время  (pote),  положение
(keisJai), обладание (ecein), действие (poiein) и страдание (paocein). В
известном  смысле   можно   смотреть   на   пифагорейскую   таблицу   10
противоположностей,  как  на  попытку  перечисления   К.   (конечное   и
бесконечное, парное и непарное, единство и множество, свет и тень, благо
и зло, квадрат и иные фигуры). Аристотелевская таблица  К.  представляет
несовершенства двоякого рода: случайность выведения (из частей  речи)  и
сводимость одних К. к другим. Стоики были правы, когда они вместо десяти
Аристотелевых принимали лишь четыре: субстанция, качество, модальность и
отношение; не хватает здесь только К. количества. Плотин, в первых  тр„х
книгах шестой  "Эннеады",  подробно  критикует  Аристотелеву  таблицу  и
предлагает свою, которая, однако, в истории не играет  никакой  роли.  В
средние  века  Раймунд  Лулльский  (1234  -  1315)  пытался  перечислить
принципы или самые общие понятия и  самые  общие  отношения  мышления  к
предметам. Эти  принципы  он  располагал  в  виде  табличек,  прич„м  из
различных комбинаций принципов должны были получаться всевозможные новые
точки зрения. Таким образом его  К.  должны  были  служить  своего  рода
логикой открытий. Современное определение термина К. принадлежит  Канту.
Его учение о четыр„х основных, распадающихся как бы на  12  видовых  К.,
представляет тот же недостаток, что и Аристолево. Кант не выводит  К.  -
формы рассудка -  из  деятельности  рассудка,  а  бер„т  их  из  готовых
суждений; случайный характер К. и недостаток  выведения  -  вот  упр„ки,
которые делает Канту Фихте. Нужно вывести все К. из высшего их основания
- из единства сознания. Задачу эту полнее,  чем  Фихте,  решил  в  своей
логике  Гегель.  Под  К.  Гегель  разумеет  тоже,  что  и  Кант,  только
решительнее прида„т им метафизический характер. Средством  выведения  К.
служит диалектический метод. Началом процесса  образования  К.  является
самое отвлеч„нное, бедное  по  содержанию  понятие  бытия,  из  которого
получаются сначала К. качества, потом количества и  т.  п.  Из  новейших
попыток  преобразования  К.  внимания  заслуживает  попытка  Милля.  См.
Trendelenburg, "Gesch. der Kategorienlehre" (Б., 1846). Э. Радлов.
   Катилина (Lucius Sergius Catilina) - глава заговора,  получившего  от
него сво„ имя, родился около 109 г. в патрицианской семье, был одним  из
клевретов Суллы  и  принимал  деятельное  участие  в  его  проскрипциях,
собственноручно убив своего близкого родственника Кв.  Цецилия  и  Мария
Гратидиана. Растратив сво„ состояние,  К.  выгодно  женился,  но  вскоре
промотал имущество жены и впал в большие долги. В 73 г.  К.  судился  по
обвинению в преступной связи с весталкой Фабией, но был оправдан.  После
претуры (68) он получил (67) в управление Африку и так притеснял е„, что
провинциалы подали на него жалобу, не приведшую, впрочем, к осуждению К.
Порвав с аристократией, К. примкнул к  крайней  фракции  демократической
партии, в которой было много  лиц,  ему  подобных.  Был  составлен  план
произвести, пользуясь  отсутствием  Помпея,  государственный  переворот,
долженствовавший дать демократической партии торжество, а вождям  его  -
власть и деньги (пут„м уничтожения долговых обязательств  и  конфискации
имуществ противников). На основании многочисленных данных, можно считать
несомненным участие в заговоре Ю. Цезаря и Красса. По-видимому,  они  не
прочь были воспользоваться для своих целей содействием  на  вс„  готовых
приверженцев К., хотя и  стояли  благоразумно  на  втором  плане.  К  К.
примкнули Публий Корнелий Сулла  и  Публий  Автроний  Пэт,  выбранные  в
консулы на  65  г.,  но  лиш„нные  консульства  вследствие  открывшегося
подкупа ими избирателей. К. хотел (65) убить  консулов  Л.  Котту  и  Л.
Торквата и часть сенаторов и доставить власть своим приверженцам.  Когда
этот первый план не удался, К. выступил кандидатом на консульство  в  63
г., но без успеха:  консулами  были  выбраны  М.  Туллий  Цицерон  и  Г.
Антоний, приверженец К., которого Цицерон постарался  привлечь  на  свою
сторону, без жеребьевки предоставив  ему  богатую  Македонию,  что  было
очень  кстати  для  поправления  расстроенных  денежных   дел   Антония.
Раздраж„нные неудачею, заговорщики постановили действовать  решительнее:
К. стал собирать в Фезулах, под начальством храброго Гая Манлия,  солдат
и оружие и решил выступить снова кандидатом на  консульство,  убить,  во
время комиций, Цицерона и во чтобы то ни стало  добиться  власти.  Через
любовницу одного из заговорщиков этот план  стал  известен  Цицерону,  и
21-го октября сенат  дал  консулам  чрезвычайную  власть  для  охранения
государственного порядка. 28 октября, в день выборов, Цицерон явился  на
Марсово поле в сопровождении вооруженного отряда, и  план  К.  снова  не
удался. Между тем, восстание в Этрурии уже началось, и медлить  долее  в
Риме было опасно. Задуманное К. на 7 ноября убийство Цицерона  опять  не
удалось, и Цицерон произн„с в сенате свою первую знаменитую речь  против
К., которого он в лицо обвинял в заговоре. Катилина бежал  в  Этрурию  и
провозгласил себя там консулом, после чего Цицерон на форуме сказал 2-ую
речь, а сенат объявил К. и Манлия врагами отечества. П. Корнелий Лентул,
оставшийся в  Риме  главой  заговора,  сделал  крупную  ошибку,  завязав
сношения  с  пребывавшими  тогда  в  Риме  послами  галльского   племени
аллоброгов и дав им письма к вождям их племени.  Аллоброги  вс„  открыли
правительству, которое, при выезде галлов из Рима  (в  ночь  с  2  на  3
декабря),  арестовало  их  и  отобрало  столь  нужные  ему  в  то  время
письменные улики против  заговорщиков.  Лентул  и  ещ„  три  заговорщика
(Цетег, Габиний и Статилий) тотчас были арестованы, и 5 дек.  сенат,  по
предложению Цицерона,  своей  властью,  вопреки  закону,  осудил  их  на
смерть. В пользу казни  говорили  Цицерон  (4-я  катилинарская  речь)  и
Катон, а против - Г. Юлий Цезарь, едва не лишившийся за  это  жизни  при
выходе из курии. Схваченные заговорщики были в тот же  день  казнены,  и
дело К. было проиграно в Риме. В начале следующего года  сам  К.,  армия
которого, ранее состоявшая из 2 легионов, теперь  значительно  поредела,
был при  Пистории  разбит  правительственными  войсками  Кв.  Метелла  и
консула Антония, и пал в битве. Заговор  был  подавлен;  Цицерон  считал
себя спасителем Рима и получил имя  "отца  отечества".  Источники  наших
сведений о К. (главным образом Цицерон и Саллюстиево сочинение:  "Bellum
Catilinarium")  страдают  односторонностью   и   оставляют   не   вполне
выясненными  некоторые   вопросы,   напр.   о   политической   программе
заговорщиков  и  об  отношении  к  ним  Цезаря.  См.  Hagen,  "Catilina"
(Кенигсб., 1854);  Merimee,  "Etude  de  la  guerre  sociale  et  de  la
conjuration  de  Catilina"  (1855);  Wirz,  "Catilina's   und   Cicero's
Bewerbung um den Konsulat fur das J. 63" (Иена, 1864): Beesly, "Catilina
as a party leader" ("Fortnightly Review", июнь,  1865);  С.  Thiaucourt,
"Etude sur la conjuration de CatiIina de Salluste" (Париж, 1887).
   Катков (Михаил Никифорович) - известный русский публицист, родился  в
Москве в 1818 г.  от  отца,  мелкого  чиновника,  и  матери  (урожденной
Тулаевой) грузинского происхождения. Учился в  преображенском  сиротском
институте,  в  первой  московской  гимназии,   в   пансионе   известного
профессора Павлова и в  моск.  университете,  по  словесному  отделению.
Университетский курс он окончил в 1838  г.  кандидатом,  с  отличием.  В
университете увлекался философией и примкнул к кружку Станкевича;  ближе
всего сош„лся с Белинским и Бакуниным. Литературой стал  заниматься  уже
очень рано; был деятельным сотрудником "Московского Наблюдателя",  когда
этот  журнал  редактировался  Белинским,  и  вместе  с  последним  начал
сотрудничать  и  в  "Отечественных  Записках"   Краевского.   Писал   он
преимущественно библиографические  заметки.  переводил  Гейне,  Гофмана,
Шекспира. Из больших его статей, пом„щенных в "Отечественных  Записках",
обратили на себя внимание главным образом следующие: "О русских народных
песнях",  "Об  истории  древней  русской  словесности  Максимовича",   о
"Сочинениях графини Сарры Толстой". Статьи эти  написаны  в  приподнятом
национальном духе, с оттенком  мистического  настроения.  Белинский  так
увл„кся ими, что усмотрел в авторе  "великую  надежду  науки  и  русской
литературы". В конце 1840  г.  К.,  с  ничтожными  средствами,  уехал  в
Берлин,  где  в  течении  двух  семестров  слушал  лекции  Шеллинга.  По
возвращении из-за  границы  он  старался  поступить  на  государственную
службу. "Максимум моей амбиции, -  пишет  он  Краевскому,  -  попасть  к
какому-нибудь тузу или тузику  в  особые  поручения".  В  это  время  он
порывает  все  свои  литературный  связи.  Изменяется  также  и   взгляд
Белинского на него. Попечитель  моск.  учебн.  округа,  граф  Строганов,
обративший внимание на К., как на очень способного студента,  доставляет
ему уроки в разных аристократических семействах. В 1845 г.  он  защищает
диссертацию об "Элементах и формах славяно-русского языка" и назначается
адъюнктом по кафедре философии. Как профессор, К., по  свидетельству  г.
Любимова,  даром  слова  не  обладал  и  не  мог  увлекать   слушателей.
Профессорствовал К. только  пять  лет,  до  1850  г.,  когда  вследствие
реакции,  вызванной  событиями  1848  г.,  преподавание  философии  было
возложено на профессора богословия. В 1861 г. К.  становится  редактором
"Московских Ведомостей"  (тогда  эта  была  должность,  замещавшаяся  по
назначению) и чиновником особых  поручений  при  министерстве  народного
просвещения.  В  1852  г.  в  "Пропилеях"   -   сборнике,   издававшемся
Леонтьевым, с которым К. близко сош„лся ещ„ в 1847 г., когда они  вместе
состояли профессорами в московском университете - появилось  философское
сочинение К.: "Очерки древнего периода греческой философии". В  1856  г.
Каткову  удалось,  благодаря  поддержке  товарища   министра   народного
просвещения, князя Н. А.  Вяземского,  получить  разрешение  на  издание
"Русского Вестника". Сначала К., занятый составлением большой  статьи  о
Пушкине (оставшейся не оконченной), не принимает участие  в  том  отделе
журнала,  который  был  посвящ„н  специально   обсуждению   политических
вопросов, т. е.  в  "Современной  Летописи".  Наступившая  эра  коренных
государственных реформ возбуждает в н„м, однако, интерес к политике.  Он
начинает серье„зно заниматься англ. госуд. строем, изучает  Блекстона  и
Гнейста,  совершает  поездку  в  Англию,  чтобы  лично  присмотреться  к
английским  порядкам.   Он   становится   страстным   полемизатором   и,
высказываясь  самым   решительным   образом   против   революционных   и
социалистических увлечений, является, вместе с тем,  горячим  поборником
английских  государственных  учреждений,  мечтает  о  создании   русской
джентри, увлекается институтом английских мировых судей. На  этой  почве
разыгрывается его полемика с  Чернышевским  и  Герценом.  Полемика  эта,
независимо от  интереса,  который  "она  представляла  по  существу  для
тогдашнего  русского  общества,  приобретает  ещ„  особенное   значение,
вследствие  того  обстоятельства,  что   К.   окружали   тогда   крупные
литературные  силы,  принимавшие  деятельное  участие  в  "Рус.   Вест".
Тогдашние журналы были все настроены либерально, и  разница  между  ними
заключалась лишь в  оттенках,  прич„м  "Рус.  Вест."  представлял  собою
правое, а "Современник" - левое крыло либеральной партии.  К.  выступает
решительным  защитником  свободы   слова,   суда   присяжных,   местного
самоуправления.  В  тогдашней  деятельности  К.  обращает  на  себя  ещ„
внимание борьба, которую он в„л с цензурою для расширения свободы печати
в обсуждении общественных и государственных вопросов.  Во  всех  случаях
столкновения  с  цензурою  он  обращался  к  высшим  властям  с   весьма
обстоятельно и дельно изложенными  записками,  в  которых  излагал  свои
взгляды на текущие государственные  и  общественные  вопросы.  Благодаря
связям, которые он имел в высших правительственных сферах,  записки  эти
достигали цели. Через графа Строганова он  заручился  расположением  гр.
Блудова и кн. Вяземского, и таким образом даже гнев некоторых  министров
оказывался  по  отношению  к  нему  бессильным.  Результатом  оживл„нной
деятельности К. было  значительное  расширение  для  всей  печати  сферы
вопросов, допущенных к обсуждению. Этою тактикою  К.  стал  пользоваться
вс„ шире и шире, и ею в значительной степени объясняется  то  выдающееся
значение, которое он приобр„л в качестве редактора "Моск. Вед.". В  1862
г.   правительство   решило   сдать   частным   лицам   в   аренду   как
"С.-Петербургские", так  и  "Моск.  Вед.".  Благодаря  высокой  арендной
плате, предложенной К., "Моск. Вед." остались  за  ним,  и  он  вторично
вступил в редактирование этой газеты 1 января 1863 г. Через десять  дней
в  Польше  началось  восстание.  Сначала  К.  отн„сся  к  нему  довольно
спокойно.  Только  по  мере  того,  как  с  разных   сторон   посыпались
всеподданнейшие адресы и разгоралась дипломатическая переписка, К.  стал
помещать в своей газете страстные статьи, с одной  стороны  апеллируя  к
патриотическим чувствам русского народа, с другой требуя "не  подавления
польской  народности,  а  призвания  е„  к  новой,   общей   с   Россией
политической жизни". Таково было настроение К. приблизительно до 15 апр.
1863 г., когда  примирительное  настроение  в  высших  правительственных
сферах уступило место более решительному, выразившемуся, между прочим, в
назначении Муравь„ва ген.-губернатором в Вильно. Независимо  от  строгих
репрессивных мер, правительство решило впер„д опираться не на шляхту,  а
на польское крестьянство. В этих видах задумана  была  реформа,  в  силу
которой польским крестьянам предоставлена была поземельная собственность
и обеспечено их независимое социальное  и  экономическое  существование.
Первый в печати указал на необходимость этой реформы И. С.  Аксаков;  К.
восстал против не„, доказывая, что она неосуществима, и требовал  только
продолжения репрессивных мер. В этом смысле он высказывался  ещ„  осенью
1863 г., а 19 февр. следующего года реформа уже осуществилась. В  данном
случае,  таким  образом,  К.  не  служил  выразителем  правительственной
политики, в широком значении этого слова. Сочувствие, которое  встретили
статьи К. по польскому вопросу  в  некоторой  части  русского  общества,
внушило  ему  высокое  мнение  о  публицистической  его  роли:  он  стал
высказываться очень резко, и  большинство  его  прежних  покровителей  в
административных сферах от него отшатнулось. Он провозглашал,  в  начале
1866 г., что "истинный корень мятежа не в Париже, Варшаве или Вильно,  а
в Петербурге", в деятельности тех лиц,  "которые  не  протестуют  против
сильных  влияний,  способствующих  злу".  Отказ  К.  напечатать   первое
предостережение, данное "Московск. Ведом.", повл„к за собою второе, а на
следующий день третье предостережение, с  приостановкою  газеты  на  два
месяца. Вслед затем ему удалось испросить  Высочайшую  аудиенцию,  и  он
получил возможность возобновить свою деятельность, значительно,  однако,
умерив тон своих статей. В 1870 г. он снова получает  предостережение  и
уже не отказывается, как в 1866 г., принять его,  а  созна„тся  в  своей
ошибке и затем, до начала 80-х годов, не помещает  в  своей  газете  так
называемых  "горячих"  статей,  вызывавших  против  него  неудовольствие
высших административных сфер. Национальная  политика,  которой  он  стал
придерживаться с 1863 г., под влиянием  польских  событий,  не  изменила
сначала его воззрений на пользу реформ 60-х годов. Он высказывается и за
обновл„нный  суд,  и  за  земские  учреждения,  и  вообще  за   коренное
обновление нашей государственной и общественной жизни. Еще в 1870 г.  он
находит, что, если деятельность земства не вполне удовлетворительна,  то
это    объясняется    главным    образом     "глухим     нерасположением
правительственной власти к земским учреждениям". Окончательный поворот в
его политическом настроении произош„л лишь в самом конце 70-х г. До  тех
пор он усматривал вс„ зло в польской или заграничной  интриге,  которая,
будто бы, свила себе гнездо  и  в  административных  сферах;  теперь  он
восста„т  против  русской  интеллигенции  вообще   и   "чиновничьей"   в
особенности.  "Как  только   заговорит   и   начн„т   действовать   наша
интеллигенция, мы падаем", - провозглашает он, самым решительным образом
осуждая и суд, и печать. После  предоставления  чрезвычайных  полномочий
графу  Лорис-Меликову,  К.,  однако,  изменил  свою  точку  зрения.   Он
приветствовал "новых людей, вошедших в государственное дело" (хотя в это
время  состоялось  увольнение  министра  народного  просвещения,   графа
Толстого), а на пушкинском празднике произнес речь, в которой  заявляет,
что "минутное сближение... повед„т к замирению" и что "на русской  почве
люди, также  искренно  желающие  добра,  как  искренно  сошлись  все  на
празднике Пушкина, могут сталкиваться и враждовать между собою  в  общем
деле  только  по  недоразумению".  Речь  К.  не   встретила   сочувствия
присутствующих; Тургенев  даже  отвернулся  от  протянутого  к  нему  К.
бокала. Виновниками катастрофы  1  марта  1881  г.  К.  опять  признавал
поляков и интеллигенцию. После манифеста 29 апреля К. начал  доказывать,
что "ещ„ несколько месяцев, быть может недель прежнего режима
   - и крушение было бы неизбежно". С этого  момента  он  с  неслыханною
резкостью начинает нападать на суды и земские  учреждения,  а  также  на
некоторые ведомства. Будучи в  начале  80-х  годов  горячим  сторонником
Бисмарка, которого он называл "более русским, чем  наша  дипломатия,  не
имеющая под собою национальной почвы", он к 1886 г. Восста„т против  той
же. дипломатии за то, что она не желает ссориться с Германией, и говорит
о "статьях, узурпаторски названных правительственными  сообщениями".  Он
нападает и на финансовое ведомство, обвиняя его в том, что  оно  состоит
из антиправительственных деятелей. То же обвинение  взводится  им  и  на
министерство  юстиции,  когда  представитель  его  (Д.  Н.  Набоков)   в
публичной речи сч„л долгом опровергнуть нарекания на судебное  ведомство
(1885). Нападал К. и на  правительствующий  сенат,  "чувствующий  особую
нежность  ко  всяким  прерогативам   земского   самоуправства",   и   на
государственный  совет,  усматривая  в  критическом  отношении   его   к
законопроектам доктринерство и обструкционизм и упрекая его за  "игру  в
парламент",  т.  е.  за  деление  на   большинство   и   меньшинство   и
формулирование меньшинством  отдельных  мнений.  Резкость  тона  вызвала
неудовольствие   против   К.   со   стороны    административных    сфер,
подвергавшихся его нападкам: К. приезжал в Петербург, чтобы  представить
объяснения. Вскоре после возвращения в Москву он умер, 20 июля 1887 г. -
В отличие от  других  известных  русских  публицистов,  всю  свою  жизнь
остававшихся верными своим взглядам на  общественные  и  государственные
вопросы (Иван Аксаков, Кавелин, Чичерин и др.),  К.  много  раз  изменял
свои мнения. В общем он постепенно, на протяжении с лишком  30-ти-летней
публицистической деятельности,  из  умеренного  либерала  превратился  в
крайнего  консерватора;  но  и  тут   последовательности   у   него   не
наблюдается.  Так,  например,  в  1864  г.  он  не   может   нахвалиться
гимназическим уставом 1864 г., называет его "огромною по своим  размерам
реформою", "одним из плодотворнейших дел царствования", "его славою".  В
1865  г.  К.  уже  находит,  что  этот   устав   "неудовлетворителен   в
подробностях своей программы".  Когда  министром  народного  просвещения
становится граф Толстой (1866), К. пишет, что "вс„  дело  реформы  висит
как бы на  волос