рался. Поэтому
все молчали. Молчал и капрал Делон.
   - Какие новости? Покушение на императора? Заговор? Курение в туалете?
   - Только незначительный случай в кабинете финансового директора Харченко,
сэр, - осторожно
   предложил капрал.
   - Что, опять спер миллион? Это не страшно и не важно. Этот толстый  перец
экономит империи миллиарды.
   - Там несколько другое, сэр... Есть видео.
   - Видео? - Генерал испытующе посмотрел  прямо  в  глаза  капралу,  и  тот
невольно поежился. - Ладно, поставь.
   Делон  повернулся  юлой  и,  пробежав  пальцами  по   кнопкам,   запустил
интересующий Линкольна файл.
   Звук был отличный, цвет тоже, и яркая динамичная  картинка  произвела  на
генерала ни с чем не сравнимое впечатление.
   Усилием воли он оторвался от экрана и сказал  тоном,  исключающим  личное
любопытство: - Сделай копию. Мне нужно это для работы.  Как  только  дискета
была готова, он сразу же ушел - работать.
   72
   Генерал Роберто Линкольн вернулся в  свой  кабинет  и  тщательно  прикрыл
дверь. Затем резким движением отодвинул в сторону большую картину.  Там,  за
огромным холстом гидроимпрессиониста Пабло Петухова,  Линкольн  прятал  свой
мобильный командный пункт.
   Повинуясь нажатию кнопки, в стене распахнулись створки потайного шкафа  и
навстречу хозяину выехал металлический столик. Почти  все  его  пространство
занимала стойка, на каждой полочке которой был привернут ящичек с  мигающими
лампочками  и  контрольными  экранами.  От  каждого  из  приборов   тянулось
множество проводков,  которые  уходили  в  стену  и  где-то  далеко,  внутри
магистральных галерей, пробегали до спутниковых тарелок и ретрансляторов.
   Отсюда, из этого кабинета, генерал Линкольн мог  изменить  течение  любой
секретной  операции,  заглянуть  в  спальню  премьер-министра  и  в   туалет
начальника штаба.
   Контроль за всеми стал главной идеей генерала Линкольна с тех пор, как он
стал шефом  имперской  службы  безопасности.  Исключение  составляли  только
простые граждане империи,  и  оттого  они  и  были,  как  говорил  Линкольн,
основной сволочью.
   Эта неприязнь и даже враждебность по отношению к  гражданам  собственного
государства были основаны на чувстве бессилия, которое  испытывал  Линкольн,
понимая, что он не в состоянии досмотреть каждого из них.
   Подтащив к металлическому столику казенный стул, генерал занял  место  за
командным пультом и открыл электронный файл, где скапливались  донесения  за
последние сутки.
   "Беспорядки на сталелитейных  заводах  на  Кубуте",  "Драка  на  вручении
премии Хаскера", - читал Линкольн, недовольно пожевывая губами. В отсутствие
других событий, а может, от нерадивости, его подчиненные  подавали  какие-то
сводки  вечерних  новостей.  "Тайный  сговор  секты  капингов",  "Распродажа
женских гигиенических салфеток по сниженным ценам! Спешите!".
   Генерал ничего не понял и прочитал еще раз.
   Когда до него дошел смысл написанного,  он  выругался  громче  и  длиннее
обычного, а затем немедленно связался с фильтровочным узлом: -  Вы  там  чем
занимаетесь?! Откуда в служебной сети реклама?! - закричал Линкольн.
   Ему начали что-то сбивчиво объяснять, но,  так  и  не  дослушав,  генерал
оборвал связь. Он в ярости боднул головой воздух и, чтобы привести  нервы  в
порядок, достал из кармана дискетку с художествами Билла Харченко.  Линкольн
взвесил дискету на ладони и поставил на просмотр.
   И снова на него обрушился водоворот чужих страстей, таких  страстей,  что
впервые за много лет они не оставили Линкольна равнодушным.
   Когда запись закончилась, генерал еще несколько минут сидел,  уставившись
в пустой экран, а затем, поборов желание поставить ролик сначала, вернулся к
своим донесениям.
   "Предложение  информации,  порочащей  доброе  имя  вооруженных  сил",   -
прочитал генерал длинное название нового файла и, подумав, открыл его.
   Уже после первого  абзаца  Роберто  Линкольн  осознал  серьезность  этого
документа.
   Информация о пропаже людей на Конфине  была  закрыта  грифом  "Совершенно
секретно", и на поддержание этой тайны уже были истрачены десятки миллионов.
И вот  -  возникла  утечка.  Кто-то  пытается  нажиться  за  счет  интересов
государства.
   Генерал тут же связался с бюро на Алокайне, откуда пришло это  донесение,
подписанное неким лейтенантом Кетлером.
   - Первый департамент, - представился генерал дежурному офицеру. -  Мне  -
лейтенанта Кетлера.
   - Одну секунду, сэр, - с готовность отозвался дежурный, угадав в стальном
голосе силу высокой власти. Скоро Кетлер был найден и соединен с генералом.
   - Нужно ли мне представляться вам, лейтенант? - спросил генерал, проверяя
сообразительность офицера.
   - Нет необходимости, сэр.
   - Отлично. Что вам известно о поставщике информации?
   - Только то, сэр, что  он  является  посредником  и  руководит  одной  из
селфмейкерских компаний.
   - Одним словом - легальный террорист.
   - Согласен с вами, сэр.
   - Его имя?
   - В разработке, сэр.
   - Когда узнаете?
   - Думаю, в течение ближайших суток.
   - Хорошо.
   Линкольн помолчал. Этот лейтенант ему  нравился.  Возможно,  потому,  что
говорил так, что слова только от зубов отскакивали.
   - Хорошо, - повторил генерал. - Держите меня  в  курсе  дела,  лейтенант.
Лично.
   - Есть, сэр, - четко произнес Кетлер, и Линкольн не услышал в его  голосе
никакой лести, восторга или подобострастного дрожания.
   "Нужно будет навести о нем справки", - подумал генерал  и,  не  произнеся
больше ни звука, отключился.
   73
   Намазанный тональным кремом и прикрытый  новым  париком,  Берти  Филсберг
почти ничем не отличался от себя прежнего. Напротив, легкая искра в  окраске
искусственных волос придавала ему налет сытости и надлежащего ухода.
   Приходивший на  очередную  взбучку  Малыш  Шварцвальд  так  ничего  и  не
заметил. Он выслушал очередные напутственные слова и ушел, понурив голову.
   Это теленок был непрошибаем, однако Берти его не  уволил  -  в  последнее
время ему все чаще хотелось быть хорошим.
   Впрочем, это не распространялось на Чингиса и Царика. Этих людей Филсберг
считал своими личными врагами, и теперь он был просто уверен, что они "начал
и первые".
   После Шварцвальда зашла Зизи Стриж. В отсутствие босса она выполняла роль
руководителя. Теперь, когда Бертран вернулся, Зизи снова возвратилась к роли
недоростка, злоупотребляющего алкоголем и крепким табаком.
   Они поговорили несколько минут, и Зизи, отчитавшись, ушла.
   Филсберг поправил парик, затушил  окурок  сигары  и  взялся  за  телефон.
Подходило время важного звонка.
   - Мистера Роджера Поупа, пожалуйста, - попросил он и замер  с  трубкой  в
руке. - Да, мне назначено - он ждет моего звонка.
   Вскоре Берти услышал знакомый голос: - Привет, Бо.
   - Привет, Джи.
   - Я говорил с одним человеком...
   - Ну? - нетерпеливо откликнулся Филсберг.
   - Он сказал, что это дело провернуть можно, но только по-быстрому. Взяли,
расплатились и по норам...
   - Ну так понятное дело... - начал было Бертран, однако Джи его прервал: -
Не знаю, понятно тебе или нет, Бо, но этим делом занимается служба имперской
безопасности. Если накроют, то любые самые страшные  ожидания  можешь  смело
умножать на десять.
   Под конец фразы голос Джи стал дребезжать, что  говорило  о  его  нервном
напряжении. Джи здорово боялся. Впрочем, боялся и сам Филсберг,  однако  ему
очень хотелось денег, да и сталкиваться с имперской службой безопасности ему
еще не приходилось.
   - Короче, Джи, где, как и когда?
   - То есть ты готов рискнуть? - слегка удивленно спросил Поуп.
   - Да, я готов рискнуть. Только пригласи, пожалуйста, своих  людей,  а  то
мои все полегли. Внезапно...
   - Это как? Засыпались?!
   - Да нет, случайность, - успокоил партнера Филсберг,  невольно  вспоминая
большой грузовик и руины старого склада.
   - Хорошо, я буду звонить тебе.
   - Звони.
   74
   Еще до того как отряд полковника Вильямса спустился в долину Энно-Вайс, с
окрестных вершин исчезли беспокойные фигуры пехотинцев, а небо очистилось от
быстрых силуэтов дольтшпиров.
   После очередного поворота дорога  пошла  круто  вниз,  и  вскоре  впереди
завиднелись башни Люктинга,  города,  более  величественного  и  значительно
более населенного, чем Урюпин.
   Серая глина и горный камень, из которых было сложено большинство строений
в Урюпине, здесь, в Люктинге, практически отсутствовали.  Стены  его  зданий
были белыми, а окна в них - большими.
   Город производил впечатление настоящего цивилизованного поселения, и  все
говорило в пользу местных жителей, если бы не высокие ветвистые конструкции,
напоминающие мертвые деревья.
   - Гнезда дольтшпиров, - произнес Торрик,  указывая  на  целые  стаи  этих
крылатых аппаратов, кружащих над "деревьями", словно  потревоженные  летучие
вампиры.
   - Никогда не видел  ничего  более  омерзительного,  -  заметил  полковник
Вильямс и, подняв бинокль, стал внимательно рассматривать  этот  неспокойный
рой.
   Между тем два "скаута" продолжали спускаться вниз, ровным  шагом  отмеряя
последние  метры  перед  победой   или   скорым   избавлением.   Покрывавшая
замасленные корпуса пыль создавала впечатление  неуязвимости  этих  стальных
монстров, изуродованных страшными рубцами, но все же продолжавших свой марш.
   Должно быть, те, кто видел их движение, испытывали  немалый  страх.  Ведь
теперь,  когда  малый  отряд  перевалил  через  горный  хребет,   его   сила
умножилась, и эта горстка  людей  и  три  полуживых  механизма  представляли
реальную угрозу для ключевого города долины.
   - Ставлю две плитки шоколада, что они устроят нам  последний  экзамен,  -
заявила Саломея, когда ее робот ступил на нежную луговую травку.
   Мягкая земля погасила  тяжелую  поступь  "скаута",  и  Салли  на  секунду
зажмурилась - ей казалось, что она плывет по морю. После  долгого  стука  на
горной дороге движение по лугу казалось ненастоящим.
   - Добавляю свои две шоколадки, - отозвалась Бонн. - Но  только  вместе  с
тобой, Хафин.
   - Твою мать, нам теперь даже поспорить не с кем,  -  выругалась  Саломея,
проверяя подвижность пушек.
   - Девочки, не отвлекайтесь, - вступил в  разговор  Вильямс.  -  Предлагаю
действовать превентивно. Покажем этим сукиным  детям,  что  мы  здесь  не  в
бирюльки играем.
   - Мы готовы, сэр, - отозвалась Саломея. - Приказывайте.
   Совершенно неожиданно ее разобрало необъяснимое веселье.  Суровый  пейзаж
горных дорог способствовал собранности и готовности в любую  минуту  принять
последний бой. А  здесь,  в  долине,  где  была  зеленая  трава,  а  "скаут"
двигался, как прогулочная яхта,  ожидать  шквальной  атаки,  казалось,  было
просто невозможно.
   Салли  несколько  раз  хихикнула  в  эфир,  однако  полковник  понял  это
по-своему.
   - Ты в норме, Хафин? -  спросил  он  озабоченно.  После  того  как  Салли
устроила бойню на горной дороге, она вела себя как-то странно.
   - Да, сэр, могу стрелять. Насколько я понимаю, это сейчас главное.
   - Правильно понимаешь, девочка моя. Твое дерево - то, что справа.
   - "Дерево" это то дерьмо, вокруг которого мошки? - переспросила  Саломея.
Ее внимание раздваивалось, и хотелось одновременно кричать, биться головой о
бронированное стекло и в то же время плакать. Плакать от потерь, плакать  от
непонимания того, зачем она здесь и зачем она вообще  выбрала  эту  дурацкую
судьбу, когда было столько возможностей и столько дорог.
   Она могла учиться живописи в Колмэйде, она могла выйти замуж за  торговца
автомобилями, парня со смешными ушами, но вполне понятной программой жизни.
   Наконец, она могла просто  кануть  в  небытие,  что  намного  лучше,  чем
существовать здесь в качестве пушечного мяса, пусть хитрого и натасканного в
правилах этой страшной игры, но все же мяса.
   Что она теперь? Дешевая игрушка из тех, что  выставляют  в  балагане  для
потешной стрельбы из духовых ружей.
   - Довольно, - сказала  Салли  самой  себе,  зажав  пальцами  микрофон.  -
Довольно. Я выбрала это, и точка. Я выбрала пороховой дым,  я  выбрала  стук
осколков, я выбрала стрельбу по себе подобным.
   - Салли, ты? Чего там бубнишь? У тебя сколько ракет осталось? -  раздался
в эфире голос полковника.
   - Четыре. - А у тебя, Бонн?
   - Семь штук, сэр.
   - Значит, так - постарайтесь сработать качественно. По зданиям не  бейте.
Дистанция  здесь  небольшая  -  полторы-две  тысячи  метров,  так   что   не
промахнетесь. Начинайте,  как  только  сможете,  ну  и,  конечно,  экономьте
конфеты, девочки... Здесь тысяча триста сорок два метра, - сообщил  Вильямс,
видимо сверившись с показаниями дальномера.
   - Хорошо, папочка, - не удержавшись, ответила  Бонн,  а  затем  добавила,
обращаясь к Саломее: - Ну что, старушка Хафин, ты готова?
   - Да, бабушка, - ответила Салли. Ее аппаратура  работала  плохо,  поэтому
она собиралась наводить ракету вручную.
   Город лежал как на ладони, и, если бы были  боеприпасы,  лейтенант  Хафин
могла бы разнести его весь по кирпичику. О том, что там были  люди,  она  не
думала. Она научилась не думать о таких вещах. Город казался ей  враждебным,
и этого было достаточно, чтобы открыть по нему огонь.
   Надев визирный шлем, Салли настроила нужное увеличение и нажала на кнопку
старта.
   Тяжелый  "спейсбитт"  соскочил  с   направляющей   и,   ревя   разгонными
двигателями, помчался навстречу цели.
   Проверяя маневренность ракеты, Салли тронула джойстик управления.  Снаряд
послушно отзывался на командные сигналы, и лейтенант  Хафин  начала  сводить
ракету с целью.
   А слева стартовала ракета Бони Клейст. Аппаратура на ее "скауте"  была  в
норме, поэтому ракета легко выполнила стандартную "горку" и пошла на город.
   Управляемый снаряд Салли первым достиг цели. Он ударил в самое  основание
конструкции, что вызвало водопад огня и искр. Посчитав это  хорошим  знаком,
Салли выпустила вторую ракету и повела ее к той же точке.
   Стрельба Бони была столь же успешной, и она тоже выпустила вторую ракету.
   В этот момент из-за холма, с  близлежащей  окраины  города,  вышло  целое
войско, состоящее из фехтовальных машин и пехоты.
   - Не обращайте внимание, девочки! - крикнул полковник, и почти  в  ту  же
секунду его танк открыл огонь из пушки. Спустя несколько  мгновений  ему  на
помощь пришли солдаты, дружно разряжавшие последние лаунчеры.
   От тупой безысходности они совсем не промахивались, и фехтовальные машины
опрокидывались  одна  за  другой,  сминая  собственную  пехоту  и  затрудняя
дальнейшее продвижение.
   Доведя вторую ракету  до  цели,  Салли  перевела  огонь  на  наступающего
противника. Вскоре ее поддержала Бони, и дела сразу пошли на лад.  Не  дойдя
всего четырех сотен метров, противник повернул обратно.
   "Если бы они знали, какой у нас боезапас, они бы  так  не  поступили",  -
подумала Саломея.
   - Сколько у вас "железок", девочки? - спросил Вильямс. Его  голос  звучал
хрипло, должно быть, он кричал, когда командовал.
   - Восемьсот для пушек и одна ракета, - ответила Саломея.
   - У меня - полторы тысячи и четыре штуки... И еще правая пушка заклинила.
Даже не видела, кто стрелял.
   - Да, не густо, - подвел полковник грустный итог. - Однако мы их  здорово
напугали. Нужно ждать парламентеров.
   - Может, пальнуть  еще  по  городу?  -  предложила  Саломея,  глядя,  как
разгораются подожженные "деревья". Они вспыхивали, как бенгальские  огни,  и
одну за другой роняли омертвевшие ветви.
   Основная масса дольтшпиров  куда-то  подавалась,  а  немногие  оставшиеся
барражировали над городом, словно выискивая свои жертвы на улицах.
   - Пошли вперед, - скомандовал Вильямс. - Надавим на них психически.
   - В город нам нельзя! - напомнила Салли.
   - Мы и не  пойдем.  Это  они  пусть  думают,  что  мы  теперь  попрем  до
победного.
   75
   Наступать на город по мягкой траве было одно удовольствие. "Скаут"  мерно
покачивался на среднем ходу, обходя корпуса фехтовальных  машин,  оставшиеся
от неудачной контратаки гарнизона.
   Саломея не в первый раз  удивлялась  тому,  как  выглядели  эти  подбитые
машины. Их оплывшие формы и обилие мух, вьющихся вокруг  останков,  наводили
на мысль, что эти машины были живыми. Тем не  менее  Саломея  слишком  долго
имела дело с настоящим  железом,  чтобы  не  отличить  живого  пехотинца  от
механизма.
   Не прошли "скауты" и половины расстояния до первых невысоких домиков, как
навстречу им выехал всадник на уже знакомом  ушастом  лабухе.  Человек  ехал
строго по прямой, и даже с большого расстояния  было  видно,  что  он  плохо
держится  в  седле.  Судя  по  всему,  это  и  был   ожидаемый   полковником
парламентер, поскольку на его плечи была накинута белая тряпка.
   Саломея и Бонн остановили роботов, а между ними встал танк  с  уцелевшими
шестнадцатью бойцами. Самым воинственным из них выглядел Торрик. Его  голова
была перевязана бинтом, а чтобы не потерялась шапка,  ее  тоже  примотали  к
повязке. В руках у Торрика была настоящая винтовка, однако держал он ее  как
лопату.
   По мере приближения к роботам всадник все больше деревенел от страха,  и,
когда он добрался до немногочисленного, но грозного войска, язык отказывался
ему повиноваться.
   - Мня-я-а... дебо... ю-о-о!
   Наконец ценой неимоверных  усилий  парламентер  произнес  несколько  слов
связно: - Мы хотеть мир. Мы не хотеть  война...  Дружба...  бормоту  могугон
Василий...
   На этом все знания  иностранного  языка  были  исчерпаны,  и  несчастный,
утерев со лба крупные капли пота, остался ждать решения своей участи.  Чтобы
не потерять сознание от страха, он избегал смотреть на запыленные  громадины
"скаутов", предпочитая разглядывать солдатские ботинки, владельцы которых  с
невозмутимым видом сидели на броне танка.
   - Недя мо гомутон сибу, - произнес в ответ Торрик.
   Парламентер с удивлением поднял глаза, пораженный тем фактом, что  кто-то
из "братьев Василия" говорит на его родном языке.
   - Ты говоришь на моем языке? - спросил парламентер.
   - Да, я же местный.
   - Откуда ты?
   - Из Урюпина, - важно ответил Торрик. - Меня зовут достопочтимый  Торрик.
"Братья Василия" взяли меня с собой, чтобы я лучше донес до вас их волю.
   -  Что  же  они  хотят,  достопочтимый  Торрик?  -  спросил  парламентер,
решившись осторожно взглянуть на одного из стальных монстров.
   Как и положено существам, пришедшим из  огненных  миров  Одоса,  стальной
воин излучал жар и смоляной запах.
   - Лучше не спрашивай меня, чего они хотят, потому что я едва уговорил  их
не пить вашу кровь.
   -  Пить  нашу  кровь?!  -   испуганно   переспросил   парламентер,   едва
сдерживаясь, чтобы не дать шпоры своему сонному лабуху.
   - К счастью, все обошлось. Вот это страшнейший и ужаснейший  из  турганов
Одоса, турган Вильямс, - тут Торрик указал  на  полковника,  и  тот  кивнул,
сообразив, что Торрик ведет свой спектакль.
   - Когда-то я, как и ты сейчас, ехал  ему  навстречу,  оставив  дома  свою
семью, попрощавшись с жизнью, но он оставил меня в живых, забрав  себе  лишь
моего пестрого лабуха.
   - А что он с ним сделал?
   - Турган Вильямс прокусил  ему  голову  и  отсосал  весь  мозг,  а  затем
отшвырнул тушу в сторону. Вот как это было...
   - Ах! - воскликнул парламентер и закачался в седле.
   - Слушай, ты не слишком затянул эту комедию? - спросил полковник, нарушив
монолог Торрика. - К тому же я не понимаю ни слова.
   - Хорошо, достопочтимый  сэр,  я  уже  заканчиваю,  -  кивнул  Торрик  и,
обратившись к терявшемуся в догадках  парламентеру,  произнес  доверительным
тоном: - Он потерял терпение,  брат.  Тебе  нужно  поспешить.  Пусть  турган
Мадраху придет сюда лично, и тогда нам удастся спасти Люктинг - это  я  тебе
обещаю.
   Получив такие заверения, парламентер дал лабуху шпоры и, развернув его на
месте, помчался обратно в город.
   Ушастый скакун крутил головой и кусал  уздечку,  однако  резво  перебирал
кривыми ногами, унося своего неловкого наездника.
   Через