а украдкой, что им еще пригодится. Помимо золота, оружия и шапки бозкаши, которую подарил Дил Асса, Росс хотел забрать только свои дневники, в которых записывал впечатления о Туркестане и его обитателях. Однако дневники умалчивали о более интересной теме - его личной жизни.
     Два момента делали домашний арест Росса вполне сносным. Самое главное - это ночи, проведенные с Джулиет: они были наполнены страстью и ни с чем не сравнимым удовольствием. Он и мечтать не смел о чем-то подобном. Из-за их общих интересов и чувства товарищества страсть разгорелась еще сильнее, и, несмотря на то что им постоянно угрожала смерть, Росс никогда в жизни не был так счастлив. Видимо, сама угроза смерти делала каждый миг их существования бесконечно ценным. Ему казалось, что вся его жизнь была словно спрессована в эту горсточку упоительных часов.
     Однако их оазис радости окружали невидимые барьеры, много выше, чем глинобитные стены жилища наиба. Они старались не касаться прошлого, совсем не говорили о будущем, и ни один из них так ничего и не сказал о любви.
     Другим развлечением Россу служили его друзья, которые по-прежнему навещали его в доме наиба. Он был бесконечно благодарен им за это, ибо в городе, наводненном шпионами, от людей требовалось немалое мужество, чтобы прийти к человеку, который навлек на себя недовольство эмира. В приемной постоянно толклись два-три охранника. В их обязанности входило препятствовать речам на других языках, и поэтому все разговоры велись на понятном охранникам персидском.
     Росс обнаружил, что его способность понимать узбекский язык давала ему прекрасные возможности подслушивать любопытные разговоры. Охранники затевали между собой что-то вроде пари, будет ли лорд Кхилбурн казнен сразу или его сначала препроводят в Черный колодец, и если свершится последнее, то сколько времени он там проведет.
     Никто из них не ставил на то, что ференги покинет Бухару в добром здравии.
     Прошло три дня с тех пор, как Джулиет встречалась с Казимами. Как обычно, ее не было дома. Росс провел полдня, играя в шахматы с купцом-армянином, уравновешенный нрав которого скрывал инстинкт убийцы, проявлявшийся в "королевской игре". Первый визит армянин нанес, дабы оказать почтение брату-христианину, и поскольку и Россу, и купцу доставляло удовольствие общение друг с другом, армянин с тех пор стал чаще приходить к Россу. Карлайл как раз прощался с ним, когда к нему пришли еще трое довольно влиятельных людей в местной еврейской общине. Среди них оказался Эфраим бен Абрахам, с которым Росс познакомился еще в первый свой приезд в Бухару. Тогда Эфраим попросил Росса взять письмо в Англию и передать его Моисею Монтефиори, финансисту и филантропу, слава о котором донеслась и до Туркестана. Монтефиори отправил ответ бухарцам, и восемь лет спустя они продолжали время от времени переписываться.
     Когда Росс приехал в Бухару во второй раз, Эфраим бен Абрахам пригласил его к себе домой. Поблагодарив Росса за помощь, Эфраим принялся выспрашивать последние новости о британском филантропе, и Росс рассказал, что королева Виктория пожаловала Монтефиори рыцарское достоинство, несмотря на возражения некоторых министров. Молодая королева объявила, что британец есть британец, вне зависимости от того, какую религию он исповедует. Это убеждение королевы вызвало великое одобрение бухарцев.
     Еще с большим интересом была выслушана история о том, как недавно посвященный в рыцари сэр Моисей, надев официальные одежды шерифа Лондонскогo и Миддлсекского, лично отнес кошерного цыпленка в Гилд-холл, чтобы пообедать с остальными сановниками, не нарушая при этом законов приема пищи своей веры. Слушатели разразились хохотом, и с тех пор Росса несколько раз просили рассказать эту историю в других домах. И вот теперь, когда он сидел под домашним арестом, друзья приходили к нему сами.
     После обычных пространных приветствий и традиционных чашек ароматизированного розовой водой чая Эфраим бен Абрахам сказал:
     - Почтенный лорд Кхилбурн, окажите нам честь, спойте вместе с нами еврейскую песню, ведь голос ваш так звучен и сладок.
     Росс озадаченно посмотрел на Эфраима. Просьба показалась ему странной. Будучи еще ребенком, Карлайл упросил местного викария научить его ивриту. Это был единственный язык Среднего Востока, который можно было выучить в дебрях Норфолка. Возможно, знание иврита и расположило к нему бухарских евреев, но он никогда не пел для них. Впрочем, когда-то Росс участвовал в школьном хоре, ему нравилось петь, и он исполнил один из своих любимых псалмов.
     Будучи старшим офицером наиба, явир Шахид Махмуд стоял выше раболепных заданий, вроде того, чтобы нести охранную службу, однако он каждый день заходил к Россу на пару часов, дабы осчастливить ференги своим свирепым взглядом. Вот и сейчас он разговаривал с подчиненными в другом конце приемной. Услышав первые строки псалма, он оторвался от беседы и поднял руку, чтобы остановить Росса.
     - Что ты говоришь? - подозрительно спросил он.
     Росс покорно перевел, начав со слов: "Мы сели у реки Вавилон и зарыдали, ибо вспомнили Сион". Когда он добрался до слов "Как мы можем петь песнь Господа в чужой земле?" - Шахид утратил всякий интерес. Он хмыкнул и вернулся к своему разговору.
     Росс снова запел. Когда он допел почти до середины, горло у него сдавило, ибо ощущение изгнания, которое передавала древняя песнь, задело глубинные струны его души: "Наверное, мне надо было выбрать другой псалом".
     Когда он закончил, наступила глубокая почтительная тишина. И потом Эфраим сказал:
     - Премного благодарны вам, почтенный Кхилбурн. А теперь я научу вас петь гимн евреев Туркестана. Я спою одну строчку, а потом мои друзья споют припев. Он очень простой, и вы легко выучите его.
     Прозвучали первые несколько фраз, и Росс смог присоединиться к остальным. Как и говорил Эфраим, песня была простая: молитва о радости. Узбекские охранники скучающе поглядели на поющих и перестали обращать на них внимание.
     Когда гимн допели до конца, Эфраим лучезарно улыбнулся Россу:
     - Отлично! А теперь мы споем следующую песню, посложнее. Если вы не поймете слов, попросите меня, и я вам их переведу. - Он почему-то принял суровый вид. - Вы меня поняли?
     Росс заинтригованно кивнул. Эфраим заунывно запел на иврите:
     - "Я только что узнал, что не один, а два европейца были осуждены и посажены в Черный колодец, хотя они не совершали никакого преступления".
     Два друга в унисон подхватили:
     - "Могуществен и велик наш Господь".
     - "Один из них твой брат, - пел Эфраим, - а другой - офицер из великой России".
     Росс замер на месте и уставился на гостей. Он был настолько поражен, что не подпел следующий припев. Глядя прямо в глаза Россу, Эфраим продолжил:
     - "Одного пленника повели на место казни, где он и умер, провозглашая свою веру, да пребудет с ним мир".
     Другие хором запели:
     - "Благословен и велик наш Господь".
     Сердце Росса тревожно забилось: до него наконец дошло, что это была не песня, а откровенная попытка прямо перед носом охранников передать информацию под личиной литургии. И сообщение это обескуражило его.
     - "Другой человек по-прежнему томится в Черном колодце, - пел Эфраим, - но никто не знает его имени".
     Росс больше не мог спокойно слушать и нетерпеливо перебил Эфраима:
     - Простите, я не уловил слов в последней строке. Это так? - И слегка дрожащим голосом он спросил:
     - "А вы не знаете, кто из этих двоих людей жив, а кто умер?"
     Гость его печально ответил:
     - "Увы, не знаю. Свидетели, которые знали обоих, не могут точно сказать, кто был убит".
     Другие подхватили:
     - "Величайший из величайших Господь наш".
     Росс снова задал вопрос:
     - "А тот, что выжил, по-прежнему находится в Черном колодце?"
     - "Да, он там, но больше мы ничего сказать не можем".
     Росс с трудом перевел дыхание. Когда припев закончился, он пропел:
     - "Значит, мой брат может быть жив?"
     - "Да, но он может быть и мертв. Я знаю лишь то, что какой-то европеец все еще похоронен заживо в Черном колодце", - ответил Эфраим.
     И его друзья добавили:
     - "Он король из всех королей".
     В глазах Эфраима появилось сострадание:
     - "Конечно, то, что я говорю вам, подобно горькому фрукту, попавшему вам на язык, но брат имеет право знать о судьбе своего брата".
     Росс буквально сгорал от желания выспросить больше, пусть даже вопросы его и оказались бы бесплодными. Но прежде чем Росс нашелся, что спросить, в приемную вошел Абдул Самут Хан.
     Эфраим сразу же вежливо улыбнулся ему.
     - Пожалуйста, почтенный Кхилбурн, расскажите нам историю о цыпленке сэра Моисея Монтефиори.
     Росс не успел начать рассказ, как вмешался наиб:
     - Лорд Кхилбурн, я хотел бы, чтобы вы отобедали со мною пораньше. - Повернувшись к гостям-евреям, он добавил:
     - Разумеется, я жду и вас.
     Присутствующие были приглашены из вежливости. Поднимаясь, Эфраим бен Абрахам сказал:
     - Вы оказываете нам великую честь, Абдул Самут Хан, но, увы, законы нашей веры запрещают нам принять ваше приглашение. А теперь нам пора уходить.
     Росс попрощался с гостями. Пожимая руку Эфраима, он тихо сказал:
     - Благодарю вас за песни. Я навсегда сохраню их в своем сердце.
     - А ваши песни будут звучать в наших сердцах, - ответил Эфраим. - Шалом, брат мой Кхилбурн.
     Они ушли, и Росс понял, что вряд ли он когда-нибудь еще увидит их, ибо через несколько дней, видимо, его казнят. Тут наиб сделал нетерпеливый жест, и Росс в смятении вернулся к настоящему: "Я еще успею обдумать все то, что узнал, но сейчас мне надо разыгрывать из себя дружелюбного гостя".
     Несмотря на то что хозяин торопил его, обедом они наслаждались довольно долго. Закончив трапезу, Абдул Самут Хан попросил наргиле - водяную трубку. Курить прилюдно считалось преступлением, чуть ли не смертельным грехом, но этот обычай был распространен, и многие курили дома. Наиб тоже частенько баловался. Его наргиле была прекрасным образцом трубки с замысловато вырезанной хрустальной чашей.
     Наиб вдохнул, и вода в трубке тихонько зажурчала. Он зажмурился от удовольствия, потом снял свой мундштук и передал трубку Россу, а с ней и свежий мундштук из слоновой кости, предназначенный специально для гостя.
     - Пожалуйста, присоединяйтесь.
     Россу никогда не нравилось курить, но водяная трубка по крайней мере остужала дым и делала его не таким едким. Он пристроил мундштук и затянулся.
     - У вас нашлось время обдумать то, что мы обсуждали несколько дней назад? - спросил его хозяин.
     "Значит, Абдул Самут Хан все еще надеется извлечь какую-нибудь выгоду".
     - Я все обдумал, и ответ мой остается прежним, - произнес Росс, возвращая курительную трубку. - У меня нет необходимого вам золота, нет у меня и желания нарушать волю эмира. Будь что будет.
     Лицо наиба сделалось жестким. Он резко вставил в трубку свой мундштук.
     - Явир Шахид Махмуд останется здесь и будет надзирать за вами. Естественно, он разочарован, что не идет с нами на войну, однако ваше положение обязывает, чтобы вас охранял офицер такого ранга. - Абдул Самут Хан заговорил тише. - Несмотря на то что он находится в моем жилище, он предан эмиру. Я не могу предсказать, что он сделает, если донесения с войны окажутся не самыми лучшими.
     "Другими словами, Шахид может принять решение казнить своего узника, если дела на войне пойдут плохо. - Росс принял наргиле и вдохнул полный рот мягкого дыма, потом медленно выдохнул его. - Все это звучит как мягкая попытка запугать меня до смерти. Что ж, угроза неплохая: если у меня есть выбор только между Шахидом и Абдул Самут Ханом, то мне следует выбрать наиба, который, возможно, сделает то, за что получит взятку. К счастью, мне не надо выбирать".
     - Я ценю вашу заботу о моем благополучии, но с вашим мастерством артиллериста армия бухарцев, несомненно, одержит победу.
     - У вас гладкий язык, лорд Кхилбурн. - Наиб нехотя улыбнулся. - Никак не могу понять: то ли вы совершенно невинны, то ли вы - великий обманщик. Но на сегодня хватит этих мрачных тем. Подумаем о приятном: я хочу устроить небольшой праздник для своих друзей в ночь накануне выступления нашей армии. Праздник будет проходить в моих садах, будет музыка и танцоры - персидские танцоры, которые куда искуснее в этом деле, чем туркестанцы. Вам это в высшей степени понравится. Идти на войну - значит сильно рисковать, поэтому человек должен наслаждаться жизнью. Как говорил великий персидский поэт Омар Хайям: "Получите как можно больше удовольствия от того, что нам предстоит прожить, прежде чем мы рассыплемся в прах". Кажется, так?
     Росс с улыбкой услышал те же стихи, которые он процитировал Джулиет: "Вот в этом я с хозяином полностью согласен".

***

     Когда Росс вернулся, отобедав с Абдул Самут Ханом, его уже поджидала Джулиет. Он закрыл дверь на доску, и она, стянув с себя покрывало, подошла и обняла его.
     - Сегодня был удачный день, - прошептала женщина, прижимаясь к его широкой груди. (Ей никогда не надоедало прикасаться к нему.) - Я без всяких проблем вышла за ворота города, и теперь наши ружья и снаряжение находятся там, где мы их оставили. Все спрятано в поместье Казимов и ждет нас... Через два дня Салех с Резой отправятся в Персию, а еще через три дня поедем домой и мы.
     Росс ничего не ответил, просто крепко обнял Джулиет и зарылся лицом в ее волосах. Джулиет нахмурилась:
     - Что-то случилось?
     - Наверное, так. - Он отпустил ее и снял сюртук. - И, честно говоря, я не знаю, хорошие это новости или плохие.
     Заинтригованная, но не встревоженная, Джулиет пошла вслед за Россом в спальню. Взяв расческу, она опустилась на шелковую подушку.
     - Неужели может быть еще хуже, чем сейчас? Расскажи.
     Росс стянул шейный платок, потом устало потер себе шею.
     - Ко мне приходили Эфраим бен Абрахам и двое его друзей. Они сказали, что в Черном колодце сидели два европейца. Одним из них был Иан, а другой - русский офицер. Кто-то из этих двоих казнен, а другого пока оставили в живых. - Он глубоко вздохнул. - Черт побери, они не знают, кто из них кто!
     Джулиет перестала расчесывать волосы. От лица ее отхлынула кровь.
     - Значит, Иан, возможно, жив, но мы не знаем наверняка?
     Она уже несколько недель оплакивала своего брата и, услышав такую новость, была потрясена ничуть не меньше, нежели узнав о его смерти. И хуже всего то, что наверняка ничего не известно. Пытаясь убедить себя, что Иан жив, она сказала:
     - Я всегда думала, что рассказ о ференги, который осенил себя крестом, вряд ли относится к Иану. Скорее всего казненный принадлежал к ортодоксальной церкви.
     Росс сочувственно посмотрел на нее, но не стал вдохновляться ложной надеждой.
     - Весьма вероятно, но в последнее время у эмира с Россией отношения лучше, чем с Британией. Скорее он казнил бы британца.
     Джулиет поспешно спросила:
     - Тогда почему эмир объявил, что казнил Иана, если на самом деле не сделал этого?
     - Понятия не имею, - покачал головой Росс. - Может, политика, а может, обычное вредительство. Насрулла, наверное, решил таким образом запугать других возможных шпионов. Но для него было бы расточительно убивать британца, который когда-нибудь окажется полезным как заложник. Возможно, были и другие причины. Наверное, мы никогда о них не узнаем.
     Джулиет сжала кулак и крепко укусила себя за костяшки пальцев. Потом надолго закрыла глаза, открыв же, жестко поглядела на Росса:
     - А теперь, узнав, что Иан, возможно, жив, что мы будем делать?
     Росс скривился и зашагал по комнате. Его золотистые волосы и мягкие шаги вызывали в памяти образ льва, мечущегося в клетке.
     - Сомневаюсь, что мы можем что-либо сделать.
     - Надо попытаться спасти его, - сказала Джулиет, понимая, что нельзя бросать брата, если он жив, но в то же время она не могла оставить и мужа.
     Росс криво усмехнулся.
     - Другими словами, сбежав из дома наиба, мы должны ворваться в надежно охраняемую тюрьму и вытащить оттуда человека, который наверняка находится в ужасном физическом состоянии. Извлечь его из дыры глубиной в двадцать футов, тайно вывезти за город, потом благополучно переправить через Каракумы в самое рискованное время года. А вдруг это не Иан?
     - Мы приехали сюда для того, чтобы попытаться спасти его, - упрямо произнесла Джулиет. - И раз уж он, быть может, жив, мы не можем просто так взять и уйти.
     Росс вздохнул.
     - Кажется, мы уже в сотый раз возвращаемся к вопросу о том, какова ценность человека, который совершает самоубийство, пусть даже ради благого дела? Ты же знаешь, что я думаю по этому поводу.
     Джулиет овладела ярость.
     - Другими словами, ты слишком трус для того, чтобы спасти его!
     - Конечно, я трус, - быстро ответил Росс. - Я был в настоящей панике с того самого момента, как оставил Константинополь, и последние несколько недель трясся от страха, как заливное в блюде. Но здесь дело отнюдь не в трусости, а в том, возможно ли вообще предпринять что-нибудь.
     Слова Росса обезоружили Джулиет. Она улыбнулась бы, если б не была так расстроена. Она уже достаточно насмотрелась на деяния своего мужа, чтобы обвинение в трусости звучало по меньшей мере абсурдно.
     - Прости меня, - покаянно произнесла она. - Я погорячилась, но это ужасно, если Иан страдает в какой-нибудь миле от нас! Надо, надо что-то предпринять! - Она рассеянно пригладила волосы. - Как ты думаешь, Абдул Самут Хан знает, кто сидит в Черном колодце? Наверное, ты можешь подкупить его, чтобы вызнать правду?
     - Даже если он знает, не думаю, что скажет нам. В противном случае он бы уже намекнул, что обладает ценными сведениями, - нахмурился Росс. - В каком-то смысле не столь важно знать, кто сидит в тюрьме - Иан или русский. Наверное, в любом случае это невозможно выяснить, но оставить европейца на "нежное" попечение эмира... - Он остановился и заглянул в глаза Джулиет. - Я хочу предложить тебе сделку.
     - Какую? - насторожилась она.
     - Надо определиться, есть ли у нас шанс спасти узника. Если это возможно - не гарантированно, но возможно, - то я обещаю, что приму участие в спасении. - Тут в голосе его зазвучала сталь, и он посмотрел ей прямо в глаза. - В ответ ты должна согласиться, что если нет реальной надежды на спасение узника из-за усиленной охраны его, то мы не станем даже делать попытку, граничащую с самоубийством. Мы просто уедем из Бухары, как и планировали раньше. Когда, или если, мы доберемся до Тегерана, то обратимся к британским и русским властям. Дипломатическое воздействие может оказаться более эффективным, чем наш героизм.
     "Если к тому времени человек в Черном колодце не умрет, - подумала Джулиет. - Однако Росс прав: надо довериться ему, он в состоянии разрубить эмоциональный узел, чтобы добиться истины. Существует разница между риском ради дела, когда есть хоть какая-то надежда, и тем, чтобы идти на верную смерть. Надо решить, какого рода рискованную попытку нам лучше предпринять. И все же..."
     - А кто решит, что возможно, а что нет?
     - Я так и знал, что ты спросишь об этом, - печально ответил Росс. - Поскольку до нас дойдут лишь обрывочные сведения, мы все обговорим. Надеюсь, ты будешь благоразумна. В противном случае положение безвыходное. Сомневаюсь, что ты успешно проберешься в тюрьму без моей помощи, а я не уеду из Бухары без тебя.
     Джулиет выгнула брови.
     - Тебе лучше знать, ожидать ли от меня благоразумия.
     - Я сказал "надеюсь", а не "ожидаю". - Он мимолетно улыбнулся. - Ты только подумай: чем дольше мы здесь торчим, тем сильнее возрастает опасность какой-нибудь беды. Сегодня Абдул Самут Хан довольно прозрачно намекнул мне, что Шахид Махмуд может сам принять решение, как с нами поступить, если армия будет долго отсутствовать, а этот человек с радостью уничтожит и тебя, и меня.
     Джулиет вздрогнула. Она попыталась бы поквитаться с Шахидом, если бы у нее было оружие, но ей вовсе не улыбалось снова быть припертой к стене в каком-нибудь темно