телей  откровенно
ретроградных. Произошло это оттого,  что,  оставив  "стяг  красоты",  он
бросился в борьбу  общественных  течений  и  весьма  чувствительно  стал
задевать "детей" Базаровского типа. Не нравились они ему главным образом
потому,  что  "они  звона  не  терпят  гуслярного,  подавай  им   товара
базарного, все чего им не взвесить, не смеряти,  все  кричат  они,  надо
похерити".  На  борьбу  с  этим  "ученьем   грязноватым"   Т.   призывал
"Пантелея-Целителя": "и на этих людей, государь Пантелей,  палки  ты  не
жалей суковатые". И вот, он сам выступает  в  роли  Пантелея-Целителя  и
начинает помахивать палкою суковатою. Нельзя сказать, чтобы он помахивал
ею осторожно. Это не одна добродушная ирония  над  "матерьялистами",  "у
коих трубочисты суть выше Рафаила", которые цветы в садах хотят заменить
репой и полагают, что соловьев "скорее истребити за бесполезность надо",
а рощи обратить в места "где б жирные говяда кормились на жаркое"  и  т.
д. Весьма широко раздвигая понятие о "российской коммуне", Т.  полагает,
что ее приверженцы "все  хотят  загадить  для  общего  блаженства",  что
"чужим они немногое считают, когда чего им надо, то  тащут  и  хватают";
"толпы их все грызутся, лишь свой откроют форум, и порознь все  клянутся
in verba вожакорум. В одном согласны все  лишь:  коль  у  других  именье
отымешь  да  разделишь,  начнется  вожделенье".  Справиться  с  ними,  в
сущности, не  трудно:  "чтоб  русская  держава  спаслась  от  их  затеи,
повесить Станислава всем вожакам на шею".  Все  это  вызвало  во  многих
враждебное отношение к Т., и он вскоре  почувствовал  себя  в  положении
писателя,  загнанного  критикою.   Общий   характер   его   литературной
деятельности и после посыпавшихся на него нападок  остался  прежний,  но
отпор "крику оглушительному: сдайтесь,  певцы  и  художники!  Кстати  ли
вымыслы ваши в наш век положительный!" он  стал  давать  в  форме  менее
резкой, просто взывая к своим единомышленникам: "дружно гребите, во  имя
прекрасного, против течения". Как ни характерна сама по себе  борьба,  в
которую вступил поэт, считавший себя исключительно певцом "красоты",  не
следует, однако, преувеличивать ее значение.  "Поэтом-бойцом",  как  его
называют некоторые критики, Т. не был; гораздо ближе к истине то, что он
сам сказал о себе: "двух станов не боец, но только гость  случайный,  за
правду я бы рад поднять мой добрый меч, но спор с обоими  -  досель  мой
жребий тайный, и к клятве ни один не мог меня  привлечь".  -  В  области
русской исторической драмы Толстому принадлежит  одно  из  первых  мест;
здесь он  уступает  только  одному  Пушкину.  Исторически-бытовая  драма
"Посадник", к  сожалению,  осталась  неоконченною.  Драматическая  поэма
"Дон-Жуан" задумана Т. не только как драма, для создания  которой  автор
не  должен  перевоплощать  свою  собственную  психологию   в   характеры
действующих лиц, но также как произведение лирически-философское;  между
тем, спокойный, добродетельный и почти "однолюб" Т. не мог  проникнуться
психологиею  вечно   ищущего   смены   впечатлений,   безумно-страстного
Дон-Жуана. Отсутствие  страсти  в  личном  и  литературном  темпераменте
автора привело  к  тому,  что  сущность  дон-жуанского  типа  совершенно
побледнела в изображении Т.: именно страсти в его "Дон-Жуане" и нет.  На
первый план между  драматическими  произведениями  Т.  выступает,  таким
образом, его трилогия. Наибольшею известностью долго пользовалась первая
часть ее - "Смерть Иоанна Грозного". Это объясняется прежде  всего  тем,
что до недавнего времени только она  одна  и  ставилась  на  сцену  -  а
сценическая постановка трагедий Т., о которой он и  сам  так  заботился,
написав специальное наставление  для  ее,  имеет  большое  значение  для
установления репутации его пьес. Сцена, напр., где к умирающему  Иоанну,
в исполнение  только  что  отданного  им  приказа,  с  гиком  и  свистом
врывается толпа скоморохов, при чтении не производит и десятой доли того
впечатления, как на сцене. Другая причина недавней большей  популярности
"Смерти Иоанна Грозного" заключается в том, что в свое  время  это  была
первая попытка вывести на сцену русского  царя  не  в  обычных  до  того
рамках легендарного величия, а в реальных очертаниях живой  человеческой
личности. По мере того как этот интерес новизны пропадал,  уменьшался  и
интерес к "Смерти Иоанна Грозного",  которая  теперь  ставится  редко  и
вообще   уступила   первенство   "Федору   Иоанноновичу".   Непреходящим
достоинством трагедии, помимо очень колоритных подробностей  и  сильного
языка, является чрезвычайная стройность  в  развитии  действия:  нет  ни
одного лишнего слова, все направлено к  одной  цели,  выраженной  уже  в
заглавии пьесы. Смерть Иоанна носится над пьесой с первого  же  момента;
всякая мелочь ее подготовляет, настраивая мысль  читателя  и  зрителя  в
одном направлении. Вместе с тем  каждая  сцена  обрисовывает  пред  нами
Иоанна с какойнибудь новой стороны; мы узнаем его и как государственного
человека, и как мужа, и как отца, со всех сторон его  характера,  основу
которого  составляет  крайняя  нервность,  быстрая  смена   впечатлений,
переход от подъема к упадку духа. Нельзя  не  заметить,  однако,  что  в
своем усиленном стремлении к концентрированию  действия  Т.  смешал  две
точки зрения: фантастически-суеверную и реалистическую. Если автор желал
сделать узлом драмы исполнение предсказания волхвов, что царь непременно
умрет в Кириллин день, то незачем было придавать первостепенное значение
стараниям Бориса вызвать в Иоанне гибельное для него волнение,  которое,
как Борис знал  от  врача,  будет  для  царя  смертельно  помимо  всяких
предсказаний волхвов. В третьей части трилогии - "Царе Борисе"  -  автор
как бы совсем забыл о том Борисе, которого вывел в  первых  двух  частях
трилогии, о Борисе косвенном убийце Иоанна и  почти  прямом  -  царевича
Димитрия, хитром,  коварном,  жестоком  правителе  Руси  в  царствование
Феодора, ставившем  выше  всего  свои  личные  интересы.  Теперь,  кроме
немногих моментов, Борис - идеал царя и семьянина. Т. не в состоянии был
отделаться  от  обаяния  образа,   созданного   Пушкиным,   и   впал   в
психологическое противоречие с самим  собою,  при  чем  еще  значительно
усилил  пушкинскую  реабилитацию  Годунова.  Толстовский   Борис   прямо
сентиментален. Чрезмерно сентиментальны и  дети  Бориса:  жених  Ксении,
датский  королевич,  скорее  напоминает   юношу   эпохи   Вертера,   чем
авантюриста, приехавшего в Poccию для выгодной женитьбы. Венцом трилогии
является срединная ее пьеса - "Федор Иоаннович". Ее  мало  заметили  при
появлении, мало читали, мало комментировали.  Но  вот,  в  конце  1890-х
годов, было снято  запрещение  ставить  пьесу  на  сцену.  Ее  поставили
сначала  в   придворно-аристократических   кружках,   затем   на   сцене
петербургского Малого театра; позже пьеса обошла  всю  провинцию.  Успех
был небывалый  в  летописях  русского  театра.  Многие  приписывали  его
удивительной игре актера Орленева, создавшего роль Федора  Иоанновича  -
но и в провинции всюду нашлись  "свои  Орленевы".  Дело,  значит,  не  в
актере, а в  том  замечательно  благодарном  материале,  который  дается
трагедиею. Поскольку исполнению  "ДонЖуана"  помешала  противоположность
между психологиею автора  и  страстным  темпераментом  героя,  постольку
родственность  душевных  настроений  внесла   чрезвычайную   теплоту   в
изображение Федора Иоанновича. Желание отказаться от блеска, уйти в себя
так знакомо было Толстому, бесконечно нежное чувство Федора к Ирине  так
близко напоминает любовь Т. к жене! С полною творческою самобытностью Т.
понял по своему совсем иначе освещенного историею Федора  -  понял,  что
это отнюдь не слабоумный, лишенный духовной жизни  человек,  что  в  нем
были задатки благородной инициативы, могущей дать ослепительные вспышки.
Не только в русской литературе, но и во всемирной мало сцен, равных,  по
потрясающему впечатлению, тому месту трагедии,  когда  Федор  спрашивает
Бориса: "царь я или не царь?" Помимо оригинальности, силы и яркости, эта
сцена до такой степени свободна от условий места  и  времени,  до  такой
степени взята из тайников человеческой души, что может стать  достоянием
всякой литературы. Толстовский Федор Иоаннович - один из мировых  типов,
созданный из непреходящих элементов человеческой психологии.

   Литература. Собрание сочин. Алексея Т. выдержало с 1867 г.  10  изд.;
переписка его напечатана в "Вестн. Европы" (1895, ј 10, II, 12 и  1897,.
ј 4, 5, 6, 7). Ср. о нем:  Тургенев,  соч.;  Анненков,  "Воспоминания  и
литерат. очерки" (т. II); Скабичевский, "Соч. " (т. II);  М.  Стасюлевич
("Вестник Европы". 1875, ј 11); Ор. Миллер (ib., 1875, ј 12); И.  Павлов
("Русский Вестник", 1876, ј 8 и 1878 ј 12); А. Никитин (ib., 1894, ј 2);
Вл. Coловьев ("Вест. Европы", 1895, ј 5); Н. Языков (Шелгунов)  ("Дело",
1876, ј 1); Леонидов ("Рус. Стар. " 1886, ј 6); Д.  Д.  Языков  ("Истор.
Вест.", 1885, ј10 и 11); Нильский (там же, 1894, ј 6);  Бельский  ("Рус.
Обозр." 1894, ј 3); Амон ("Жур. Мин. Нар. Пр.", 1886,  1);  Соколов,  Н.
М., "Иллюзии поэтич. творч." (СПб., 1890); Перцов, "Философские  течения
рус. поэзии"; "Воспоминания М. Ф. Каменской, урожд. гр.  Т."  ("Историч.
Вестн.", 1894, 2). С. Венгеров.
   Толстой (граф Дмитрий Андреевич, 1823-89) - государственный  деятель.
Окончил курс в Царскосельском лицее; с 1848 г. состоял при  департаменте
духовных дел  иностранных  исповеданий  министерства  внутренних  дел  и
занимался  составлением  истории  иностранных  исповеданий;  в  1853  г.
назначен директором канцелярии морского министерства  и  в  этом  звании
принимал  участие   в   составлении   хозяйственного   устава   морского
министерства и нового положения об управлении морским ведомством; в 1861
г. некоторое время управлял департаментом народного  просвещения,  затем
был назначен сенатором; в 1865 г. назначен обер-прокурором св. синода, а
в 1866 г. - министром народного просвещения и занимал оба эти  поста  до
апреля 1880 г., когда был назначен членом государственного совета. В мае
1882 г. Т. занял  пост  министра  внутренних  дел  и  шефа  жандармов  и
оставался на этом посту до самой смерти. В качестве  министра  народного
просвещения,  гр.  Т.  провел  реформу  среднего   образования   (1871),
заключавшуюся  в  значительном  усилении   преподавания   латинского   и
греческого языков в гимназиях, причем только воспитанникам  классических
гимназий  было  предоставлено  право  поступать  в  университет;  бывшие
реальные гимназии  преобразованы  в  реальные  училища  (1872).  При  Т.
открыты:  историко-филологический  институт  в   С.-Петербурге   (1867),
Варшавский  университет  и   сельскохозяйственный   институт   в   Новой
Александрии (1869), русская  филологическая  семинария  в  Лейпциге  для
приготовления  учителей   древних   языков   (1875);   Нежинский   лицей
преобразован в историко-филологический институт, а Ярославский лицей - в
юридический лицей. В 1872 г. издано положение о  городских  училищах,  в
1874 г. - положение о начальных училищах, для надзора за  которыми  были
еще в  1869  г.  учреждены  должности  инспекторов  народных  училищ.  В
духовном ведомстве при гр. Т. произведено преобразование духовно-учебных
заведений (1867-69). Как  министр  внутренних  дел,  Т.  был  поборником
"сильной" власти. Законодательные меры, проведенные и подготовленные при
нем,  были  направлены  к   возвышению   дворянства,   к   регламентации
крестьянского  быта   и   к   преобразованию   местного   управления   и
самоуправления в смысле расширения влияния администрации. Изданы  законы
о  крестьянских  семейных  разделах  и   о   найме   сельских   рабочих,
подготовлены положение о земских начальниках и новое земское  положение.
Свобода печати существенно ограничена временными  правилами  1882  г.  С
1882 г. Т. состоял также президентом академии наук. Он написал  "Историю
финансовых учреждений России со времени основания государства до кончины
императрицы Екатерины II"  (СПб.,  1848),  "Le  Catholicisme  romain  en
Russie" (H., 1863-64) и ряд статей по истории  просвещения  в  России  в
"Жун. Мин. Нар. Просвещения" и в "Русском  Архиве".  По  его  инициативе
предпринято издание "Материалов для истории академии наук".
   Толстой (граф Лев Николаевич) - знаменитый  писатель,  достигший  еще
небывалой в истории литературы XIX в. славы. В  его  лице  могущественно
соединились великий художник с великим моралистом. Личная жизнь Т.,  его
стойкость, неутомимость, отзывчивость. одушевление в  отстаивании  своих
идеалов, его попытка отказаться от благ мира сего, жить  новою,  хорошею
жизнью, имеющею в основе своей только высокие, идеальные цели и познание
истины - все это доводит  обаяние  имени  Т.  до  легендарных  размеров.
Богатый и знатный род, к которому он принадлежит, уже во  времена  Петра
Вел. занимал выдающееся положение. Не лишено своеобразного интереса, что
прапрадеду провозвестника столь гуманных идеалов (гр. Петру Андреевичу;)
выпала  печальная  роль  в  истории  царевича  Алексея.  Правнук   Петра
Андреевича,  Илья  Андреевич,  описан  в   "Войне   и   Мире"   в   лице
добродушнейшего,  непрактичного  старого   графа   Ростова.   Сын   Ильи
Андреевича, Николай Ильич, был  отцом  Льва  Николаевича.  Он  изображен
довольно близко к действительности в "Детстве"  и  "Отрочестве"  в  лице
отца Николиньки, и отчасти в "Войне и Мире", в лице Николая  Ростова.  В
чине подполковника павлоградского гусарского полка, он принимал  участие
в войне 1812 г. и после заключения мира вышел в отставку. Весело проведя
молодость, Ник. Ильич проиграл огромные деньги  и  совершенно  расстроил
свои дела. Страсть  к  игре  перешла  и  к  сыну,  который,  уже  будучи
известным писателем, азартно играл и должен  был  в  начале  60-х  годов
ускоренно продать Каткову "Казаков", чтобы  расквитаться  с  проигрышем.
Остатки этой страсти и теперь еще видны в том чрезвычайном увлечении,  с
которым Л. И. отдается лаунтенису. Чтобы привести свои расстроенные дела
в порядок, Николай Ильич, как и Николай Ростов, женился на некрасивой  и
уже не  очень  молодой  княжне  Волконской.  Брак,  тем  не  менее,  был
счастливый. У них было четыре сына: Николай, Сергей,  Дмитрий  и  Лев  и
дочь  Мария.  Кроме  Льва,  выдающимся  человеком  был  Николай,  смерть
которого (за границею, в 1860 г.) Т. так удивительно описал в  одном  из
своих писем к Фету. Дед Т. по матери, екатерининский генерал, выведен на
сцену в "Войне и  Мире"  в  лице  сурового  ригориста  -  старого  князя
Волконского.
   Лучшие  черты  своего  нравственного   закала,   Л.   Н.   несомненно
заимствовал от Волконских. Мать Л. Н., с большою точностью  изображенная
в "Войне и Мире"  в  лице  княжны  Марьи,  владела  замечательным  даром
рассказа, для чего, при своей перешедшей к  сыну  застенчивости,  должна
была запираться с собиравшимися около ее в большом числе  слушателями  в
темной комнате. Кроме Волконских; Т. состоит в близком родстве  с  целым
рядом других аристократических родов - князьями Горчаковыми,  Трубецкими
и другими. Лев Николаевич родился 28  августа  1828  г.  в  Крапивенском
уезде Тульской  губ.  (в  15  верстах  от  Тулы),  в  получившем  теперь
всемирную известность наследственном великолепном имении матери -  Ясной
Поляне. Т. не было и двух лет, когда умерла его мать.  Многих  вводит  в
заблуждение  то,  что  в  автобиографическом  "Детстве"  мать  Иртеньева
умирает когда мальчику уже лет 6 - 7, и он вполне сознательно  относится
к окружающему; но на самом деле мать изображена здесь  Т.  по  рассказам
других. Воспитанием осиротевших детей занялась дальняя родственница,  Т.
А. Ергольская. В 1837 г. семья переехала в Москву, потому  что  старшему
сыну надо  было  готовиться  к  поступление  в  университет;  но  вскоре
внезапно умер отец, оставив дела в довольно  расстроенном  состоянии,  и
трое младших детей снова поселились в Ясной Поляне, под  наблюдением  Т.
А. Ергольской и тетки по отцу, графини А. М. Остен-Сакен.  Здесь  Л.  Н.
оставался до 1840 г., когда умерла гр. Остен-Сакен и дети переселились в
Казань, к новой опекунше - сестре отца П. И. Юшковой. Этим заканчивается
первый период  жизни  Т.,  с  большою  точностью  в  передаче  мыслей  и
впечатлений и лишь с легким изменением внешних подробностей описанный им
в "Детстве". Дом Юшковых, несколько провинциального пошиба,  но  типично
светский, принадлежал к числу самых веселых в Казани;  все  члены  семьи
высоко ценили комильфотность и  внешний  блеск.  "Добрая  тетушка  моя",
рассказывает Т. "чистейшее существо, всегда говорила, что она ничего  не
желала бы так для  меня,  как  того,  чтобы  я  имел  связь  с  замужнею
женщиною: rien ne forme un jeune homme comme une liaison avec une  femme
comme il faut" ("Исповедь"). Два главнейших начала натуры Т. -  огромное
самолюбие и желание достигнуть  чего-то  настоящего,  познать  истину  -
вступили теперь в борьбу. Ему страстно  хотелось  блистать  в  обществе,
заслужить репутацию молодого человека comme il faut. Но  внешних  данных
для этого у него не было: он был некрасив, неловок,  и  кроме  того  ему
мешала природная застенчивость. Вместе  с  тем  в  нем  шла  напряженная
внутренняя борьба и выработка строгого нравственного идеала. Все то, что
рассказано в "Отрочестве" и "Юности" о стремлениях Иртеньева и Нехлюдова
к  самоусовершенствованию,  взято  Т.   из   истории   собственных   его
аскетических  попыток.  Разнообразнейшие,  как  их  определяет  сам  Т.,
"умствования" о главнейших вопросах  нашего  бытия  -  счастье,  смерти,
Боге, любви, вечности - болезненно мучили его в ту  эпоху  жизни,  когда
сверстники  его  и  братья  всецело  отдавались  веселому,   легкому   и
беззаботному  времяпрепровождению  богатых  и  знатных  людей.  Все  это
привело к тому, что у Т. создалась "привычка  к  постоянному  моральному
анализу, уничтожившему свежесть чувства и ясность рассудка"  ("Юность").
Вся  дальнейшая  жизнь  Т.  представляет  собою  мучительную  борьбу   с
противоречиями жизни. Если Белинского по праву  можно  назвать  великими
сердцем, то к Т. подходит эпитет: великая совесть. - Образование Т.  шло
сначала под руководством грубоватого гувернера-француза St. Thomas  (М-r
Жером "Отрочества"), заменившего собою  добродушного  немца  Ресельмана,
которого с такою любовью изобразил  Т.  в  "Детстве"  под  именем  Карла
Ивановича. Уже 15  лет,  в  1843  г.,  Т.  поступил  в  число  студентов
казанского университета. Это следует, однако,  приписать  не  тому,  что
юноша много  знал,  а  тому,  что  требования  были  очень  невелики,  в
особенности для членов семей с видным общественным положением. Казанский
университет находился в то время в очень  жалком  состоянии.  Профессора
были, в большинстве, либо чудаки-иностранцы, почти не знавшие по-русски,
либо невежественные карьеристы, иногда даже нечистые  на  руки.  Правда,
профессорствовал в то время знаменитый Лобачевский, но на математическом
факультете, а Т. провел два года на восточном факультете, два года -  на
юридическом. На последнем тоже  был  один  выдающийся  профессор  ученый
цивилист Мейер; Т. одно время очень заинтересовался его лекциями и  даже
взял себе специальную тему для разработки - сравнение "Esprit des  lois"
Монтескье и Екатерининского "Наказа". Из этого, однако, ничего не вышло:
ему вскоре надоело работать. Он только числился в  университете,  весьма
мало занимаясь и получая двойки и  единицы  на  экзаменах.  Неуспешность
университетских занятий Т. - едва ли простая случайность.  Будучи  одним
из  истинно  великих  мудрецов  в  смысле  уменья  вдуматься  в  цель  и
назначение человеческой жизни, Т. в тоже время лишен способности мыслить
научно, т. е. подчинять свою мысль результатам исследования.
   Ненаучность его ума особенно  ясно  сказывается  в  тех  тре