а вас -  не  станет  зря
лезть в драку, но если ее не избежать, то сумеет за себя постоять.
   - Вы даже опаснее, чем я считал, - сказал Никлас, слегка  улыбнувшись.  -
Вы  были  совершенно  правы,  когда  сказали,  что  я  предпочитаю  обходить
неприятные ситуации, - полагаю, таков врожденный инстинкт  всех  цыган.  Нас
всегда  гнали  и  преследовали,  и,  чтобы  выжить,  моему  народу  пришлось
научиться сворачивать шатры и тихонько  уходить  прочь  вместо  того,  чтобы
оставаться на месте и ждать, когда их перережут. - Никлас,  видимо,  потеряв
интерес к монетам, начал вертеть в руках серебряную коробочку для карт. - Вы
спрашивали, почему Майкл обратил  свое  безумие  против  меня.  Единственный
ответ на этот вопрос, который приходит мне в  голову,  состоит  в  том,  что
Майкл, должно  быть,  зол  на  меня  из-за  старого  графа.  Хотя  со  своим
собственным  отцом,  герцогом  Эшбертоном,  он  был  в   довольно   холодных
отношениях, с моим дедом Майкл почему-то подружился. Старый граф, ничуть  не
стесняясь, говаривал, что предпочел бы иметь наследником Майкла, а не меня.
   Никлас вынул из коробочки игральные карты и расположил  их  веером  между
большим и указательным пальцами.
   - Мой дед был здоровым,  крепким  мужчиной  вплоть  до  той  ночи,  когда
скоропостижно умер. Возможно,  Майкл  действительно  верит,  что  я  угробил
старика с помощью какого-то хитрого цыганского яда или колдовского наговора.
   Отметив про себя, что Никлас подчеркнуто бесстрастно говорит о том, что в
свое время должно было глубоко его ранить, Клер спросила:
   - Вы завидовали Майклу из-за того,  что  он  так  хорошо  ладил  с  вашим
дедом?
   Он со щелчком сложил карты в колоду и положил их обратно в коробочку.
   - Будь я помоложе, меня это, возможно, и задевало бы, но к тому  времени,
когда Майкл поселился в Пенрите, мне уже  было  все  равно.  Если  им  обоим
нравилось играть в деда и внука, что ж, пожалуйста, меня  это  нисколько  не
волновало. Большую часть своего времени я проводил в других местах.
   Интересно, подумала Клер, старый  граф  нарочно  противопоставлял  Майкла
Никласу, чтобы причинить боль своему внуку? Неужели  покойный  граф  Эбердэр
был так коварен и так жесток? Если да, то на  том  свете  ему  есть  за  что
ответить. И так же как Эмили, Клер понадеялась,  что  он  отвечает  за  свои
грехи в очень жарком месте.
   Решив, что пора закончить врачевание и наконец пойти к себе и  повалиться
на кровать. Клер взяла баночку мази из трав, прижала  Никласа  к  туалетному
столику и начала накладывать снадобье на самые легкие раны,  где  кожа  была
повреждена, но не кровоточила.
   Он  с  шумом  втянул  в  себя  воздух,  когда  она   коснулась   особенно
болезненного места на спине, но не шевельнулся.
   - А как насчет вашей собственной способности к насилию, Клер? Ни  за  что
не поверю, что вы тихая, безропотная мисс, которая и мухи не обидит.
   - Что ж... Я считаю, что мир лучше войны и что если тебя ударили по щеке,
подставить другую - гораздо лучше, нежели разбить  голову.  -  Она  намазала
полосу содранной кожи, тянущуюся от его ключицы до ребер. - Однако - хотя  я
не особенно горжусь этим признанием - подозреваю, что я могла бы быть  очень
свирепой, защищая тех, кого люблю. К примеру, если бы  какой-нибудь  негодяй
вломился в школу и угрожал моим детям.
   "Или если бы кто-нибудь угрожал Никласу". Она вновь  подошла  к  подносу,
чтобы взять бинт.
   - Я собираюсь перевязать самые глубокие раны. Она наложила повязку на его
запястье, затем принялась бинтовать полоской муслина его грудь.
   - А как целуется Люсьен? - вдруг небрежно спросил Никлас.
   - Что?
   Она была так ошеломлена, что чуть не выронила бинт.
   - Ах, вот вы о чем. Да, он поцеловал меня, когда объявили,  что  Наполеон
отрекся от престола. Полагаю, его поцелуй был  довольно  мил  -  впрочем,  я
как-то не обратила на это внимания. - Она продела бинт у Никласа под  мышкой
и завязала аккуратный узел на плече. Муслин казался очень белым на фоне  его
смуглой кожи. - Ведь он - не вы.
   - В следующий раз, когда мне понадобится слегка сбить с Люсьена спесь,  я
расскажу ему, как низко вы оценили его умение.
   - Вы не можете... - начала она, заискивающе глядя  на  него,  и,  заметив
легкую улыбку на его лице, неуверенно улыбнулась в ответ. - Ну  конечно  же,
вы шутите.
   - Разумеется, шучу. Причуды -  это  как  раз  по  моей  части.  -  Никлас
отступил в сторону и повел плечами, чтобы проверить,  насколько  сильно  они
болят. - А почему  вы  сказали,  что  Люсьен  может  быть  безжалостным?  Вы
совершенно правы, но удивительно, что вам удалось понять это, встретившись с
ним всего несколько раз, да и то когда он вел себя наилучшим образом.
   Клер начала складывать свои снадобья обратно на поднос.
   - Я просто почувствовала это, вот и все. Хотя он превосходно играет  роль
обычного светского щеголя, в нем есть нечто такое, что приводит на ум  мысль
о холодном стальном клинке.  -  Она  улыбнулась.  -  Я  испугала  его  своей
догадкой о том, что его служба в Уайтхолле связана  с  разведкой  и  что  вы
работали на него.
   - Боже праведный, так вы об этом догадались? Пожалуй, вам самой следовало
бы поступить на службу в разведку.
   Сказав это, Никлас допил бренди,  после  чего  в  раздумье  посмотрел  на
графин.
   - Примите настойку опия, - посоветовала Клер. - Это лучше,  чем  пытаться
заглушить боль с помощью бренди.
   - Я не нуждаюсь ни в том, ни в другом. - Он сжал зубы и  поставил  пустой
бокал рядом с графином. - Спасибо за то, что подлатали меня. Мне  жаль,  что
ваш первый бал окончился таким образом.
   -  Во  всяком  случае,  это  было  незабываемо.  -  Она  взяла  поднос  и
направилась к двери.
   - Клер, подождите, -  проговорил  Никлас,  и  в  голосе  его  послышалась
напряженная нотка. Она обернулась.
   - Да?
   Он стоял, глядя в окно на безмолвную улицу, дыхание его было учащенным, а
правая рука то сжимала, то отпускала край занавески. Не  дождавшись  ответа.
Клер сказала:
   - Вы хотите меня о чем-то попросить?
   - Клер, вы не могли бы остаться со  мной  до  конца  ночи?  -  с  трудом,
запинаясь, словно каждое слово  вытягивали  из  него  раскаленными  щипцами,
проговорил Никлас.
   - Вы хотите, чтобы я спала с вами? - тупо  переспросила  она,  удивившись
этой просьбе еще больше, чем его  странному  вопросу  о  том,  как  целуется
Люсьен.
   Никлас отвернулся от окна;  в  комнате  слышалось  его  тяжелое,  хриплое
дыхание. Клер внезапно осознала, что  сейчас  он  впервые  после  встречи  с
лордом Майклом смотрит ей прямо в лицо, и ее поразила та ничем не  прикрытая
мука, которую она увидела в его глазах. И  тут  ей  вдруг  стало  совершенно
ясно, что все его бесстрастие было не более чем маской. Как же она раньше не
сообразила? Как могла быть такой дурой? Хотя все кругом  твердили  ей  о  ее
проницательности, она как последняя идиотка так и не смогла  понять,  почему
Никлас то и дело вскакивает с места и шагает из угла в угол (чего раньше  за
ним не водилось) и к тому же избегает смотреть ей в глаза.
   Но  теперь  вся  его  тщательно  сконструированная  личина   рассыпалась,
обнажив, что таилось под ней. У Клер защемило  сердце:  хотя  она  и  раньше
догадывалась, что человеку, свято  верящему  в  дружбу,  должно  быть  очень
больно,  когда  от  него  отворачивается  близкий   друг,   действительность
превзошла самые худшие се опасения.
   Неверно истолковав выражение, появившееся  на  ее  лице,  он,  запинаясь,
сказал:
   - Не  как  любовница,  а...  как  друг.  -  Он  снова  судорожно  стиснул
занавеску, и жилы на тыльной стороне  его  руки  выступили  так,  что  стали
похожи на канаты.
   От жалости у Клер слезы навернулись на глаза.  Но  она  не  заплакала,  а
поставила поднос и спокойно сказала:
   - Конечно, я останусь, раз вы этого хотите. Он стремительно прошел  через
всю комнату и изо всех сил сжал ее в объятиях.
   - Вы же ранены! Вам, наверное, больно, - попыталась она урезонить его.
   - Вовсе нет, - сдавленно ответил Никлас. Клер ему не  поверила,  но  было
очевидно, что его нужда в ее  близости  куда  острее,  чем  испытываемое  им
физическое страдание. Она явственно ощущала, как сильно ему хочется теплоты,
дружеского участия  -  чего-то  такого,  что  могло  бы  облегчить  боль  от
предательства, которое он пережил этим вечером.
   Осторожно, стараясь не касаться его  ран  и  кровоподтеков,  Клер  обвила
руками его талию и прислонилась лбом к щеке. Они простояли так долго. Потом,
когда его дыхание стало более ровным, Никлас отпустил ее и сказал:
   - Вы дрожите. Ложитесь в постель и согрейтесь, я присоединюсь к вам через
минуту.
   Он вышел в гардеробную; Клер потушила лампы, сняла халат, положила его на
стул и,  освещаемая  только  огнем  в  камине,  легла  в  его  постель.  Она
чувствовала робость, но все же ни  секунды  не  сомневалась,  что  поступает
правильно, потому что считала сострадание важнее, чем соблюдение приличий.
   Вскоре  Никлас  вернулся,  одетый  в  ночную  рубашку.  Клер  улыбнулась,
догадываясь, что  он  напялил  это  одеяние  из  уважения  к  ее  девической
стыдливости, поскольку рубашка выглядела так, словно до сих пор  ее  никогда
не надевали.
   Так как бинты были теперь скрыты, вид у Никласа  снова  стал  нормальным,
если не считать выражения безысходного страдания на его лице.
   Он лег слева от Клер, повернувшись  к  ней  той  стороной  тела,  которая
меньше пострадала от ударов Майкла. Легко коснувшись губами ее  губ,  Никлас
положил голову Клер на свое плечо и начал перебирать пальцами ее волосы.
   - Я так не хотел оставаться один, - прошептал он.
   - Я тоже рада, что не осталась одна нынче ночью, - честно призналась она,
прижавшись к его боку. Клер знала: ему нужно, чтобы она была рядом  -  ничто
другое не могло сейчас облегчить его боль, и физическую, и  душевную.  А  ей
было необходимо, чтобы рядом был он. Он заговорил еще только раз,  сказав  с
тоской:
   - Он всегда называл меня Никласом.
   А теперь Майкл обращался к нему холодно и безлично:
   "Эбердэр". Клер мысленно поклялась: что бы ни произошло  в  будущем,  она
никогда не станет одной из тех, кто предал дружбу Никласа.

Глава 19

   Хотя Никлас думал, что не сможет заснуть, нежное тепло.
   Клер успокоило его боль и горе, и он погрузился  в  сон.  Проснувшись  на
рассвете, Никлас продолжал  лежать  неподвижно,  не  желая  будить  женщину,
которая спала в его объятиях. Худшее было  уже  позади:  он  пережил  другие
предательства, переживет и это. Но вчера ему пришлось  бы  намного  тяжелее,
если б рядом не было Клер.
   Прошлой ночью он, как ему казалось, довольно хорошо скрывал свои  чувства
- но только до того момента, когда Клер собралась уйти. Тогда на него  вдруг
нахлынула волна безысходного отчаяния. В то мгновение он готов был встать на
колени и умолять ее остаться.
   Конечно, лучше бы ему тогда сдержаться и дать волю своим  эмоциям  только
после ее ухода, потому что показать свою слабость - это всегда ошибка. Но не
в его правилах было терзаться из-за того, чего нельзя изменить, и сейчас  он
тоже не стал этого делать.
   И уж само собой разумеется, он нисколько  не  сожалел  о  том,  что  Клер
очутилась в его постели. От нее все еще исходил  слабый  запах  экзотических
духов, и это живо напомнило ему, как ослепительно она выглядела вчера. Да  и
нынче утром, в своей монашески  простой  ночной  рубашке,  с  растрепавшейся
косой она была прелестна и куда  более  соблазнительна,  чем  самая  дорогая
куртизанка.
   Он представил себе, что они уже любовники и  что  скоро  он  разбудит  ее
поцелуем, который станет первым шагом  к  их  полной  близости.  Его  взгляд
переместился на ее губы. Даже когда она сердито поджимала их, как и подобает
строгой школьной учительнице, ей все равно не  удавалось  скрыть,  насколько
они полные и красивые. В рассеянном утреннем свете  они  так  притягивали  и
манили, что Никлас едва сдержал желание попробовать их на вкус.
   Он начал перебирать  в  уме  самые  памятные  из  их  поцелуев.  Перечень
получился длинным, потому что Клер оказалась  способной  ученицей  и  быстро
перенимала искусство чувственности. Это не удивляло его, ибо  он  уже  давно
убедился, что именно умные женщины наиболее хороши  в  постели.  Когда  Клер
наконец станет его любовницей, ей не будет равных.
   Но поскольку это еще не произошло, он  должен  обуздывать  свои  желания.
Никлас не думал, что это будет так трудно - до того момента, когда  осознал,
что уже ласкает ее стройное тело. Он приказал себе немедленно прекратить, но
его рука, замерев на ее левой груди, наотрез отказалась повиноваться.  Через
скромную плотную фланель он чувствовал, как бьется сердце Клер.
   "Все, хватит, пора убрать руку", - строго-настрого сказал себе Никлас,  и
его рука приподнялась на пару дюймов -  как  раз  настолько,  чтобы  кончики
пальцев коснулись  соска  Клер  и  начали  гладить  его,  пока  он  не  стал
восхитительно твердым.
   Никласу захотелось одновременно и рассмеяться,  и  выругаться:  его  тело
отказывается подчиниться разуму, и это забавно. Но и весьма опасно.
   Клер  блаженно  вздохнула,  и  еще  теснее  прижалась  к  нему;  ее  рука
скользнула вниз по его торсу. На мгновение  желание  пересилило  в  нем  все
доводы рассудка, и он наклонился над ней. Сейчас он  поцелует  ее  глубоким,
страстным поцелуем, чтобы к тому моменту, когда она проснется, ее тело  было
уже полностью возбуждено. Никласу  не  терпелось  спять  наконец  фланелевую
броню и обнажить шелковистую кожу Клер. Когда он будет  целовать  ее  груди,
она наверняка издаст тот пленительный сдавленный горловой звук, который  ему
уже доводилось слышать. Потом ее глаза медленно  закроются  и  сгорающее  от
желания тело постепенно одержит верх  над  слишком  деятельным  для  женщины
умом. Эта фантазия представилась Никласу столь живо и ярко, что он чуть было
не поддался ей.
   Но разумеется, желаемое так и не  стало  действительным.  На  миг  Никлас
почувствовал себя парализованным, зажатым,  как  в  тисках,  между  плотским
вожделением и велениями совести. Пытаясь вырваться из этого  оцепенения,  он
заставил себя подумать о самом худшем событии в своей жизни, событии до того
омерзительном, что при одном воспоминании  о  нем  обуревавшее  его  желание
угасло - правда, не совсем, но вполне  достаточно  для  того,  чтобы  Никлас
овладел собой и смог пошевелиться.
   Стараясь не потревожить Клер, он бережно вытащил свою правую руку  из-под
ее головы и тут же сморщился, почувствовав  боль  от  многочисленных  ран  и
кровоподтеков, которые доселе не давали о себе знать. Но несмотря на всю его
осторожность, Клер проснулась.
   Ее длинные темные ресницы  взметнулись  вверх,  и  глубокие  синие  глаза
взглянули прямо ему в лицо. Никлас увидел в них робость, но не уловил и тени
сожаления.
   - Вы смогли уснуть? - спросила она.
   - Да,  смог  и  спал  лучше,  чем  ожидал.  Она  села,  скрестив  ноги  и
завернувшись  в  одеяло,  и  устремила  па  него  взгляд,   полный   сонного
любопытства.
   - Вы все время твердили, что собираетесь соблазнить меня,  а  сами  между
тем пропускаете такой  великолепный  случай!  Конечно,  я  очень  ценю  вашу
сдержанность, но по правде сказать, она кажется мне странной.
   Он криво усмехнулся.
   - Я попросил вас остаться со мною на  ночь  в  качестве  друга,  то  есть
выразил свое желание в такой форме, что отказать мне вам  было  бы  нелегко.
Посему воспользоваться вашим  положением  в  подобной  ситуации  я  посчитал
бесчестным. Клер издала короткий горловой смешок.
   - Мужской кодекс чести непонятен и непоследователен.
   - Несомненно, вы правы.
   Взгляд Никласа уперся  в  ворот  сорочки  Клер,  где  виднелся  крошечный
треугольник обнаженной кожи. Поскольку это была единственная  видимая  глазу
часть ее тела, вид этого  треугольника  вдруг  показался  Никласу  настолько
эротичным, что он мысленно возблагодарил Бога за то, что одет  в  просторную
ночную  рубашку,  полностью  скрывающую  степень  готовности  его   мужского
естества. Силясь повернуть свои мысли к иным, более возвышенным,  темам,  он
объяснил:
   - Честь, как и вера методиста, - нечто весьма и  весьма  личное.  Так,  я
могу, нисколько не терзаясь угрызениями совести, соблазнить вас  и  погубить
вашу репутацию, однако я ни в коем случае  не  стану  добиваться  этой  цели
обманным путем.
   - И какой же из вас после этого цыган? - полушутливо спросила Клер.  -  А
я-то думала, что хитрость и уловки составляют самую суть жизни народа  вашей
матери.
   Никлас улыбнулся.
   - Так оно и есть, по меня,  увы,  не  обошла  своим  тлетворным  влиянием
традиционная британская мораль.
   Клер прикусила полную нижнюю губку - и  ему  нестерпимо  захотелось  тоже
почувствовать ее вкус. Желание было так сильно, что  Никлас  едва  расслышал
вопрос Клер о том, скоро ли они отправятся домой.
   - В Лондоне было чудесно, но нам надо столько всего сделать в Пенрите,  -
пояснила она.
   - Вы пытаетесь увести меня подальше от линии огня, не так ли?
   - Да, - призналась Клер. - Не думаю, что лорду  Майклу  понравился  исход
вашего вчерашнего поединка.
   - Согласен, но уверяю вас, он не станет стрелять мне в спину, - попытался
успокоить ее Никлас. - А навязать мне новую дуэль ему не  удастся.  Я  этого
просто не допущу.
   На лице Клер отразились сомнение - слова Никласа явно ее не убедили.
   - Надеюсь, вы правы, и все же мне хотелось бы поскорее вернуться в Уэльс.
Достопримечательностями Лондона я уже сыта по горло - дальше некуда.
   - Большую часть моих дел я завершу в ближайшие несколько  дней,  и  после
этого мы сразу же уедем, - ответил он.
   - Отлично.
   Вмиг повеселев, Клер выскочила из постели.
   - Теперь мне  надо  побыстрее  добраться  до  собственной  спальни,  -  с
озабоченным видом проговорила она. - К счастью, сейчас еще очень  рано,  так
что никто из слуг не узнает, где я провела ночь.
   - Разве так важно, что они подумают?  Надевая  поверх  рубашки  бархатный
халат, Клер с грустной улыбкой посмотрела на Никласа.
   - Может быть, для кого-то это и не имеет  значения,  но  поскольку  я  не
получила аристократического  воспитания,  я  не  обладаю  вашим  возвышенным
безразличием к мнению других людей.
   Когда она взялась за ручку двери, Никласу, как  и  накануне,  показалось,
будто от пего с кровью отрывают что-то очень родное  и  дорогое,  -  правда,
сейчас это чувство было слабее, по суть его осталась прежней. Сознавая,  что
ведет себя как набитый дурак, он сказал:
   - Я хотел бы получить свой сегодняшний поцелуй. Клер повернулась  к  нему
лицом, сразу насторожившись.
   - А не лучше ли отложить его на более позднее время?
   - Все в ваших руках: если хотите, потом я поцелую вас еще.
   Он в два шага преодолел разделявшее их расстояние и сжал ее в объятиях. У
Клер перехватило дыхание, когда сквозь ткань своей и его ночной рубашки  она
почувствовала, как выпирает его мужская плоть; но она не отстранилась.
   Никлас медленно, с наслаждением прикусил зубами ее нижнюю  губу,  которая
отчего-то так притягивала его несколько минут назад.  Ее  рот  раскрылся,  и
неровное теплое дыхание ласково обдало его щеку. Когда их губы слились и его
язык проник в горячую трепещущую глубину, ее  язык  с  готовностью  ответил,
сперва легким прикосновением, а затем, словно дразня, метнулся в сторону.
   Поцелуй длился и длился, от него занималось  дыхание  и  сердце  начинало
колотиться все чаще и чаще. Никлас смутно  осознал,  что  притиснул  Клер  к
двери и что их чресла трутся друг о друга  в  глубоко  эротической  имитации
полового акта. Он легко поднял ее ночную рубашку  и  халат,  жадно  обхватил
ладонью обнаженную  ягодицу  и  еще  крепче  прижал  тело  девушки  к  своей
разгоряченной плоти.
   - Клер... - проговорил он хрипло. - Ты такая красивая. Такая желанная.
   Ему не следовало произ