дражать. Больше того, похоже  было, что их смущает такое ребячество вожака
и они норовят на это время уйти от него подальше. Остается предположить, что
бык устраивал  это  представление по  той же причине,  какая  побуждает льва
ходить взад-вперед  по клетке  или белого медведя  и  слона покачиваться  из
стороны в сторону: просто чтобы дать себе  разрядку и чем-то заполнить время
в ожидании  очередной  трапезы.  Казалось,  Чингиз  каждый  раз  с  глубоким
интересом ждал,  чем все кончится. Удастся ему выдернуть копыто из  рога или
нет? "Конец этого захватывающего фильма смотрите через неделю."
     В гареме старого вожака  была корова с одним рогом; вскоре после  того,
как  я перешел в  эту секцию,  она родила теленка, который очень походил  на
обычных   телят,  если  не  считать  несоразмерно  больших  ушей.   Шкура  -
симпатичного шоколадно-коричневого цвета, большие круглые коленные суставы и
дивный  непослушный хвост. Однако на второй день, хотя теленок уже трусил по
загону за  матерью, нам  показалось, что он  все-таки слабоват. Мы с  Бертом
внимательно наблюдали за ним.
     - Как ты думаешь, Берт, что с ним такое? - спросил я.
     - Кто его знает,- ответил Берт.- Но что-то неладно, это точно.
     Внезапно, к нашему великому удивлению, мы увидели, что теленок пытается
щипать траву. Да, тут и  впрямь что-то очень неладно: двухдневный теленок не
щиплет траву,  если получает  необходимое питание. Подманив корову  овсом  и
сеном  к ограде, мы установили, что ее соски совсем пустые. Не найдя молока,
отчаявшийся теленок в поисках пищи решил подражать матери...
     - Что будем делать? - спросил я Берта.
     -  Что   ж,  выход  только  один,-  ответил  он.-   Забрать  теленка  и
выкармливать из бутылочки.
     Уводить теленка из-под носа у любящей  буйволицы  - не совсем обычное и
не совсем приятное дело.  С великим трудом удалось нам отделить мать и  дитя
от стада и заточить в сарае.  Разумеется, в это самое время явился Билли, до
которого дошел  слух, что происходит нечто необычное. Он весело сообщил, что
пришел посмотреть, как меня пронзят рогами. А не меня, так кого-нибудь еще.
     Теперь  предстояло самое интересное: надо было войти в сарай и отнять у
буйволицы теленка.
     - Так вот,- инструктировал меня Берт, - я вхожу и загоняю ее в угол. Ты
хватаешь теленка и тащишь его наружу, понял?
     - Понял,- ответил я.
     В  памяти  промелькнуло  все,  что  я  когда-либо  читал  о  свирепости
африканского буйвола. Берт вооружился длинной и весьма хрупкой на вид палкой
и вошел в сарай; я, изо всех сил стараясь  выглядеть беззаботно, с дрожащими
коленями  последовал за ним. Корова  стояла в дальнем конце  сарая,  теленок
жался к ее морде. Она выглядела раз в пять  больше, чем на  воле.  Когда  мы
приблизились,  буйволица  насторожила  уши и  фыркнула  удивленно  и  слегка
раздраженно.
     -  Так  вот,-  снова  заговорил  Берт.-  Я  отвлекаю ее  палкой,  а  ты
подбегаешь и хватаешь теленка. Идет?
     Подтвердив, что теоретически его идея выглядит вполне здраво, я вытер о
куртку  вспотевшие  ладони. Тем  временем Берт шагнул  вперед,  приговаривая
повелительным  тоном: "Ну,  пошла,  девочка, пошла".  Его  маневр  настолько
ошарашил  буйволицу, что Берту, к моему великому удивлению, и впрямь удалось
загнать ее в противоположный угол.
     - Давай! - внезапно крикнул он.
     Воззвав о помощи к небесам, я ринулся вперед,  обхватил руками теленка,
попытался  оторвать  его  от  земли и  с ужасом  обнаружил, что  он  слишком
тяжелый.  Теленок  приветливо  обнюхал меня  и грузно наступил мне  на ногу.
Убедившись, что его не поднять, я изменил тактику: крепко ухватил теленка за
передние ноги и потащил за собой. Тут до него вдруг дошло, что я намереваюсь
разлучить его с родительницей. Такая перспектива ему нисколько не улыбалась,
он уперся в пол своими обрубками и, сколько я ни тянул, не двигался с места.
     - Берт! - в отчаянии крикнул я.- Я не могу его сдвинуть.
     Берт  оглянулся, и в  ту же минуту  буйволица решила, что ее достаточно
долго  терроризировали. Следующие несколько секунд мы с  Бертом  были заняты
тем,  что  старались держаться с той стороны, где у коровы не было  рога.  В
конце концов нам удалось без серьезных потерь отступить за дверь, после чего
я с некоторым  трудом  уговорил Билли, чтобы он  помог тащить теленка. Снова
Берт вошел с палкой в сарай, и  ему опять удалось отогнать буйволицу. Тотчас
мы  с  Билли  ворвались внутрь  и  схватили  строптивого буйволенка.  Начало
сложилось не совсем удачно, потому что я нечаянно наступил на ногу Билли,  и
тут же  теленок  ловко подтолкнул  меня, после чего  мы с Билли шлепнулись в
любимую  лужу  быка.  Ничего не  скажешь, роскошная  была лужа.  Наконец  мы
выбрались из нее, вцепились в буйволенка и вытолкнули его из сарая, потные и
вымазанные навозом с  ног  до головы. Блеющего  и  отбрыкивающегося младенца
завернули  в  мешковину,  погрузили  в фургон  и  живо отвезли  в  ту  часть
зоопарка,  где содержался и выкармливался  молодняк. А нам  с Билли пришлось
отправляться домой, чтобы принять ванну и сменить одежду, прежде чем в таком
виде снова являться на люди.
     С  наступлением  зимы  жизнь  в  "лачуге"  все  больше  угнетала  меня.
Спустишься  в  огромную  гостиную  на  первом  этаже  -  волей-неволей  надо
участвовать  в  малосодержательных  беседах  с другими  жильцами. Оставалась
спальня, напоминающая тюремную  камеру  и до  того холодная, что она  вполне
могла бы служить холодильником.  Мое жалованье не  позволяло  мне  проводить
долгие  зимние вечера в трактире,  поэтому  чаще  всего  я уже  в семь часов
вечера лежал  в постели с  книжкой или со своими тетрадями. Немудрено, что я
ждал четверга (когда обедал у Билов) с таким же нетерпением, с каким буддист
грезит о  нирване. Теплая, светлая гостиная  Билов, занимательный разговор о
животных, шумные  карточные игры  по правилам, придуманным  самим капитаном,
пение у пианино, пожар во рту от  капитанского кэрри  - все это было великим
событием для человека, заточаемого на ночь в некое подобие концентрационного
лагеря.  К тому же время  от  времени  затевались восхитительные  вылазки  в
Данстейбл  или  Латон,  чтобы  посмотреть  заинтересовавший  капитана  новый
кинофильм. В такие дни Билли загодя отыскивал меня в зоопарке и извещал:
     - Старикан велел тебе сегодня прийти пораньше, поедем в кино.
     Я приходил  пораньше и заставал капитана в прихожей, где он нетерпеливо
ждал остальных,  в три раза  тучнее  обычного благодаря  толстому  пальто  и
огромному шарфу.
     - А, Даррелл,- рокотал капитан,  лихорадочно  поблескивая очками из-под
узких  полей надвинутой на лоб фетровйй  шляпы,- входите, входите.  Хоть  вы
вовремя. И чем только заняты эти женщины? Чем занята твоя мать, Билли?
     - Одевается,- следовал краткий ответ.
     Капитан мерил прихожую грузными шагами, ворча и поглядывая на часы.
     - Глэдис! - орал он наконец,  не в силах  больше сдерживаться.- Глэдис!
Где ты там застряла, черт возьми? Глэдис!
     Издалека,   со   стороны   спальни,   доносился   голос   миссис   Бил,
примирительным тоном объясняющей причину заминки.
     -  Давай-ка поживей! - ревел в ответ капитан.- Ты знаешь,  который час?
Глэдис!..  Глэдис!  Я  говорю, знаешь, который час? Если  не  поспешишь,  мы
опоздаем к началу... Глэдис!.. Я не кричу... Просто пытаюсь расшевелить вас,
окаянных   женщин...  Я  вовсе  не  ругаюсь...   Просто   хочу,   чтобы   вы
поторапливались!
     Наконец появлялась миссис Бил в сопровождении трех щебечущих девушек, и
капитан, словно  огромная овчарка,  выпроваживал  их  на  улицу  и загонял в
машину, ворча себе что-то под нос. Сам он втискивался за руль, Лора и миссис
Бил  садились рядом  с ним, все остальные  жались на  заднем  сиденье. Мотор
несколько раз грозно взрыкивал, натужно скрежетало сцепление, наконец машина
срывалась с места.
     - Ха! - удовлетворенно произносил капитан. - Мигом там будем.
     В те дни  бензин  еще  отпускали  по карточкам,  и  это  обстоятельство
чрезвычайно  раздражало капитана,  который воспринимал все виды карточек как
проявление неукротимой ненависти правительства к нему лично  и  к его семье.
Для  экономии бензина  он придумал  свой  способ,  одинаково оригинальный  и
бесполезный. Там, где дорога шла под уклон, капитан выключал мотор.
     - Толкайте! - рокотал он. - Все вместе - толкайте.
     Услышав впервые эту примечательную команду,  я  заключил,  что кончился
бензин и  капитан  хочет,  чтобы мы вышли  из  машины и  подталкивали сзади.
Ничего  подобного.  Капитаново   "толкайте"   означало,  что   нам  надлежит
раскачиваться  взад-вперед  на  сиденьях. Он  уверял, что таким способом  мы
сильнее разгоняем автомобиль на спуске.
     - Толкайте! Ну же, толкайте,- ревел он, раскачивая свою могучую тушу. -
Толкай, Глэдис!
     -  Я  толкаю,  Вильям,-  выдавливала  из  себя порозовевшая миссис Бил,
дергаясь, точно беспокойный персонаж кукольного спектакля.
     - Слабо толкаешь! Эй вы, сзади, давайте толкайте как следует.  Сильней!
Сильней!

     - Я не  могу сильней, Вильям,-  задыхалась миссис  Бил.  -И  я  не вижу
никакой разницы.
     - Разница есть,- рычал капитан. - Разница будет, черт возьми,  если как
следует постараться. Давайте сильней... еще сильней!
     Но вот кончился уклон, машина начинает взбираться на подъем.
     -  Дружно... все  вместе...  сильней... сильней!  -  лихорадочно  вопил
капитан, и мы толкались, словно регбисты в свалке, наполняя машину пыхтеньем
и хрипами.
     Наконец машина останавливалась, капитан включал тормоз.
     - Ну вот, - недовольно ворчал  он, высовывая из окошка ладонь величиной
с лопату. - Глядите, только до этого куста дотянули. А в прошлый раз хватило
разгона вон до того боярышника. Говорил вам, толкайте как следует.
     - Но мы просто не можем сильнее толкать, Вильям.
     - Ритм - вот чего вам недостает,- объяснил капитан.
     - Какой может быть ритм, когда толкаешь, дорогой.
     - А я говорю, может, - рокотал  капитан. -  В Африке последний портовый
грузчик это  знает.  Ритм  и согласованность...  Только  надо с  умом. Ну-ка
попробуем еще раз.
     - Хоть бы скорее отменили  эти карточки,- шепотом жаловалась мне миссис
Бил.
     - Как будто  я  в этом виноват! -  язвительно кричал капитан. -  Не моя
вина, что это окаянное правительство отпускает нам бензин чайными ложками. Я
только стараюсь растянуть его.
     -  Конечно,  милый. Не надо  браниться.  Я  не говорила, что  ты в этом
виноват.
     -  Я  не  виноват, черт  возьми. Стараюсь сделать, как  лучше, а  вы не
хотите помочь толком.
     - Хорошо, хорошо, милый.  Мы  попробуем еще раз. Машина  взбиралась  на
гребень  следующего холма  и начинался новый спуск.  Капитан  опять выключал
мотор.
     -  Ну,-  кричал  он,-  слушайте  мою команду.  И  не  жалейте сил.  Все
вместе...  раз,  два,  три - толкнули.. раз, два, три  -  толкнули...  Ты не
толкаешь, Глэдис! Ты толкаешь не  в ногу! О каком результате можно говорить,
черт возьми, когда вы толкаете не в ногу? Раз, два,  три - толкнули. Глэдис,
внимательнее!
     Вот так, дергаясь и пыхтя, мы ползли к цели. И даже самый захватывающий
фильм не мог соперничать с поездкой в кино и обратно.


8. ВЫСОКОМЕРИЕ ВЕРБЛЮДА


     А этот труженик верблюд, что вам сказать о нем:
     Сиротка, страус, сущий черт - все существа в одном.
     Киплинг. Верблюды

     Зима  нагрянула  внезапно,  словно вдруг  открыли  гробницу  и  дохнуло
могильным холодом. Чуть ли не за одну ночь ветер сорвал с деревьев последние
разноцветные  полотнища  осенней  листвы и  насыпал  большие  гниющие  кучи,
которые от хорошего пинка разваливались,  словно кекс. Затем  пошли утренние
заморозки - высокая трава белела и становилась хрупкой,  дыхание  повисало в
воздухе светлой паутиной, а кончики  пальцев  щипало так, будто их прищемило
дверью. А там  и снег  повалил,  большие  кружевные снежинки накрывали землю
молочно-белой  пеленой;  снег  лежал  по  колено,  собирался в  двухметровые
сугробы  и глушил все звуки, только  сам  хрустел и  поскрипывал под ногами.
Ветер  без  помех  больно  хлестал вас  по  лицу,  выжимал  слезы  из  глаз,
замораживал  тающий снег на ветвях и лепил из него  гофрированные  сосульки,
миллионы сосулек, похожих на оплывшие свечи.
     Мой  роман  с жирафом  кончился, меня перевели  в секцию, известную под
названием     верблюжатника.     Основу      секции     составляли     стадо
верблюдов-бактрианов, стадо яков,  чета тапиров, различные антилопы  и лани.
Заведовал ею некий мистер Коул ("Для тебя я мистер Коул, любезный",- сообщил
он мне в  первое же утро),  внешностью удивительно похожий на  вверенных ему
верблюдов. У него  был замечательный  помощник -  старина Том,  сам  битюг и
походка битюжья от здоровенных болячек, из-за которых казалось, что  башмаки
его набиты картофелинами. Маленькие добродушные глаза Тома цветом напоминали
ярко-голубое  крыло сойки; многолетнее  потребление пива и домашней настойки
придало  его крючковатому  орлиному носу красноту  и  лаковый блеск костянок
падуба. Старина Том никогда не был женат, однако поддерживал тесные и нежные
отношения  со всеми своими пятнадцатью детьми. Это был такой добрый человек,
что  улыбка  не  сходила с его  лица,  и в  сиплом голосе его  было  столько
нежности,  что даже  простое  "доброе утро"  звучало  у него  так, словно он
именно вас любил больше всех на свете. Естественно, все его обожали и готовы
были все для него сделать, когда он, широко  улыбаясь,  бродил по зоопарку -
ни дать ни взять дед шекспировского Фальстафа.
     Вожаком и повелителем верблюжьего стада, включавшего  шесть  верблюдиц,
был  Большой  Билл, могучий  зверь с  туго набитыми  горбами,  напоминавшими
французское кресло,  с большими  кудрявыми  гольфами  на  ногах  и  с  таким
презрительно-высокомерным выражением  на морде,  что вы  от души  желали ему
споткнуться и шлепнуться на землю. Стоит, возвышаясь над вами,- живот урчит,
длинные зеленовато-желтые зубы  поскрипывают,- и созерцает вас с подозрением
и отвращением,  будто  вы  детоубийца  или  еще хуже.  Мало  того,  что этот
чопорный зверь был совершенно уверен в своем превосходстве, его еще отличало
изрядное коварство. Изволит заключить,  что вы не оказываете ему  надлежащих
почестей,- тотчас поднимет на вас одну из своих могучих бугристых ног. И так
как   невозможно  было  предугадать,   что   Большой  Билл  может  посчитать
оскорблением его достоинства, общение с ним всегда было исполнено риска.
     Как-то раз,  собравшись кормить тапиров, я надумал для  сокращения пути
пройти через  верблюжий загон. Большой  Билл стоял  в  центре загона и жевал
жвачку, и, поравнявшись с ним, я решил поздороваться.
     - Привет, Билл, привет, старина! - весело крикнул я.
     Увы,  такая  фамильярность  явно пришлась не  по  вкусу его величеству.
Челюсти Большого Билла  замерли,  светло-желтые  глаза уставились  на  меня.
Внезапно он шагнул вперед, рывком опустил голову с  разинутой пастью, вонзил
свои длинные некрасивые зубы в одежду на моей  груди, поднял меня, встряхнул
и уронил на землю. Хорошо, что на мне  была плотная куртка и толстый свитер,
не  то  его зубы  впились  бы в  мою  грудную клетку.  Тем  временем верблюд
развернулся и брыкнул Задней ногой. Отчаянным усилием я откатился в сторону,
так что здоровенное  копыто рассекло  воздух в каких-нибудь  сантиметрах  от
моей головы. Вскочив на  ноги, я  задал стрекача. И  больше никогда не ходил
для сокращения пути через загон Большого Билла.
     Самая  великовозрастная из жен  Билла, степенная  матрона  по  прозвищу
Бабуся,  родила  как  раз  в то  время,  когда  я работал  в  верблюжатнике.
Очевидно, роды состоялись рано утром, потому  что, придя  в восемь часов, мы
увидели на соломе под  раздавшимся животом матери чрезвычайно растерянного и
жалкого верблюжонка, мокрого  и прилизанного после первого омовения, которое
учинила Бабуся. Изо всего стада она отличалась самым смирным нравом, поэтому
я смог осмотреть малыша, не опасаясь  пинка в лицо. Он  был ужасно тонкий  и
костлявый, и поначалу  длинные податливые ноги никак  не хотели его держать.
Со  спины на бок уныло свисали  два  кожистых треугольника.  Этим несчастным
лоскутам предстояло со временем набухнуть и вырасти в настоящие горбы.
     Бабуся чрезвычайно  гордилась своим отпрыском. Она то и дело обнюхивала
его,  убеждаясь, что он  тут,  с ним ничего  не  случилось, потом  поднимала
голову и смотрела в потолок стойла с неописуемо ублаготворенным видом.
     Через сутки малыш  уже  мог ходить;  точнее,  он мог с  великим усилием
самостоятельно подняться  на ноги. Затем начиналось  какое-то фантастическое
представление. Верблюжонок  далеко еще не овладел своими длинными  ногами  с
огромными бугристыми суставами. Порой казалось даже, что эти важные придатки
находятся во власти каких-то других сил, с которыми малыш  храбро сражается.
Сделает  несколько  неуверенных  шагов,  а  колени  все  сильнее  и  сильнее
подгибаются, и  морда  верблюжонка становится все более озабоченной.  Стоит,
качаясь из стороны в сторону, и обдумывает возникшую проблему. Но чем дольше
он стоит, тем меньше  ноги склонны  держать  его.  И вот колени подкосились,
тело  отчаянно кренится, внезапно весь  лафет из конечностей складывается, и
верблюжонок  тяжело  валится  на  землю,  причем  ноги   торчат  под  такими
невообразимыми  углами,  что  только  удивительная  гибкость  спасает  их от
переломов.
     Полный  суровой решимости,  верблюжонок, мучительно  напрягаясь,  снова
поднимается на ноги и  бежит, бежит изо всех сил. Но и от этого способа мало
проку.  Ноги выбрасываются  в  самых  неожиданных направлениях,  и  его дико
качает. Чем  быстрее  бег, тем  более  замысловатые номера  выкидывают ноги.
Верблюжонок подпрыгивает вверх,  пытаясь их  распутать, но  узел оказывается
чересчур мудреным, и малыш снова грохается на землю.
     Каждое утро верблюжонок снова и снова пробовал свои силы, а мать стояла
поблизости, жуя жвачку, и гордо созерцала своего отпрыска.
     На третий день  верблюжонок в какой-то мере укротил свои ноги. Сразу же
возгордился, решил, что  теперь ему море  по  колено, и  затеял резвиться на
телячий лад,  порой  с довольно  печальным  результатом. Смотреть на эти его
пируэты было так же потешно, как на  самые первые попытки ходить. Он носился
вокруг матери, подскакивая  и взбрыкивая ногами,  и  кожаные лоскуты на  его
спине  развевались,  будто высунутый из окна  поезда носовой  платок. Иногда
ноги  подводили его,  и  он тяжело шлепался на  землю.  Падение  действовало
отрезвляюще,   и,  взгромоздившись  на  ноги,  верблюжонок  некоторое  время
степенно следовал за матерью. Но беспечность брала верх, и он опять срывался
с места. Взрослые верблюды видели  в  нем докуку, потому  что он не очень-то
верно рассчитывал расстояние и частенько сталкивался  с  ними или подставлял
им ножку, внося разлад в упорядоченный строй. Нередко верблюжонку доставался
пинок от разгневанной матроны, чье седалище он оскорбил толчком, запутавшись
в собственных ногах после особенно замысловатого и красивого антраша.
     В отдельном небольшом загоне  со своим сараем временно обитали три сына
Большого Билла.  Им  было около двух  лет, а от стада их отделили на  всякий
случай, чтобы не вышло конфликта  с Большим Биллом. Я в жизни не имел дела с
более придурковатыми и  невыносимыми созданиями.  Хотя  они  почти  достигли
двухметрового роста, их  юные горбы еще вихлялись и нескладные ноги довольно
плохо  слушались своих  хозяев.  Широкие копыта начисто вытоптали  всю траву
тесного  загона,  и эту-то пыльную площадку  я  должен был подметать  каждое
утро, сопровождаемый тремя верблюжатами.
     Придешь -  стоят у ворот, благодушно созерцая друг друга, стоят стеной,
так  что  ворота  не открыть. Наконец,  после многочисленных тычков метлой и
лопатой,  начинаю