пропущенные нашей критикой".  Чрезвычайно  радушно  встретив
дебюты Т. и "Севастопольские рассказы", признав в  нем  великую  надежду
русской литературы (Дружинин даже употребил по отношению к  нему  эпитет
"гениальный"), критика затем лет на 10  -  12,  до  появления  "Войны  и
Мира", не то что перестает признавать его  очень  крупным  писателем,  а
как-то охладевает к нему. В эпоху, когда интересы минуты и партии стояли
на первом плане, не захватывал этот  писатель,  интересовавшийся  только
вечными вопросами. А между тем, материал  для  критики  Т.  давал  и  до
появления "Войны и  Мира"  первостепенный.  В  "Современнике"  появилась
"Метель" - настоящий художественный перл по  способности  заинтересовать
читателя рассказом о том, как некто ездил  в  метель  с  одной  почтовой
станции на другую. Содержания,  фабулы  нет  вовсе,  но  с  удивительною
яркостью  изображены  все  мелочи  действительности   и   воспроизведено
настроение действующих лиц. "Два  Гусара"  дают  чрезвычайно  колоритную
картинку былого и написаны с тою свободою отношения  в  сюжету,  которая
присуща  только  большим  талантам.  Легко  было  впасть  в  идеализацию
прежнего гусарства, при том обаянии, которое свойственно старшему Ильину
- но Т. снабдил лихого гусара именно  тем  количеством  теневых  сторон,
которые бывают в действительности и у обаятельных людей  -  и  эпический
оттенок стерт,  осталась  реальная  правда.  Эта  же  свобода  отношения
составляет главное достоинство рассказа "Утро помещика".  Чтобы  оценить
его вполне, надо вспомнить, что он напечатан в  конце  1856  г.  ("Отеч.
Записки", ј 12). Мужики в то время появлялись в литературе только в виде
сентиментальных "пейзан" Григоровича и славянофилов и крестьянских фигур
Тургенева, стоящих несравненно выше в чисто художественном отношении, но
несомненно  приподнятых.  В  мужиках  "Утра  помещика"   нет   ни   тени
идеализации, также как нет - и в  этом  именно  и  сказалась  творческая
свобода Т. - и чего бы то ни было похожего на озлобление против  мужиков
за то, что  они  с  такою  малою  признательностью  отнеслись  к  добрым
намерениям своего помещика. Вся  задача  автобиографической  исповеди  и
состояла в том,  чтобы  показать  беспочвенность  Нехлюдовской  попытки.
Трагический характер барская затея принимает в  относящемся  к  тому  же
периоду рассказе "Поликушка"; здесь погибает  человек  из-за  того,  что
желающей быть  доброю  и  справедливою  барыне  вздумалось  уверовать  в
искренность раскаяния и она не то чтобы  совсем  погибшему,  но  не  без
основания пользующемуся дурной репутациею дворовому  Поликушке  поручает
доставку крупной суммы. Поликушка теряет деньги и с отчаяния, что ему не
поверят, будто он в самом деле потерял их, а не украл, вешается. К числу
повестей и очерков, написанных  Т.  в  конце  50-х  гг.,  относятся  еще
упомянутый выше "Люцерн" и превосходные  параллели:  "Три  Смерти",  где
изнеженности   барства   и   цепкой   его    привязанности    к    жизни
противопоставлены простота и спокойствие, с которою  умирают  крестьяне.
П