которого  видно,  что  первое   засвидетельствованное
анналами солнечное затмение относится к 354 году до Р.  Хр.;  остальные,
более ранние, были высчитаны с помощью астрономии.  Отсюда  Нибур  делал
вывод, что большие анналы сохранились лишь со времени гальского погрома,
во время которого деревянные доски вероятно сгорели в  доме  понтифекса.
Но, по аналогии с средневековыми анналами, Нибур предполагал  и  в  Риме
существование  частных  анналов  и  семейных  хроник,  с  самого  начала
республики. Такого рода  анналы  могли  сохраниться  в  домах  знати  на
Капитолии, который  не  был  сожжен,  и  данные,  в  них  заключавшиеся,
составили остов древнейшей Р. истории; все что в ней жизненно, в чем  ее
сок и сила (Saft und Kraft), все, что придает ей  связанность,  передано
потомству в песнях. Нибур предполагал, что  некоторые  отрывки  из  этих
древнейших анналов сохранились подлинно в тексте  Ливия,  подобно  тому,
как в других местах Ливия он видел отрывки из древнего  эпоса.  Эти  два
источника истории, письменный - летописный и устный -  эпический,  текли
порознь, пока не были соединены Фабием Пиктором. Такова стройная  теория
историографии, послужившая  опорой  Р.  истории  Нибура  (доведенной  до
пунических войн).
   Первое из ее оснований, гипотеза об эпическом элементе Р. истории,  -
подверглась серьезной научной критике со стороны Швеглера, в первом томе
его , вышедшем в 1853 г. Швеглер был последователем
известной тюбингенской школы, положившей основание исторической  критике
новозаветных  книг.  От  истории  церкви  он  перешел  к   Р.   истории.
Основываясь на критическом анализе свидетельств об исторических песнях у
римлян и на оценке характера этого народа,  Швеглер  отверг  гипотезу  о
существовании эпоса в древнем Риме; но, отрицая  поэтическое  творчество
римлян, он указал в римской истории народное  творчество  другого  рода,
основанное не на фантазии, а на рефлексии. Швеглер усмотрел в целом ряде
мифов и исторических преданий этиологическое творчество,  имевшее  целью
объяснить  происхождение  известного  обряда,  исторического  памятника,
поговорки или названия. Эти объяснения  далеко  не  всегда  основаны  на
преемственной исторической традиции, но во всяком случае выражают  собой
представление древних римлян об  историческом  их  прошлом  или  быте  и
потому являются ценным материалом для историка. Гипотезу Нибура о ранней
анналистике у римлян Швеглер усвоил. С этой точки  зрения  Швеглер  счел
возможным и со своей  стороны  воссоздать  утраченную  для  нас  историю
древнейшего Рима и весь обширный первый том своей истории посвятил эпохе
царей. Вследствие ранней смерти автора это замечательное сочинение  было
доведено лишь до Лициниевых законов. Почти одновременно  с  Швеглером  и
оба под одинаковым заглавием вышли  два  "исследования  о  достоверности
ранней  Р.  истории":  одно  немецкое,   Бр„кера   -   в   защиту   этой
достоверности, другое английское,  сэра  Джорджа  Корнваль  Льюиса  -  в
ультракритическом духе. Бр„кер вернулся к донибуровской точке зрения: он
причислял и время царей к  историческим  эпохам;  известие,  что  Сервий
Туллий дал римлянам общенародное собрание по сотням, было в  его  глазах
также достоверно, как парламентарное правление при  Людовике-Филиппе,  а
битва при Регильском оз. столь же хорошо  засвидетельствованным  фактом,
как и сражение при Ватерлоо.
   Более  убедительными  могли   казаться   его   аргументы   в   пользу
достоверности ранней республиканской  истории.  Главный  его  довод  был
заимствован из аналогии с немецкой историографией.  Бр„кер  указывал  на
то, что ученые нашего  времени  лучше  знают  отдаленную  от  них  эпоху
Гогенштауфенов; чем знали ее историки, напр., эпохи реформации,  отчасти
потому, что с тех пор открыто  много  исторических  памятников,  отчасти
потому, что, благодаря  научной  критике,  исторический  материал  лучше
разрабатывается. Такой же прогресс в историографии Бр„кер признавал и  у
римлян,  так  что  напр.  Ливий  мог  быть,  благодаря   археологическим
исследованиям Варрона, лучшим знатоком старины,  чем  Фабий  Пиктор  или
Пизон. Рост и развитие Р. историографии от  Фабия  до  Ливия  нельзя  не
признать фактом, но Бр„кер даже не пытался доказать,  что  эта  эволюция
совершалась лишь в направлении большей достоверности и не сопровождалась
искусственным  разукрашением  и  восполнением  пробелов  старины.  Самая
слабая сторона аргументации  Бр„кера  -  та,  что,  постоянно  говоря  о
древних  памятниках,  которые   были   в   распоряжении   Р.   историков
литературной  эпохи,  он  не  принял  на   себя   обязанности   подробно
исследовать,  в  чем  именно  заключались  эти  памятники  и  какое   их
историческое значение. Дж. К. Льюис,  известный  и  как  государственный
человек, и как ученый, выступил против влияния Нибура, находя,  что  оно
вызвало большое число противоречивых  взглядов,  вследствие  которых  Р.
история хотя и находится в постоянном движении, но не двигается  вперед.
Основную ошибку Нибура и его школы Льюис усматривает в том, что  они  по
отношению к Р.  истории  руководились  признаками  какой-то  "внутренней
очевидности", как будто истина может быть в истории устанавливаема  иным
путем, чем в других науках, а именно  -  таинственным  чутьем  историка.
Этому направлению Льюис  противопоставляет  требования,  чтобы  историки
применяли к древней истории те самые приемы, какие применяются в новой
   - те самые приемы, которыми руководится и суд, а  именно  требование,
чтобы свидетельство исходило от  очевидца.  Льюис  ссылается  на  Бейля,
находившего, что различие между удостоверением очевидца и свидетельством
понаслышке почти также велико, как различие между настоящей и  фальшивой
монетой.  Проверка,  с  точки  зрения  этого  принципа,  Р.  истории   и
составляет главную задачу труда Льюиса. Доказав, что римляне не имели до
времен  царя  Пирра  исторических  данных,  опиравшихся  на  современные
свидетельства, Льюис пришел к выводу, что римская  история  должна  быть
признана  недостоверною  вплоть  до  эпохи  этого  царя.  Он  подвергает
исследованию вопрос, располагали ли римляне, при отсутствии свидетельств
современников, какими-либо другими источниками, которые могли бы придать
ценность  традиционной  Р.  истории,  и  по  этому   поводу   подвергает
отрицательной критике гипотезу Нибура о Р. эпосе и его веру  в  значение
устной традиции. Льюис старается доказать, что память о важных  событиях
сохраняется в народе, при отсутствии письменных свидетельств, с  помощью
устной традиции не более 100 лет и только в самых редких  случаях  -  до
150 или 180 лет, так что еще возможно допустить, что Фабий Циктор  знал,
благодаря преданию, о сожжении Рима галлами или даже о взятии Вей, но не
более. Льюис высказывается решительно  против  самого  метода  Нибура  -
против применения к истории гипотез, с помощью  которых  Нибур  наполнял
пустые рамки в своем изображении.  Льюис  допускает  гипотезы  только  в
естественных науках, где они могут быть проверены опытом. Он настаивает,
далее, на полной аналогии задач историка и судьи,  который  отказывается
постановить  приговор,  когда  у  него  нет  под   рукой   свидетельства
очевидцев.  В  виду   полной   недостоверности   древней   Р.   истории;
исследователь,  по  мнению  Льюиса,  должен  отказаться  от  бесплодного
искания несуществующего предмета и, не  пытаясь  разыскивать  сокровища,
уничтоженные временем, посвятить  свою  деятельность  более  достоверным
эпохам  Р.  истории.  Проведенный  Льюисом   с   большой   ученостью   и
последовательностью,   критический   принцип   нашел   себе    блестящее
подтверждение в знаменитой Р. истории Моммзена; утилитарный  же  принцип
англ. исследователя не  имел,  к  счастью,  последователей.  В  вышедшем
одновременно с сочинением Льюиса (1855 г.)  первом  томе  своей  истории
Моммзен  обходит  молчанием  эпоху  царей,  а  истории   республики   до
децемвирата, изложенной Швеглером на 700 стр., посвящает  лишь  немногим
более одной страницы.
   В следующем издании Моммзен пошел еще далее в  скептицизме,  признав,
что  приведенный  Полибием  древнейший   договор   между   римлянами   и
карфагенянами не относится к первому году республики, а к более позднему
времени. В своей популярно написанной история Рима Моммзен  лишь  кратко
мотивировал свой взгляд на Р. историографию, но впоследствии развил  его
подробнее   в   целом   ряде   критических    исследований    ("Romische
Forschungen"). Начиная достоверную историю  Рима  двумя  веками  позднее
Нибура, Моммзен не нуждался в гипотезе о существовании у древних  римлян
частных анналов и заявил, что таких  анналов  "нет  и  следа".  Исходной
точкой в Р. анналистике служат для Моммзена  фасты:  он  верно  подметил
тесную  связь  ,Р.  летописного  дела  с  календарным,  которым   ведали
понтифики. Их календари заключали в себе указание судебных и других дней
(dies fasti): из этого перечня дней возник, с течением  времени,  список
годов, обозначавшихся именем консулов,  чем  и  объясняется,  что  слово
фасты стало обозначать списки консулов, а потом - и других  магистратов.
К этим фастам, как полагает Моммзен, понтифики стали приписывать краткие
известия о главных событиях своего времени,  и  таким  образом  возникли
первые  анналы,  подобно  тому,  как  в  средние  века  летописное  дело
развилось в монастырях из кратких заметок, приписывавшихся к  пасхальным
таблицам, которые составлялись на 20 лет вперед. Из  приписок  к  фастам
образовалась,  с  течением  времени,  правильно   веденная   понтификами
летопись, которую Моммзен называет liber annalis. Правильная хронография
не могла возникнуть в Риме раньше второй самнитской войны (326 - 304  до
P. Хр.), ибо только с этого времени становятся известны дни вступления в
должность  магистратов;  однако,  еще  и  в  это  время  анналистический
материал  был  очень  скуден,  что  Моммзен  подтверждает  указанием  на
противоречие между известиями Ливия о походах римлян против  самнитян  и
неоспоримым свидетельством древнейшей римской надписи  на  сохранившемся
саркофаге одного из деятелей самнитских  войн,  консула  Луция  Корнелия
Сципиона Барбата.
   Из  отдельных  историографических  изысканий   Моммзена   заслуживают
особенного внимания его исследование  о  Кориолане  и  его  разбор  трех
древнейших политических процессов в Риме. В этих  исследованиях  Моммзен
не только разбивает традиционную легенду, но и пытается объяснить, когда
и как она возникла. Он показывает, что рассказ об  аграрном  законе  Сп.
Кассия, которого Швеглер называет первой исторической личностью в  Риме,
есть вымысел и что процессы против Сп. Kaccия, Сп. Мелия и Манлия - плод
"этиологической пластики" эпохи, когда римские демагоги  проводили  свои
аграрные, долговые и фрументарные законы. По  отношению  к  древности  и
достоверности фактов  имеет  важное  значение  исследование  Моммзена  о
римских cognomina, из которого следует, что  обычай  давать  прозвища  -
довольно позднего происхождения  и  что  поэтому  такие  cognomina,  как
Regillensis,  указывают  на  позднейшую  переработку  фактов.  На  более
близкой к Нибуру  точке  зрения  остановился  Нич,  автор  сочинения  "О
римской анналистике" (1872). Нич признает эпические элементы  в  римской
истории,  анналистические  же  выводит  из  предполагаемых   им   особых
"плебейских" анналов,  составлявшихся  эдилами  при  храме  Цереры.  Нич
исходил иыз предположения - впервые  подробно  приведенного  (1863)  его
учеником Ниссеном по отношению к 4-й  и  5-й  декаде  Ливия,  в  которых
последний  пользовался  Полибием,  -  что  древние  историки,  пользуясь
предшественниками,  обыкновенно  приводили  целиком  или  в   сокращении
подлинный  их  текст.  Вследствие  этого  Нич   считал   возможным,   по
установленным им признакам, отмечать в тексте первой декады  Ливия,  где
последний  держится  древнейшего  римского  анналиста   Фабия   Пиктора,
воспроизводя более или менее точно его текст,  а  где  -  других,  более
поздних анналистов, Пизона, Валерия или  Лициния.  Этот  анализ  породил
целую литературу аналогичных  исследований,  в  которых  молодые  ученые
разлагали текст какого-нибудь историка на его  более  древние  составные
части. Попытка Нича встретила серьезный отпор со стороны К. Петера ("Zur
Kriuk d. Qnellen d. alteren Rom. Gesch.", 1879).  Сомнения,  высказанные
Петером относительно плодотворности указанного метода  Нича,  еще  более
приложимы ко многим из его  последователей.  Ни  Нибур,  ни  Моммзен  не
придавали особенного  значения  историческому  источнику,  которому,  по
видимому, должно было принадлежать первенствующее место  в  развитии  Р.
историографии,  а  именно   большим   анналам.   Первоисточник   римской
анналистики   оба   историка   видели   в   гипотетическом    памятнике,
существование которого ничем не  засвидетельствовано  -  Privatchroniken
Нибура, Sladlbuch или liber annales Моммзена.
   Однако, в последнее время Annales maximi снова обратили на себя общее
внимание. Дело началось с издания Германом Петером (1870)  сохранившихся
отрывков не дошедших до нас "остатков Р.  историков"  (Reliquiae  etc.),
первое место между которыми отведено отрывкам из Annales maximi. Касаясь
вопроса о их происхождении, Петер высказал мысль, что доски этих анналов
выставлялись не ради поучения потомства,  не  для  того,  чтобы  служить
материалом для истории, а в интересах современников, с целью сообщить им
сведения об одержанной победе  и  т.  п.  Этим  материалом  пользовались
затем,  по  свидетельству  Дионисия,  римские  историки;  Петер  находит
возможным указать в тексте Ливия 8 мест, заимствованных  непосредственно
из анналов. С этим нельзя согласиться уже потому, что важнейшее из  этих
мест относятся к первым годам республики, т.  е.  к  эпохе  догалльского
пожара; но мысль Петера, что "доски" на форуме исписывались  понтификами
не ради исторических, а ради  практических  целей,  заслуживает  полного
внимания. Только едва ли вероятно, что эти доски играли роль официальных
бюллетеней или  новостей;  гораздо  правдоподобнее  предположение  Зeекa
("Die Kalendertafel der Pontifices", 1885), что album - не что иное, как
публично  выставлявшийся   понтификами   календарь   на   текущий   год.
Неудовлетворительно объяснение Зеека,  почему  в  этот  календарь  стали
входить  анналистические  данные,  ради  которых  был   составлен   свод
содержания досок, в 80 книгах, старшим понтифексом  Муцием  Сцеволой,  в
эпоху Гракхов. Гораздо убедительнее  решен  этот  вопрос  Цикориусом,  в
статье "Annales М.", в новом издании "Real-Encyclopoedie" Pauly.  Говоря
с некоторым пренебрежением о содержании понтификального  альбома,  Катон
указывает, что там можно узнать о затмениях солнца и луны, о дороговизне
хлеба и т. п.  Принимая  во  внимание  это  известие  и  важное  участие
коллегии понтификов во всех действиях и обрядах, совершавшихся  римскими
магистратами, Цикориус приходит к заключению, что понтифики отмечали  на
своих календарных досках совершавшиеся  ими  жертвоприношения  и  другие
обряды по случаю освящения храмов, празднеств, знамений (напр. солнечных
и лунных затмений) или бедствий (напр. засухи, голода, чумы  и  т.  п.).
Этим объясняется, с одной стороны,  что  эти  tabulae,  когда  они  были
сведены Муцием Сцеволой, получили название анналов, а с другой  стороны,
что ни Ливий, ни Дионисий нигде не ссылаются на  анналы  и  единственный
отрывок  из  них,  приводимый  Авдом  Геллием,  касается  искупительного
обряда, предложенного гаруспексами по случаю удара молнии  в  форум.  Из
всего этого следует, что и большая или понтификальные анналы, независимо
от вопроса о их начале, не могли служить обильным и надежным  источником
для древней Р. истории. А при этих условиях  первый  римский  историк  -
анналист Фабий Пиктор и следовавшие  за  ним  анналисты  имели  в  своем
распоряжении, кроме фастов, лишь случайный и скудный  материал:  надписи
на храмах и памятниках Рима, законодательные  памятники  (XII  таблиц  и
отдельные законы или  плебисциты),  обряды  и  храмовые  празднества,  в
которых сохранялась память о прошлом, предания исторического  содержания
(о Порсенне,  взятии  Вей,  взятии  Р.  галлами),  семейные  предания  и
родословные, и лишь со  времени  второй  самнитской  войны  -  кое-какой
анналистический материал, а затем для третьего века  до  Р.  Хр.  уже  и
сведения,  почерпнутые  у  сицилийских  историков.   Скудная   летопись,
составленная первым анналистом Фабием Пиктором для эпохи, предшествующей
второй пунической войне - он  писал,  по  свидетельству  Дионисия,  лишь
"эпитомарно" - стала постепенно разрастаться,  вследствие  риторического
воспроизведения римского прошлого у позднейших анналистов,  не  желавших
уступать и в историографии исключительное  первенство  грекам.  Но  если
область  доступной  исследованию  Р.  истории  значительно   сократилась
сравнительно с тем, как она в начале столетия  представлялась  оптимизму
Нибура, то она расширилась для нас в других  направлениях.  Уже  Моммзен
попытался, с помощью  сравнительного  языковедения,  воссоздать  картину
древнейшего быта латинян до их отделения от греков.
   Дальнейшее  развитие  лингвистики   подвергло   сомнению   (Schrader)
существование отдельного греко-италийского племени,  но  лингвистические
исследования сохранили  свое  значение  для  исследователя  Р.  истории,
особенно в вопросе о влиянии греческой культуры, и создали более твердую
почву для  этнографии  древней  Италии,  где  еще  Нибур  был  принужден
довольствоваться критикой и  комбинацией  одних  литературных  известий,
напр. разноречивых преданий о пеласгах у древних  писателей.  Еще  ближе
касается Р. истории  интересный  материал,  доставляемый  археологией  в
новом значении этого слова, т. е. бытовой  археологией,  развившейся  на
ряду с археологией художественной. Долгое время в  Италии  весь  интерес
при  раскопках  сосредоточивался  на  добывании  художественных  или  по
крайней мере ценных по материалу произведений.  Когда  в  1817  г.  были
найдены в  могильнике  на  Албанской  горе  глиняные  погребальные  урны
первобытного изделия в форме хижины, римские археологи отнеслись  к  ним
равнодушно, полагая, что имеют пред собою  варварские  сосуды  ретийских
солдат императорской эпохи или грубых аборигенов,  населявших  Лаций  до
прихода Энея. Лишь успехи археологии  в  странах,  не  знавших  в  своем
прошлом блестящей, художественной культуры - в Скандинавии и  Швейцарии,
- научили правильно оценивать скромный и скудный материал,  доставляемый
раскопками на почве Италии. Исследование, с 50-х годов, свайных построек
в Швейцарии побудило итальянских археологов раскапывать  и  изучать  так
наз. terra mare. т. е. остатки свайных поселений на суше, в  долине  По.
Вскоре  удалось  составить  довольно  полную  картину  быта   обитателей
террамар,  а  раскопки  древнейших  могильников  в  Романье  (Villanova,
Marzabotto и т. п.) дали возможность указать соединительные звенья между
культурой  террамар  и  могильников  Альбы  Лонги.  Когда  занятие  Рима
итальянцами вызвало строительную горячку  в  новой  столице  Италии,  на
Эсквилине  и  в   его   окрестностях,   под   простонародным   кладбищем
республиканской эпохи, были найдены более древние  могилы,  обнаружившие
непосредственную связь быта древних римлян  с  более  древним  бытом  их
соплеменников на склоне Албанской горы и в террамарах. С другой стороны,
раскопки на Эсквилине сомкнули цепь, связующую  доисторическую  эпоху  в
жизни Рима с исторической: на Эсквилине, напр., были найдены под стеною,
приписываемой Cepвию Туллию, покойники в глиняных стволообразных гробах,
относящихся,  очевидно,  к  эпохе  более  древней,  чем   самая   стена,
перерезавшая старинное кладбище, когда понадобилось расширение городских