ь всех
поэтов и философов и резво болтать об их произведениях, но при этом не  быть
умной. Откровенно говоря, мною правит не разум, а эмоции и инстинкт. Я  сама
не понимаю, почему должна делать некоторые вещи. Зато,  если  хочешь,  скажу
тебе, почему дует ветер - вот это имеет отношение к уму. Я знала, что должна
приехать в Лондон, чтобы стать куртизанкой. Точно так же теперь я  чувствую,
что должна сойтись с лордом Сент-Обеном. Прости меня. - Ее голос сорвался. -
Я вела бы себя иначе, если бы могла, - уже шепотом добавила Диана.
   Мадлен так хорошо понимала молодую женщину, словно все происходило с  ней
самой. Она относилась к Диане как к дочери. И, как любящая  мать,  старалась
уберечь свое дитя от беды. Мэдди вздохнула.  Что  и  говорить,  Диана  очень
ранима, но, надо отдать должное ее силе, питаемой  глубокой  мудростью.  Она
уже пережила горе и потери и, нет сомнений, сумеет пережить неудачный роман.
У большинства женщин сердце разбивается не один раз в жизни.
   - Прости меня, моя дорогая. Я просто  хотела,  чтобы  ты  задумалась  над
моими словами,  поверила  бы  мне  -  ведь  я  пережила  то,  от  чего  тебя
предостерегаю. Но раз уж ты должна делать что-то, то  -  Мадлен  улыбнулась,
вспомнив, как виконт замер на месте при виде Дианы. - Иногда у таких мужчин,
как Сент-Обен, под ледяной наружностью полыхает пламя. И если есть на  свете
женщина, которая сумеет растопить внешнюю ледяную оболочку, так это ты.
   - Возможно, - спокойно согласилась Диана. - Посмотрим.
   Крепче обхватив колени, она невидящим взором смотрела перед собой.  Мэдди
была права - она не все ей рассказывала, хоть они и были подругами. Диана не
в силах была обсуждать с кем  бы  то  ни  было,  что  тревожило  ее  сердце.
Впрочем, о некоторых вещах она говорила с Мадлен с удовольствием:
   - Знаешь, я наконец-то поняла, почему ступила на этот путь.
   Мадлен устроилась поудобнее.
   - Так почему же? - спросила она заинтересованно.
   -  Ты  сама  подала  мне  идею  свободной  жизни.  Я  была  лишена   этой
возможности. Ты  же  знаешь,  как  мало  шансов  познакомиться  с  кем-то  в
Кливдене. Вот Лондон - другое дело. Здесь полно  мужчин,  и  я  веду  совсем
другой образ жизни. - Диана озорно улыбнулась. - Я почувствовала силу  своей
красоты - это очень приятно, надо отметить. Да, - решительно добавила она, -
все это мне по нраву. Не хочу прожить остаток жизни без мужчины.
   - До такой степени, что ты и сына готова приобщить к этой жизни?
   - Тебе все известно лучше, чем кому бы  то  ни  было,  -  резко  ответила
Диана. - Вообще-то жизнь моего сына касается только меня. Если я удачлива  -
у меня будут и деньги, и влиятельные знакомые.  Он  так  счастлив  здесь,  в
школе. Если дела пойдут хорошо, я вернусь к обычной жизни до тех  пор,  пока
он поймет, чем я занимаюсь.
   Диана уронила голову на колени, чтобы скрыть слезы. Если бы  не  Джеффри,
она едва ли решилась бы встать на этот скользкий  путь.  Дня  не  проходило,
чтобы Диана не тревожилась за  сына,  не  думала  о  возможных  последствиях
собственного шага.
   - Прости меня, дорогая, - извинилась Мадлен. - Мне не следовало  говорить
этого. Просто я так беспокоюсь о тебе и о Джеффри! И помни:  я  всегда  буду
рядом с тобой, чтобы в случае беды помочь тебе собрать осколки сердца.
   Диана облокотилась о спинку дивана. Внезапно на нее навалилась усталость.
К худу ли, к добру, но в действие вступили силы, которые не остановить.  Она
могла лишь надеяться, что интуиция не приведет ее к катастрофе.

***

   Оставив карету своему кузену, Джерваз решил прогуляться пешком до  своего
городского дома на Курзон-стрит.  Ночной  Лондон  был  не  самым  безопасным
местом на свете, но участникам войны в Индии было не привыкать к  опасности.
Вдыхая полной грудью холодный ночной воздух, виконт задумался о том,  почему
его так прельстило хорошенькое личико Дианы. Франсис был прав: пора заводить
новую любовницу.
   Ну почему он не может обойтись без женщины? Его плоть требовала  женщины,
как желудок требовал еды и питья.  Могут  же  некоторые  мужчины  жить,  как
монахи, и не вспоминая об особах противоположного пола! Виконт им завидовал,
но вести себя так же был не в состоянии. Господь,  давший  ему  богатство  и
здоровье, одарил и непомерным плотским аппетитом.
   В Индии он содержал хрупкую  местную  девушку  с  темными  миндалевидными
глазами, которая не переставала удивлять  его  в  постели  своими  умениями.
Сананда мало говорила, всегда была рядом и не просила ничего взамен.  Виконт
несколько лет содержал всю ее семью, а уезжая, оставил им денег  на  покупку
двух крупных магазинов.
   Содержать Сананду было идеальным выходом для Сент-Обена: она не требовала
ничего из того, что было бы необходимо англичанке. Здесь,  в  Лондоне,  ему,
конечно,   можно   было   взять   в   любовницы   женщину   своего    круга,
неудовлетворенную мужем, но.., ей придется уделять слишком много  времени  и
лгать о любви, а вот это Джерваз терпеть не  мог.  Дешевые  девицы  тоже  не
выход - он боялся подцепить какую-нибудь заразу.
   Лучше всего, считал Джерваз, найти женщину не из высшего  света.  Она  по
крайней мере будет благодарна  за  материальную  поддержку.  Глупостью  было
тратить время на эту экзальтированную, дорогую Диану Линдсей. Но как  только
он вспоминал ее манящие глаза и женственную фигуру, все доводы разума тут же
улетучивались. Внутренний голос нашептывал, что на то у него и деньги, чтобы
тратить их на всякие  шикарные  вещи  и  прихоти.  А  Джерваз  вынужден  был
признаться себе, что более  милой  "прихоти",  чем  Диана  Линдсей,  ему  не
сыскать.
   Дом Сент-Обена - мрачноватая величественная громадина - был слишком велик
для одного человека. Джерваз отпер дверь собственным ключом.  На  то,  чтобы
убедить слуг не дожидаться его поздними вечерами,  ушло  несколько  месяцев.
Вот и сейчас его никто  не  встретил,  но  на  столике  в  вестибюле  горела
предусмотрительно оставленная для хозяина дома лампа.
   Джервазу совсем не хотелось спать, и  перед  тем  как  подняться  в  свои
покои, он зашел в гостиную. Эта комната представляла собой настоящий  шедевр
гигантизма и роскоши - комната для богов и великанов.
   Прямо  от  расписанного  в  итальянском  стиле  потолка  свисал  огромный
персидский ковер, заказанный специально для этой  гостиной.  Два  камина  из
резного мрамора были настоящим украшением зала. Изящная мебель была  сделана
по проекту самого модного художника - Роберта Адама.
   Миновав  гостиную,  виконт  вошел  в   кабинет,   заставленный   книжными
стеллажами. В комнате даже по прошествии достаточного времени все еще  витал
слабый аромат отцовского табака. Больше о старом виконте Джервазу  ничто  не
напоминало. Это и неудивительно: отец и сын редко встречались и  мало  знали
друг друга, так что Джерваз и не представлял себе, что может напоминать  ему
об отце.
   Неожиданно  для  себя  самого,  молодой  человек   решил   побродить   по
доставшемуся ему в наследство дому. Все слуги уже отправились спать, поэтому
Джерваз в одиночестве блуждал по бесконечным коридорам и огромным  комнатам,
и его шаги эхом отдавались  в  пустынном  доме.  Что  и  говорить,  это  был
настоящий дворец. В огромном бальном зале не танцевали с тех пор, как умерла
его  мать,  а  случилось  это  четырнадцать  лет  назад.  Главная  лестница,
раздваиваясь,  вела  наверх  и  заканчивалась  у  двух  мраморных   арок   -
говаривали, что такой роскоши нет больше ни у кого в Лондоне. Ах как  хороша
была его мать, когда спускалась вниз  по  этой  лестнице!  В  ее  золотистых
волосах и на белых плечах сверкали бриллианты.
   Хоть Джерваз и был единственным  владельцем  дома  и  всего,  что  в  нем
находилось, он не радовался и  не  гордился  этим.  Если  этот  великолепный
мавзолей кому и принадлежал - так это  слугам,  которые  с  утра  до  вечера
полировали мебель и натирали  полы  и  вообще  содержали  дом  в  стерильной
чистоте.
   За два года особняк так и не стал для Джерваза родным домом. Он впадал  в
настоящую депрессию, возвращаясь промозглыми  вечерами  в  выстуженный  дом.
Временами виконту казалось, что Британия нарочно  завоевала  южные  колонии,
чтобы англичане, не меняя подданства, могли пожить в теплом климате.
   Во время пятимесячного путешествия домой Сент-Обен  тешил  себя  надеждой
продать огромный дом и купить что-нибудь более скромное, но потом передумал.
Этот дом был частью огромного состояния Сент-Обенов и должен был перейти  по
наследству его  кузену  Франсису  или  его  детям.  Франсис  был  веселым  и
общительным человеком  и,  нет  сомнений,  обязательно  обзаведется  семьей.
Наверное, только они смогут согреть теплом эту громадину.
   В гостиной было холодно, несмотря на два камина. Казалось, холод проникал
не только в тело, но и в душу. Джерваз лениво подумал  о  людях,  задумавших
построить этот особняк, и о том, были ли они счастливы Впрочем,  сам  виконт
не ждал ни тепла, ни счастья. В Индии он привык искупать свои  грехи  хорошо
выполненной работой и честным поведением и полагал, что этого  довольно.  Он
приносил пользу и заботился о благополучии подчиненных.  В  его  руках  была
большая власть, но он сумел применить ее с выгодой для нации...
   Лишь пройдя почти полдома, Джерваз понял, что  ноги  несут  его  в  покои
матери, расположенные за комнатами хозяина, то есть за его собственными.
   Может, из-за того, что голова его была занята размышлениями  о  женщинах,
молодой человек решился наконец встретиться  с  духом  женщины,  давшей  ему
жизнь.
   Медора,  виконтесса  Сент-Обен,   была   дочерью   герцога.   Грациозная,
очаровательная, она обладала необыкновенной привлекательностью.  Прошло  уже
восемнадцать лет с тех пор, как он видел ее в последний раз, и  восемнадцать
лет назад он в последний раз заходил в эти комнаты.
   Ребенком он обожал мать.  Всегда  радовался,  когда  она  хвалила  его  и
огорчался, когда она сердилась. Он был слишком мал, чтобы понять,  как  мало
его поведение влияло на ее настроение, поэтому  всегда  расстраивался,  если
ему не удавалось угодить ей.
   В гостиной матери, стены которой были по-прежнему, как и  при  ее  жизни,
обиты ее любимым розовым шелком, висел  портрет.  Задержавшись  в  дверях  и
положив руку на дверной косяк, Джерваз внимательно всмотрелся в картину. Это
была работа художника сэра Джошуа Рейнолдса. Он изобразил  Медору  в  полный
рост, и портрет был таким живым, что, казалось,  женщина  вот-вот  сойдет  с
полотна. На виконтессе было белое шелковое платье, а волосы,  не  обсыпанные
пудрой, золотыми  кудряшками  рассыпались  по  плечам  Возле  матушки  стоял
шестилетний Джерваз; задрав голову, он с восхищением смотрел на  нее  Медора
хотела, чтобы ее сын был запечатлен на полотне вовсе не из большой  любви  к
ребенку Просто она любила, чтобы ей поклонялись Даже сейчас, спустя двадцать
пять лет, виконт помнил все сеансы, когда писалась  картина.  К  его  матери
приходили друзья, и она веселилась и шутила с ними, что  вызывало  постоянно
растущее раздражение Рейнолдса. Сам Джерваз молчал:  он  был  счастлив,  что
может проводить  в  обществе  матери  так  много  времени  и  ужасно  боялся
провиниться в чем-нибудь. Тогда бы  его  выгнали.  Однажды  один  из  гостей
похвалил мальчика, сказав леди Медоре, что у нее  на  диво  хорошо  воспитан
ребенок. В ответ она беспечно заявила, что ее сын родился взрослым.  Сколько
раз после этого случая Джерваз ломал себе голову, пытаясь понять, хотела  ли
мать похвалить его или оскорбить, но до сих пор он не знал ответа.  Впрочем,
нет сомнений, это было саркастическое замечание Несмотря на  то  что  вокруг
Медоры  парил  эдакий  бело-золотой  дух  невинности,  она   была   женщиной
распутной. Впрочем, выполняя свой супружеский долг, она подарила  мужу  двух
наследников. Старший сын умер в раннем детстве, а младший сейчас стоял перед
ее портретом, раздумывая о том, что заставило ее стать тем, кем она стала.
   Медора Брэнделин была единственной женщиной, которую  Джерваз  любил,  но
для нее это ровным счетом  ничего  не  значило.  Даже  меньше.  Чем  ничего.
Возвращаясь мыслями к своему детству, виконт подумал,  что  ее  преступление
заключалось в том, что она просто не думала о своем сыне, он  лишь  досаждал
ей.
   Слава Богу, теперь он мог спокойно смотреть на ее изображение:  раны  так
хорошо зажили, что Джерваз почти не чувствовал душевной боли Теперь он может
похоронить мать в том же черном колодце памяти,  куда  несколько  лет  назад
опустил свою нелепую женитьбу. Мысль об этом дурацком происшествии не давала
ему покоя, но Джерваз, как мог, постарался  оградить  себя  от  последствий.
Судя по словам его юриста, больная девочка, на которой его женили, была жива
и здорова.
   Даже теперь виконту была  невыносима  мысль  о  том,  каким  болваном  он
оказался, позволив затащить  себя  в  ловушку.  Не  будь  он  тогда  пьяным,
несчастья бы не случилось. Однако сейчас, спустя несколько лет, все казалось
ему не таким страшным, как поначалу. Мэри Гамильтон теперь жила в  достатке,
и, возможно, с ней обходились лучше, чем прежде, а  он,  Джерваз  Брэнделин,
получил горький урок на всю жизнь. Все эти годы он держал  себя  в  железных
рукавицах, не позволяя лишнего - ни в выпивке и ни в чем другом.
   Однако надо  сказать,  что  женитьба  была  в  некотором  смысле  выгодна
Джервазу.  Будь  виконт  холостым,  мамаши  смотрели  бы  на  него  как   на
потенциального, очень выгодного жениха. И хотя  Джерваз  ни  разу  нигде  не
обмолвился о своей  злополучной  женитьбе,  в  обществе  ходили  невероятные
сплетни  о  сумасшедшей  жене  в  Шотландии.  Это  настораживало  родителей,
жаждущих пристроить дочек.
   Сент-Обен устал и понял, что хочет лечь. Он  взглянул  последний  раз  на
портрет матери, и ему показалось,  что  она  смотрит  на  него  насмешливыми
глазами Ее пухлые губки были слегка  приоткрыты,  словно  она  хотела  вслух
сказать то, чего он не имел ни малейшего желания слышать.
   Джерваз резко повернулся. Завтра же  он  прикажет  снять  портрет,  чтобы
отправить его в Обенвуд. Управляющий сможет пристроить его  где-нибудь  там,
где виконт никогда не увидит его.

***

   Ночной сон развеял грустные мысли Джерваза, и он  был  полон  нетерпения,
подъезжая поутру к дому Дианы  и  ведя  за  собой  серую  кобылу.  Ему  было
любопытно, не передумала ли таинственная миссис Линдсей  кататься  -  ранние
прогулки были не в чести у женщин ее профессии, которые по  вполне  понятным
причинам не могли выходить из дома рано утром.
   Чарльз-стрит была аристократическим районом и располагалась она  всего  в
нескольких кварталах от дома Сент-Обена. По внешнему виду дома ничего нельзя
было сказать о занятиях его обитательницы, кроме того, что она была  богата,
раз могла позволить себе подобную роскошь. А может, особняк был  подарен  ей
каким-нибудь мужчиной? Эта мысль была неприятна Джервазу.
   Едва он соскочил со своего жеребца и  привязал  поводья  к  металлическим
перилам, дверь особняка отворилась, и миссис Линдсей легко сбежала  вниз  по
мраморным ступеням. Виконт боялся, что утром она  покажется  ему  далеко  не
такой прекрасной, но опасения его были напрасными. В  ярком  утреннем  свете
она была еще прекраснее, чем при свете свечей.
   Судя по ясному взору ее голубых глаз, Диана спала сном праведника. Темные
блестящие волосы были завязаны в тугой узел на затылке. На ней  был  простой
синий костюм для верховой езды и шляпка в тон костюму. Светлое перо на шляпе
было ее единственным  украшением.  Простота  платья  подчеркивала  необычную
красоту ее лица и изящную фигуру. Джерваз почувствовал  возбуждение,  и  ему
было нелегко заговорить спокойным голосом.
   - Доброе утро, миссис Линдсей. Вы на редкость точны.
   Она серьезно посмотрела на него.
   - Я догадалась, что если вы чего и не выносите, так это ожидания.
   У Джерваза вдруг перехватило дыхание, когда она приблизилась к нему. Если
даже эта женщина запросит тысячу гиней за ночь, он сдастся.
   - Вы правы, миссис Линдсей, ненавижу,  когда  меня  заставляют  ждать.  -
Повернувшись к лошадям, он махнул рукой в сторону серой кобылы.  -  Вот  эта
лошадка - для вас.
   Диана широко распахнула глаза от удивления - кобыла была великолепной.
   - О, какая милая дама! - воскликнула девушка. - Как ее зовут?
   - Ее кличка - Федра, но вы можете дать ей другую.
   Диана вопросительно посмотрела на него:
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Она ваша. - Джерваз был доволен, увидев, как поражена миссис Линдсей  -
это была хоть небольшая компенсация за то потрясение,  которое  он  испытал,
увидев ее.
   Диана погладила кобылу.
   - Я не могу принять такой подарок. Мы еще не заключили с вами соглашения,
а я не хочу быть у вас в долгу до того, как приму окончательное решение.
   Виконт  был  удивлен,  что  миссис  Линдсей  разыгрывает  из  себя   леди
Добропорядочность. Судя по всему, она забыла первую  заповедь  всех  шлюх  -
принимать все подарки, которые им предлагают.
   - Эта кобыла - подарок, а не плата, -  заявил  он.  -  Вы  мне  ничем  не
обязаны.
   Диана посмотрела на него долгим взглядом:
   - Ладно, посмотрим. Помогите мне взобраться в седло, пожалуйста.
   Джерваз подставил ей сплетенные пальцы,  а  Диана,  схватившись  за  луку
седла,  приподняла  юбки,  приоткрыв  лодыжки,  и  поставила  одну  ногу  на
сцепленные руки виконта. Помогая ей сесть в дамское седло,  молодой  человек
обратил внимание на то, что ноги Дианы так же изящны, как и все, что открыто
взору.
   В те времена было принято, что  мужчина,  усаживающий  женщину  в  седло,
расправляет ее юбки. Этот обычай предоставлял кавалерам большие  возможности
- можно было дотронуться до колена дамы, погладить ее бедро... Вот  и  Диана
напряглась, опасаясь, что ее спутник дотронется до ее лодыжки  или  позволит
себе какую-нибудь другую вольность. Джерваз медлил, и девушка словно  воочию
видела, как несутся его мысли. Интересно, мелькнуло у нее в  голове,  каково
это - почувствовать на себе прикосновение его сильных рук.  Но...  Сент-Обен
лишь расправил ее юбки,  даже  не  притронувшись  к  ногам.  Диана  испытала
облегчение, к которому, признаться, примешивалось и разочарование.
   Подтянув ее стремена, виконт сам вскочил на коня. Конечно, может, Мэдди и
права - Сен-Обен довольно холоден, но это не мешало ему оставаться любезным.
Верхом он ездил, как кентавр. Впрочем,  Диана  лишь  изредка  с  восхищением
поглядывала на своего спутника: все ее внимание было приковано к Федре.
   В это время суток  улицы  Мэйфэйр  -  фешенебельного  района  Лондона,  в
котором они оба жили, - были пустынны, но это  лишь  радовало  всадницу,  не
ездившую верхом несколько лет. Кобыла шла довольно тихо,  и  Диана  получала
истинное удовольствие от езды. Они  уже  поравнялись  с  Гайд-парком,  когда
девушка, откинув голову назад, весело рассмеялась. Ее кавалер, не  отстающий
от Дианы ни на шаг, в равной степени пугал и притягивал к  себе  девушку,  а
она.., она была простой провинциалкой,  которая  слишком  далеко  заплыла  в
опасные воды. Впрочем, несмотря на это, жизнь была прекрасной!
   Пришпорив кобылу, Диана с полмили проскакала галопом, но потом перешла на
более спокойную рысь.
   - Как ей подходит кличка Федра'! - весело крикнула девушка следующему  за
ней по пятам виконту. - Кажется, она означает "яркая"?
   Брови Сент-Обена удивленно поползли вверх:
   - Вы знаете греческий?
   Сначала Диана замялась, подумав, что совершила ошибку, но  решила  затем,
что все в порядке. Чем  больше  он  будет  удивляться,  тем  лучше.  Девушка
дразняще улыбнулась:
   - Знаю немного латынь и еще меньше греческий.
   - Вы удивительная женщина, миссис Линдсей.
   - Куртизанка не все время проводит, лежа на спине, милорд, - с  ироничной
усмешкой заметила Диана.
   - Нет. Разумеется, нет, - признался Джерваз, улыбаясь ей в ответ. - Время
надо проводить в опе