сочувствия и мудрости на  всех,  кто  у  него
этого просил. Но я не могла его попросить, поэтому  мне  никогда  ничего  не
доставалось. - Она говорила, не поднимая головы, не в силах взглянуть в лицо
Никласа. - Вы - единственный, кто спросил меня, каково это - жить со святым,
и я отвечу вам правду - это был сущий ад. Первое, что внушила мне моя  мать,
- это то, что служение Господу для проповедника важнее,  чем  его  семья,  и
потому мы должны всегда сначала думать об этом служении  и  только  потом  о
себе. Я изо вех сил старалась быть такой,  какой  меня  хотел  видеть  отец:
благочестивой, безмятежной и великодушной, такой же хорошей христианкой, как
он и моя мать. Наверное, в глубине души я надеялась, что если я сделаю  все,
чтобы облегчить отцу жизнь, в конце концов  он  станет  уделять  мне  больше
времени. Но я этого так и не дождалась.
   Ее губы горько скривились.
   - Когда вы рассказали мне, как он  помог  вам  в  начале  вашей  жизни  в
Эбердэре, я почувствовала ревность из-за того, что на  вашу  долю  досталось
куда больше его времени и внимания, чем на мою. Не  очень-то  великодушно  с
моей стороны, не так ли?
   - Для человека вполне естественно желать родительской любви. Возможно, ее
отсутствие ранит нас на всю жизнь.
   - Не знаю, зачем я вам все это говорю, - сказала  она,  так  сильно  сжав
руки в кулаки, что ногти впились в ладони. - Ваша семья  была  намного  хуже
моей. Мой отец, по крайней мере не продавал меня и не  говорил,  что  хочет,
чтобы его дочерью была другая  девочка.  И  иногда  -  когда  ему  случалось
вспомнить о моих трудах, он очень вежливо благодарил меня за то, что  я  так
хорошо о нем забочусь.
   - Очень просто ненавидеть  того,  кто  предал  тебя  открыто,  -  заметил
Никлас.  -  Наверное,  гораздо  тяжелее  и  мучительнее   таить   обиду   на
самоотверженного святого, который предавал тебя менее очевидным образом, - и
особенно в том случае, когда все вокруг считают, что  ты  тоже  должна  быть
самоотверженной и чуть ли не святой.
   Он понял ее слишком хорошо. Она сердито вытерла льющиеся из глаз слезы.
   - Но я не святая. Хотя мне нетрудно отдавать, мне  хотелось  получить  от
отца что-то взамен, и мне всегда  было  горько  от  того,  что  я  этого  не
получала. Я себялюбивая и корыстная, и  меня  заслуженно  изгнали  из  нашей
молельни.
   - А почему вы считаете себя обманщицей и лицемеркой?
   Она посмотрела на свои сплетенные руки.
   - Суть моей религии  состоит  в  непосредственном  познании  Бога.  Когда
методизм только зарождался, Джон Уэсли лично беседовал  с  теми,  кто  хотел
вступить в общину, чтобы убедиться, что их вера искренна и что они  в  самом
деле ощущали духовную связь с Господом. Если бы он поговорил со мной,  то  я
бы не прошла проверку, потому что я никогда - ни единого раза - не  испытала
чувства божественного присутствия. Я видела, как его  испытывают  другие,  -
иногда, когда я  разговаривала  с  отцом,  он  вдруг  переставал  слушать  и
устремлял взгляд в пространство, и лицо его сияло, ибо в эти мгновения с ним
пребывал Святой Дух. Ее голос прервался.
   - Я этому завидовала. Когда я была моложе, я каждый день часами молилась,
прося Бога, чтобы он дал мне почувствовать, хотя бы на  мгновение,  духовную
связь с собою. Но все было напрасно: разум мой верил, а  сердце  по-прежнему
оставалось пустым.
   Ужасная ирония состояла в том, что окружающие, узнав  о  том,  сколько  я
молюсь, сочли это свидетельством  моей  глубокой  набожности.  А  когда  мне
предложили руководить молельней, а я отказалась, все  решили,  что  я  очень
скромна. Наверное, следовало сказать правду, но мне  было  легче  продолжать
притворяться такой, какой меня считали другие. Я поступала самоотверженно  и
праведно, и это помогало мне казаться  себе  самой  и  остальным  цельной  и
настоящей. Но после того, как я встретила вас, все мои  фальшивые  претензии
на праведность развеялись  одна  за  другой,  и  теперь  от  них  ничего  не
осталось. Я больше не знаю, кто я. Я уже не  чувствую  себя  настоящей  -  я
чувствую себя обманщицей, подделкой.
   Она и не подозревала, что он встал и подошел к  ней,  пока  его  рука  не
погладила се спутанные волосы.
   - Для меня вы очень даже настоящая, Клер, хотя вы и не такая, какой  себя
считали. - Его пальцы начали массировать ее судорожно напряженную шею. - Вам
понадобится время, чтобы узнать, какая  вы  на  самом  деле.  Старое  должно
умереть, чтобы дать место новому, а это болезненный процесс.  Хотя  в  конце
концов вы будете счастливы, я сожалею  о  своей  роли  в  том,  что  с  вами
произошло. Я знаю, это звучит противоречиво,  но  поверьте:  желая  погубить
вашу репутацию, я тем не менее никогда не хотел причинить вам боли.
   Она прижалась щекой к его руке, думая о том, как странен  этот  разговор.
Оказывается, оба они перестали чувствовать гнев и пришли к одному и тому  же
- печальному смирению.
   - Вы ни в чем не виноваты, Никлас. То, что сделали мне вы, бледнеет перед
тем, что сделала с собою я сама. И мне ужасно стыдно за то, что  я  пыталась
сделать с вами. - Она сделала попытку улыбнуться. - теперь я понимаю, почему
Господь сказал: "Мне отмщение, и аз воздам".  Когда  мщение  берет  на  себя
простой смертный, все очень легко может пойти не так.
   - Между мужчинами и женщинами часто все идет не так, - сказал он с легкой
иронией в голосе. - Удивительно, как это род  человеческий  до  сих  пор  не
вымер. У животных спаривание не встречается с такими трудностями  -  ведь  в
отличие от людей животные не думают.
   Быть может, в этом и состоит ее проблема - она чересчур много думает. Она
вздохнула.
   - Не знаю, с какой стати я взяла и выболтала вам о себе все самое плохое.
Должно быть, для того,  чтобы  хоть  как-то  искупить  свое  непростительное
поведение.
   Он сжал ее руку.
   - Я весьма польщен, что вы выбрали меня в наперсники. Перестаньте казнить
себя, Клер - ваши прегрешения незначительны. Они порождены растерянностью, а
не злым умыслом.
   - В моем возрасте женщина не должна настолько терять здравый смысл.
   Он на мгновение отошел от нее, затем вернулся и набросил ей на плечи свой
фрак.
   - Идите спать. Я здесь все приберу. Никто не узнает о том,  что...  почти
случилось.
   Даже теперь это было для нее важно - что никто не узнает. Она по-прежнему
не могла заставить себя поднять голову  и  посмотреть  ему  в  лицо,  однако
почувствовала облегчение, увидев, что он опять надел свои бриджи. Чем больше
барьеров будет между ними, тем лучше.
   Она выскользнула за дверь и босиком побрела по  коридорам  спящего  дома.
Свеча ей была не нужна - почти полная луна достаточно ясно освещала путь.
   Только добравшись до своей комнаты, Клер вдруг обнаружила  на  внутренней
стороне бедер кровь. Из ее горла вырвался  истерический  смешок.  Значит  ли
это, что она уже не девственница?  Можно  ли  быть  девственницей  частично?
Никлас наверняка знает ответ на этот вопрос, но она и  представить  себе  не
могла, как заговорит с ним на столь интимную тему, хотя  именно  из-за  него
она была теперь девственницей только наполовину.
   Клер сделала полотняную прокладку, чтобы та впитала в  себя  кровь.  Надо
же, какая ирония судьбы - возможно, теперь ее  уже  на  законных  основаниях
можно считать падшей женщиной, а между тем она даже не  получила  от  своего
падения того наслаждения, о котором толкуют.  Она  завернулась  в  одеяло  и
свернулась калачиком на сиденье, устроенном под окном. Ложиться в постель ей
не хотелось, она чувствовала себя слишком взвинченной.
   Нехотя, как бывает, когда  пробуешь  языком  больной  зуб,  она  мысленно
вернулась к тем безумным мгновениям, когда для  нес  перестало  существовать
все, кроме страсти. И задрожала, когда ее снова захлестнула волна желания.
   Впервые в жизни она поняла, как страсть может заставить человека забыть о
чести, приличиях и здравом смысле. Ведь когда это случилось с ней,  ей  даже
не пришло в голову, как это нелепо и как вульгарно - лишиться  девственности
па бильярдном столе. Если бы не внезапная, неожиданная боль,  она  и  Никлас
были бы сейчас любовниками.
   Хотя замужние  женщины  иногда  туманно  намекали  при  ней,  что  потеря
невинности сопровождается болью, Клер  всегда  предполагала,  что  эта  боль
незначительна и быстро  проходит.  По-видимому,  в  этом  отношении  женщины
отличаются друг от друга: одним бывает больнее, чем другим.  Должна  ли  она
радоваться тому, что ей  было  очень  больно,  так  как  это  спасло  ее  от
последней, непоправимой глупости? А может, надо не радоваться,  а  сожалеть?
Возможно, она была бы сейчас куда счастливее, если бы окончательно  свернула
со стези добродетели; во всяком случае, она наверняка не чувствовала бы себя
такой потерянной.
   Теперь, когда страсть в ней остыла, а боль уменьшилась, Клер подумала:  а
не планировала ли она свою месть в тайной  надежде  на  то,  что  опьяняющая
мужская  привлекательность  Никласа  заставит-таки  ее  потерять  голову   и
сдаться? Если бы он добился своего, то сейчас она спала бы в его постели,  в
его объятиях, чувствуя себя согретой и защищенной. Она была бы грешницей, но
грешницей счастливой.
   Она посмотрела на ясный лик  лупы,  бесстрастно  плывущей  над  огромным,
вечно неспокойным людским муравейником  -  Лондоном.  И  в  греческой,  и  в
римской мифологии луна всегда представлялась женщиной; и Диана, богиня луны,
ревностно защищала свою девственность. Интересно, как бы  поступила  богиня,
встреть она Никласа? Клер печально улыбнулась. Вполне  возможно,  что  Диана
забросила бы подальше свой лук и колчан со стрелами  и  увлекла  бы  его  за
собою, на мягкий лесной мох.
   Клер плотнее завернулась в одеяло и с  тоской  подумала  о  том,  как  не
хватает ей той уверенности в себе, которая была у нее раньше. Хотя  и  тогда
ее иногда посещали  тайные  сомнения,  ей  по  большей  части  удавалось  не
обращать на них внимания. Потом она связалась с Никласом, и вся ее твердость
развеялась, как дым, сменившись непрестанными мучительными раздумьями.
   Но, хотя Клер наконец и призналась самой себе  в  том,  что  она  плохая,
фальшивая христианка, она не могла окончательно отречься от внушенных  ей  с
детства норм морали. В глубине души девушка по-прежнему была  убеждена,  что
стать любовницей Никласа было бы безнравственно и дурно. Если  она  отдастся
ему просто ради утоления своей похоти, то начнет  презирать  себя  сразу  же
после того, как ее желание будет удовлетворено. Да и с чисто житейской точки
зрения с ее стороны было бы глупо доверить  свою  судьбу  человеку,  который
никогда ее не полюбит и никогда на ней не женится.
   Быть может, теперь вопрос  о  том,  станет  ли  она  любовницей  Никласа,
отпадет сам собой. После сегодняшнего фиаско он был к ней на удивление добр,
но едва ли ему захочется, чтобы она и дальше жила под его крышей.  Так  что,
возможно, она добилась одной из своих прежних целей: вынудить  его  отослать
ее прочь.
   Однако это не сделало ее счастливее. Клер со  вздохом  встала  со  своего
устроенного под окном сиденья и легла в кровать. Она не могла изменить того,
что случилось, и прошло еще слишком мало времени, чтобы  понять,  какой  она
будет теперь, когда личины, за которой  она  скрывалась  прежде,  больше  не
существовало. Вместо того чтобы попусту думать обо  всем  этом,  она  должна
напрячь свои усталый ум и решить, как она завтра утром будет разговаривать с
Никласом.

***

   Никласу потребовалось рано уехать по  делам;  чему  он  был  весьма  рад.
Трудно поверить, что миновало так мало времени с тех пор, как  в  его  жизнь
ворвалась Клер; за прошедшие с того дня недели между ними  возникло  столько
осложнений, словно  они  пробыли  вместе  годы.  Вчера  ночью  их  отношения
изменились, и он понятия не имел, что же произойдет дальше. Никлас желал  ее
еще сильнее, чем раньше, хотя едва не состоявшаяся капитуляция Клер была для
него так же мучительна, как и для нее.
   Покончив с делами, он подумал было заехать в одно  очень  дорогое  место,
где хороню умели держать язык за зубами и где девушки были красивы, пылки  и
податливы. Но Никлас тут же отбросил эту мысль - совокупление  с  незнакомой
девицей не избавит его от желания, которое  он  испытывает  к  Клер;  он  не
получит удовлетворения и лишь почувствует себя еще более одиноким.
   Эбердэр-Хаус находился рядом с Гайд-парком, а Клер  часто  гуляла  там  в
этот час, поэтому Никлас решил проехать  к  дому  через  парк.  Вокруг  было
довольно безлюдно, поскольку день выдался сырой, и вскоре он заметил Клер  и
сопровождающую ее служанку.
   Никлас передал вожжи груму и приказал ему ехать домой, после чего  сделал
служанке знак удалиться. Клер не удивилась,  когда  он  неожиданно  появился
рядом. Сегодня она была одета и самый скромный из своих нарядов, под глазами
легли тени, однако ей, похоже, удалось обрести свое обычное спокойствие.
   - У вас необыкновенный талант  неслышно  появляться  и  так  же  неслышно
исчезать, - заметила она. - Прямо как у кота.
   Он положил ее ладонь на свою согнутую в локте руку,  и  они  зашагали  по
дорожке в сторону небольшого озера, которое называлось Серпентин.
   - Я рад, что вы снизошли до разговора со мной, - сказал Никлас.
   Клер вздохнула и отвела взгляд.
   - У меня нет причин сердиться на вас. Во всем,  что  произошло,  виновато
мое собственное упрямство и легкомыслие.
   - Хоть вы и считаете себя не очень-то хорошей  христианкой,  каяться  вы,
безусловно, умеете.
   Клер тут же повернулась и устремила на него возмущенный взгляд.
   - По-моему, умение покаяться - это намного лучше, чем  полное  отсутствие
совести, свойственное иным людям, которых я могла бы назвать.
   Он одобрительно похлопал ее по руке.
   - Превосходно. Мне гораздо больше нравится, когда вы  огрызаетесь,  а  не
каетесь. Это выглядит более нормально. Клер неохотно улыбнулась.
   - Если уж говорить  о  нормальном  поведении,  то  мне  до  того  хочется
надавать вам пощечин, что просто руки чешутся.
   - Вот вам первое правило из тех, которыми руководствуются в драке цыгане:
никогда не давай пощечин тому, кто выше тебя на восемь дюймов.
   - Я буду иметь это в виду.
   Они дошли до берега озера,  где  громко  крякали  утки  и  два  маленьких
мальчика пускали кораблики под бдительным присмотром няньки. Когда Никлас  и
Клер ступили на огибающую озеро дорожку,  он  кивнул  в  сторону  игрушечных
корабликов и заметил:
   - Люсьен сказал мне, что в июне планируется устроить здесь  торжества  по
случаю победы. Возможно, принц-регент захочет разыграть тут, на  Серпентине,
имитацию Трафальгарской битвы.
   - Вы, наверное, шутите?
   - Нет, говорю чистую правду, - заверил, он ее.  -  Еще  будет  фейерверк,
парады, а для простонародья  -  веселая  вульгарная  ярмарка.  Если  желаете
взглянуть на это зрелище, я привезу вас в Лондон в июне.
   - Разве я могу загадывать на два месяца вперед?  Ведь  я  не  представляю
себе даже то, как проживу следующий день. - Клер посмотрела на  него  своими
глубокими синими глазами; взгляд у нее  был  затравленный.  -  мы  не  можем
продолжать вести себя как раньше. Уверена, что вы меня понимаете.
   Никлас сжал губы.
   - Почему не можем?
   - Мы играли в опасную игру: вы пытались меня обольстить, а я вас  нарочно
дразнила, и каждый из нас все ближе и ближе подходил к краю пропасти, -  без
обиняков ответила Клер. - Если мы не остановимся, нам будет очень плохо.
   - Возможно, вы правы, - с неохотой признался он. - Но что вы  предлагаете
взамен?
   - По-моему, самый простой выход для  нас  обоих  -  это  мое  возвращение
домой, в Пенрит.
   Сердце Никласа тревожно сжалось.
   - То, что я говорил вам прежде, остается в силе, -  резко  сказал  он.  -
Если вы уедете до того, как истекут три месяца, я не стану ничего делать для
жителей долины.
   Она удивленно воззрилась на него.
   - Мне совершенно непонятно,  почему  вы  придаете  такое  значение  моему
присутствию или отсутствию в вашем доме. Я  думала,  что  теперь  вы  просто
захотите продолжить начатое в Пенрите уже хотя бы для того,  чтобы  досадить
лорду Майклу.
   Никлас и сам не понимал себя, но одно он знал  абсолютно  точно:  ему  не
хочется, чтобы она уезжала. Он поднял было руку, инстинктивно желая  убедить
Клер с помощью дружеского прикосновения. Она вся сжалась  и  только  что  не
отпрянула в сторону.
   Никлас почувствовал, как у него засосало под ложечкой, и тут  же  опустил
руку. Если Клер начнет бояться его, он этого не вынесет. Что же  делать?  Он
смог найти только одно приемлемое решение, хотя сама мысль о  нем  была  ему
ненавистна.
   - Я откажусь от своего права на ежедневные поцелуи. Это  позволит  нам  и
дальше  быть  вместе,  не  теряя  при  этом  рассудка.  Ведь   целомудренное
воздержание - как раз та ставка, которую вы назначали вчера  вечером,  когда
мы начали игру в бильярд, разве не так?
   Она недоуменно сдвинула брови.
   - Теперь я понимаю вас еще меньше. Вчера вечером  вы  наотрез  отказались
пожертвовать своими поцелуями - и вдруг такая перемена.
   - Вчера было так, а сегодня - иначе. - Никлас взял ее под  руку  и  повел
дальше. Теперь он расслабился, потому что понял,  что  сможет  уговорить  ее
остаться. - По-моему, совершено очевидно, что ваше общество  доставляет  мне
удовольствие. Когда мы возвратимся в Эбердэр, я, может быть,  захочу  купить
себе собаку, чтобы было с  кем  коротать  время,  но  до  тех  пор  придется
довольствоваться вами. Она перестала хмуриться и улыбнулась.
   - Коль скоро вы выразили свое желание столь лестным для меня образом, как
я могу отказаться?
   Никлас был рад видеть ее улыбку, но когда они  шли  к  Эбердэр-Хаусу,  он
уныло думал о том, что у него в запасе только два  месяца  для  того,  чтобы
уговорить Клер остаться с ним, а отныне он уже не сможет использовать  такой
действенный метод убеждения, как страсть.

***

   Вернувшись домой, герцог Кандоувер обнаружил, что живший у него последние
дни гость собирается в путь. Стараясь ничем не показать своего беспокойства,
Рэйф спросил:
   - Почему ты хочешь уехать, Майкл? Может быть, я уделял тебе слишком  мало
внимания? Лицо его друга было бесстрастно.
   - Вовсе нет, - сказал он. - Однако я не могу и дальше терять время,  лежа
в постели, как какой-нибудь инвалид. Со мной все в порядке -  мне  случалось
ударяться головой и посильнее,  просто  входя  в  слишком  низкую  дверь.  -
Вспомнив о хороших манерах, он добавил:
   - Спасибо за то, что приютил меня.
   - Почему бы тебе не съехать из своих меблированных комнат и не поселиться
здесь? - предложил Рэйф. - Этот сарай чересчур велик для меня  одного,  и  я
был бы очень рад твоему обществу.
   - Я покидаю Лондон. Я слишком долго  пренебрегал  своими  делами,  и  мне
давно пора заняться ими лично.
   Рэйф почувствовал, как но спине его побежали мурашки.
   - Твои дела включают и пенритскую шахту? Майкл  взял  из  рук  дворецкого
свою шляпу и надел ее, сильно надвинув на глаза.
   - Да, включают, - отрывисто бросил он. Герцогу захотелось выругаться.
   - Одна война только что завершилась. Я надеюсь, ты не собираешься  начать
другую.
   - Никто не любит мир больше, чем удалившийся на покой  солдат,  -  сказал
Майкл, лицо его по-прежнему было спокойно и непроницаемо. - Когда я  вернусь
в Лондон, то дам тебе знать.
   Он подошел к парадной двери и, не оглядываясь, вышел.

Глава 22

   Для Моррисов воскресенье было днем, посвящаемым  не  только  Богу,  но  и
семье. Обычно это заключалось в общей послеобеденной прогулке. Иногда в  ней
участвовала и Mаргед, но чаще она оставалась дома, откровенно  заявляя,  что
ей хочется побыть и тишине и покое. Оуэн же с удовольствием  проводил  время
наедине с детьми: ведь если мужчина не уделяет достаточного  внимания  своим
отпрыскам, то можно и не заметить, как  они  вырастут,  и  пропустить  самые
интересные годы, когда они ра