,  недели,  скорее,
отдыха,  чем  работы.  Жизнь  в  миниатюрном,  но  великолепно обставленном,
поддерживаемом в  безупречном состоянии замке  была  сплошным удовольствием.
Маленький парк  на  берегу  излучины Луары  содержался в  идеальном порядке,
каждое   дерево  казалось  аккуратно  подстриженным,   изумрудные  газоны  -
тщательно  причесанными,  а  расхаживающие среди  могучих  деревьев  павлины
словно вышли из рук Фаберже.  Добавьте отличный винный погреб и  кухню,  где
заправлял искусный шеф-повар,  готовивший вкуснейшие,  ароматнейшие блюда, и
вы получите довольно верное представление о земном рае.
     Утро  проходило  за  разборкой  и  каталогизацией книг  (собрание  было
чрезвычайно интересным),  а  во  второй  половине дня  Гидеон приглашал меня
искупаться в  реке  или  совершить верховую  прогулку  в  парке;  он  держал
несколько  превосходных  коней.   Вечерами  после  обеда  мы  беседовали  на
прогретой солнцем террасе,  причем отличные блюда и вина,  поданные к обеду,
придавали нашим беседам особую теплоту.
     Заботливый хозяин  и  прекрасный рассказчик был  чрезвычайно интересным
собеседником.  Теперь-то я,  естественно,  никогда не узнаю, не пускал ли он
намеренно в  ход  все  свое очарование,  чтобы обольстить меня.  Хотелось бы
думать, что это не так, что он действительно проникся ко мне симпатией и ему
нравилось мое общество.  Конечно,  теперь это уже не играет никакой роли. Во
всяком случае, я с каждым днем все сильнее привязывался к нему.
     Я  всегда  был  склонен к  уединенному образу жизни,  друзей -  близких
друзей - у меня было мало, и виделся я с ними раз или два в году, не больше.
Однако дни, проведенные в замке вместе с Гидеоном, возымели сильное действие
на меня. Я стал задумываться, верно ли оставаться таким затворником. Подумал
вдруг о  том,  что  все  мои друзья принадлежат к  другой возрастной группе,
намного старше меня.  Гидеон,  если причислять его к ряду моих друзей (как я
это делал тогда), единственный был примерно моего возраста. Под его влиянием
я становился более общительным. Помню, однажды вечером, сжимая белыми зубами
сигару и щурясь на меня сквозь облачко синего дыма,  он сказал: "Беда в том,
Питер,  что  тебе  грозит  опасность  стать  молодым  рутинером".  Тогда  я,
разумеется,  рассмеялся,  однако,  поразмыслив,  понял,  что он прав.  Понял
также, что, когда придет время покинуть замок, мне будет недоставать общения
с этим беспечным человеком,  возможно,  даже больше,  чем я был готов в этом
признаться самому себе.
     О  своих  многочисленных родичах Гидеон говорил тепло,  но  с  оттенком
иронии,  рассказывал истории,  рисующие их  чудачества или глупости,  однако
ирония  его  была  беззлобной,  с  преобладанием нелицеприятного юмора.  Тем
удивительнее  казалось  мне,   что  он   лишь  однажды  заговорил  о   своем
дядюшке-маркизе.  Мы сидели вечером на террасе, провожая глазами обитающих в
дуплах дубов сипух, которые проносились в поисках добычи над лужайками перед
нами.  Я  описывал ему  одну  книгу,  полагая,  что  осенью ее  можно  будет
приобрести на  аукционе за две тысячи фунтов.  Дескать,  это серьезный труд,
способный занять достойное место в библиотеке Гидеона среди других трудов на
ту же тему.  Я  мог бы принять участие в  торгах...  Гидеон щелчком отправил
окурок сигары через балюстраду на  клумбу,  где  тот  остался лежать,  будто
огромный красный светлячок, и тихо рассмеялся.
     - Две тысячи фунтов?  Дорогой Питер, к сожалению, я не настолько богат,
чтобы позволить себе такое удовольствие. Вот если бы умер мой дядюшка...
     - Дядюшка?  -  осторожно произнес я.  -  Я  не  знал,  что у  тебя есть
дядюшки.
     - Только один, слава Богу, - сказал Гидеон. - Но, к сожалению, он сидит
на  сундуке,  где хранится состояние нашего семейства,  и  эту старую свинью
ничто не берет.  Ему девяносто один год, а когда я видел его года два назад,
на вид никто не дал бы ему больше пятидесяти.  Тем не менее он не бессмертен
и сколько бы ни упирался,  рано или поздно дьявол прижмет его к своей груди.
В тот счастливый день я унаследую хороший куш и библиотеку, которой даже ты,
дорогой Питер, позавидуешь. До тех пор не могу позволить себе тратить по две
тысячи на книги.  Однако ждать башмаков мертвеца скучнейшее занятие,  и  мой
дядюшка - не самый занимательный предмет для разговора, а потому давай лучше
выпьем вина и потолкуем о чем-нибудь приятном.
     - Не занимательный, говоришь? Тогда он совершенно не похож на остальных
твоих  родственников,  про  которых ты  рассказывал,  -  небрежно заметил я,
надеясь в душе, что Гидеон поведает кое-что еще об этом нехорошем дядюшке.
     - Что правда,  то правда,  - сказал он, помолчав, - совсем не похож. Но
как в  каждой деревне есть свой дурачок,  так и  в каждой семье не обходится
без паршивой овцы или безумца.
     - Ну что ты, Гидеон, - возразил я. - Зачем же так резко?
     - Ты так думаешь?  -  спросил он, и в свете угасающего дня я рассмотрел
капли пота на его лице.  -  Считаешь,  я  чересчур жестоко отзываюсь о своем
дражайшем родиче? Однако ты не имел удовольствия встречаться с ним, верно?
     - Верно, - ответил я.
     Обеспокоенный крайней горечью,  звучащей в его голосе,  я уже готов был
оставить эту тему, явно неприятную для моего друга.
     - Когда умерла моя матушка,  - продолжал он, - мне пришлось не один год
прожить в  обществе моего дорогого дядюшки,  пока я  не смог освободиться от
него,  получив скромную сумму,  завещанную мне отцом.  Десять лет провел я в
чистилище -  в обществе этого мерзавца.  Десять лет не проходило дня и ночи,
чтобы  мне  не  довелось испытать дикий ужас.  Его  порочность не  поддается
описанию,  и  он  ни  перед чем не останавливается,  добиваясь своего.  Если
дьявол бродит самолично по земле под видом человека,  то не сомневаюсь,  что
он надевает на себя отвратительную шкуру моего дядюшки.
     Он резко встал и пошел в дом.  Меня озадачила и встревожила горячность,
с  какой были сказаны эти слова.  Я  колебался,  следует ли пойти за ним или
нет,  но тут он вернулся,  неся графин с  бренди и  рюмки,  сел и  налил нам
обоим.
     - Ты уж извини меня,  дорогой Питер,  за этот спектакль,  за то,  что я
навязал тебе мелодраму,  чье место скорее в  парижском театре "Гран Гиньол",
чем на этой террасе,  - сказал он, протягивая мне рюмку. - Боюсь, мне вредно
говорить об  этой старой свинье,  моем дядюшке.  Одно время меня преследовал
страх,  потому что мне казалось, будто он завладел моей душой... сам знаешь,
дети чего только не выдумают.  Не один год прошел, прежде чем я избавился от
этого наваждения. И все же до сих пор, как видишь, не могу спокойно говорить
о нем, так что давай лучше выпьем и потолкуем о чем-нибудь другом, идет?
     Я поспешил согласиться, и мы продолжали беседовать еще час-другой. Но в
тот  вечер  я  единственный раз  видел Гидеона по-настоящему пьяным.  Ложась
спать,  я  винил  в  этом  себя,  понимая,  что  основательно  испортил  ему
настроение, настояв на том, чтобы поговорить о его дядюшке.
     В  последующие четыре года  я  все  ближе  узнавал Гидеона.  Приезжая в
Англию,  он останавливался у меня, а я не раз с великим удовольствием гостил
в  Шато  Сен-Клэр.  Потом он  куда-то  исчез на  полгода,  оставалось только
предположить,  что им  овладела,  выражаясь его словами,  "охота к  перемене
мест",  и он решил,  как это бывало с ним, съездить в Египет, или на Восток,
или в Америку.  Как раз в это время я был по горло занят делами,  и мне,  по
правде говоря,  было не до того,  чтобы размышлять о странствиях Гидеона. Но
вот однажды вечером,  когда я вернулся на свою Смит-стрит смертельно усталый
после долгой поездки в Абердин, дома меня ожидала телеграмма от Гидеона.


     "Приеду Лондон понедельник тридцатого можешь ли  встретить тчк  Дядюшка
умерщвлен  мне  досталась библиотека возьмешься ли  каталогизировать оценить
тчк объясню все при встрече привет Гидеон".


     Меня  позабавило,  что  Гидеон,  всегда гордившийся безупречным знанием
английского языка,  написал не "скончался",  а "умерщвлен". Однако, когда он
приехал,  я узнал,  что именно так обстояло дело,  во всяком случае, по всем
наличным признакам. Гидеон прибыл поздно вечером, и мне с первого же взгляда
стало  ясно,  что  он  пережил нечто  ужасное.  Не  могла же  потеря дядюшки
подействовать на него так сильно,  сказал я себе.  Этот факт, скорее, должен
был обрадовать Гидеона.  Но мой друг сильно осунулся, красивое лицо его было
бледно,  глаза, под которыми обозначились темные круги, утратили былой блеск
и живость. Приняв дрожащей рукой бокал с его любимым вином, он опустошил его
одним глотком, словно это была вода.
     - У тебя усталый вид,  Гидеон,  -  сказал я.  -  Выпей еще вина,  потом
пообедай со мной и ложись спать. Отложим все разговоры на завтра.
     - Старина Питер,  -  ответил он, и губы его скривились в жалком подобии
обычной искрометной улыбки,  -  только не изображай английскую нянюшку и  не
смотри на  меня с  такой тревогой.  Не  подумай,  что  меня одолевает хворь.
Просто мне достались довольно тяжело последние две недели, и я еще не пришел
в себя.  Слава Богу,  теперь уже все позади. За обедом все расскажу тебе, но
прежде, дружище, если позволишь, я принял бы ванну.
     - Конечно,  -  поспешил я ответить, после чего отыскал миссис Мэннинг и
попросил ее  приготовить для  Гидеона ванну и  отнести его  вещи в  гостевую
комнату.
     Гидеон поднялся наверх,  и вскоре я последовал его примеру.  У гостевой
комнаты и у моей спальни были раздельные ванные,  площадь второго этажа была
достаточно большой, чтобы я мог позволить себе эту маленькую роскошь. Только
я  начал  раздеваться,  чтобы самому совершить омовение,  как  меня  испугал
громкий протяжный вопль,  сопровождаемый звоном разбитого стекла.  Эти звуки
явно исходили из ванной Гидеона. Я бегом пересек узкую лестничную площадку и
постучался в дверь моего друга.
     - Гидеон? - крикнул я. - Гидеон, что с тобой... могу я войти?
     Ответа не было,  я  ворвался в  гостевую,  вне себя от тревоги.  Гидеон
стоял в ванной, наклонясь над раковиной и вцепившись в нее обеими руками; по
белому,  как  простыня,  лицу  катились струйки  пота.  Большое  зеркало над
раковиной было разбито, всюду рассыпаны осколки вместе с остатками бутылочки
из-под шампуня.
     - Это он... это он... он... - бормотал Гидеон.
     Его качало, и он явно не заметил моего появления. Взяв Гидеона за руку,
я  вывел его в  спальню и уложил на кровать,  после чего вышел на лестницу и
крикнул вниз миссис Мэннинг, чтобы принесла бренди, да поживее.
     Вернувшись в  комнату,  я  увидел,  что  Гидеон уже  выглядит несколько
лучше,  однако он лежал с закрытыми глазами, прерывисто дыша словно человек,
участвовавший в  изнурительных гонках.  Услышав мои шаги,  он открыл глаза и
страдальчески улыбнулся.
     - Дорогой Питер,  -  произнес он.  -  Ради Бога, извини... надо же было
мне... у меня вдруг закружилась голова... должно быть, после длинной дороги,
когда я почти ничего не ел...  а тут еще твое чудесное вино... я упал вперед
с шампунем в руке и разбил твое прекрасное зеркало... Виноват... я, конечно,
заплачу.
     Я  велел ему,  довольно грубо,  не говорить глупостей,  и  когда миссис
Мэннинг,   запыхавшись,   поднялась  по   лестнице,   заставил  его   выпить
глоток-другой. Тем временем миссис Мэннинг навела порядок в ванной.
     - Уф,  полегчало,  -  выдохнул Гидеон.  -  Совсем другое дело. Осталось
только понежиться в ванне, и я буду свеж, как огурчик.
     Мне казалось,  что ему лучше не вставать,  и я сказал, что еду принесут
наверх,  но  он  не хотел и  слышать об этом.  И  когда через полчаса Гидеон
спустился в  столовую,  он  выглядел уже  гораздо лучше,  улыбался и  шутил,
всячески расхваливал кулинарное искусство миссис Мэннинг заверяя, что уволит
собственного повара,  умыкнет ее и увезет в свой замок во Франции, чтобы она
заведовала его  кухней.  Миссис Мэннинг была -  как  всегда -  очарована им,
однако  я  видел,  что  роль  веселого,  обаятельного человека дается ему  с
великим трудом.  Наконец мы управились с  пудингом и  сыром,  миссис Мэннинг
принесла  графин  портвейна и  попрощалась до  завтра.  Я  предложил Гидеону
сигару, он закурил, откинулся на спинку стула и улыбнулся мне сквозь дым.
     - Теперь,  Питер,  -  начал  он,  -  я  могу  поведать тебе  кое-что  о
случившемся.
     - Мне  не  терпится  услышать,  дружище,  что  тебя  довело  до  такого
состояния, - серьезно молвил я.
     Гидеон  порылся в  кармане и  вытащил большой железный ключ  с  широкой
бородкой и фигурной головкой.  Бросил его на стол, и ключ упал на столешницу
с тяжелым стуком.
     - Перед тобой одна из причин случившейся беды,  -  продолжал он, угрюмо
глядя на ключ. - Так сказать, ключ от жизни и смерти.
     - Не понял, - озадаченно произнес я.
     - Из-за этого ключа меня чуть не арестовали по обвинению в убийстве.  -
Он улыбнулся.
     - В убийстве? Тебя? - поразился я. - Непостижимо!
     Гидеон глотнул вина и сел поудобнее.
     - Месяца два назад я  получил от  дядюшки письмо с  просьбой приехать к
нему. Зная, как я к нему относился, ты поймешь, что я выполнил его просьбу с
великой  неохотой.   Короче,   он  пожелал,   чтобы  я   выполнил  кое-какие
поручения...  гм... по фамильной части... и я отказался. Он пришел в ярость,
мы крепко поссорились.  Признаюсь,  я  не поскупился на выражения,  и  слуги
слышали,  как мы бранились.  Покинув дядюшку,  я направился в Марсель, чтобы
там  сесть на  пароход,  совершающий круизы в  Марокко.  Два  дня спустя мой
дядюшка был убит.
     - Вот почему ты написал в телеграмме "дядюшка умерщвлен", а я-то не мог
понять, в чем дело.
     - Он в самом деле был убит и при самых таинственных обстоятельствах,  -
сказал Гидеон.  - Его нашли в пустой мансарде наверху перед большим разбитым
зеркалом.  Он выглядел ужасно -  одежда сорвана, горло и все тело изгрызено,
словно  бешеным  псом.  Кругом  все  забрызгано кровью...  Меня  вызвали для
опознания. Тяжелая задача - лицо было изуродовано почти до неузнаваемости.
     Гидеон остановился, глотнул еще вина, затем продолжил:
     - Но самое поразительное -  мансарда была заперта,  заперта изнутри вот
этим ключом.
     - Как же так? - опешил я. - Как мог убийца выйти из помещения?
     - Именно этим вопросом задавалась полиция,  -  сухо произнес Гидеон.  -
Как  ты  знаешь,  французская полиция  отличается  большой  дотошностью,  но
соображает  туговато.   Они  рассуждали  примерно  так:  от  смерти  дядюшки
выгадываю я, поскольку мне достается кругленькая сумма, плюс его библиотека,
плюс разбросанные по всей стране фермы. Вывод: кому выгодно, тот и убийца.
     - Но это нелепо, - возмутился я.
     - Только не  в  глазах полиции.  Особенно когда они  узнали,  как бурно
прошла моя  последняя встреча с  дядюшкой,  а  тут еще слуги слышали,  как я
пожелал ему поскорее умереть и избавить мир от лишней мерзости.
     - Но в  горячке чего только не наговоришь,  -  возразил я.  -  Это всем
известно...  А  как они объяснили,  что,  убив дядюшку,  ты  оставил комнату
запертой изнутри?
     - Очень  просто.  Дескать,  достаточно было  вооружиться очень  тонкими
длинными плоскогубцами и  просунуть их снаружи в замочную скважину.  Но ведь
плоскогубцы должны были  оставить след  на  бородке ключа,  а  она,  как  ты
видишь,  совершенно  невредима.  Главная  проблема  заключалась в  том,  что
поначалу у  меня не было алиби.  Из-за той ссоры я раньше времени сорвался с
места  и  приехал  в  Марсель  за  несколько дней  до  отплытия парохода.  Я
поселился  в  гостинице и  решил  посвятить эти  дни  экскурсиям по  городу.
Естественно,  в  Марселе у  меня не было знакомых и некому было подтвердить,
что  я  приехал туда  тогда-то  и  тогда-то.  Сам  понимаешь,  каких  усилий
потребовалось,   чтобы  обойти  всех  носильщиков,  горничных,  метрдотелей,
владельцев ресторанов и  прочих и  добиться от них подтверждения,  что в тот
день,  когда был  убит мой  дядюшка,  я  в  самом деле находился в  Марселе.
Последние полтора месяца  я  только  и  занимался этим,  и  далось  это  мне
непросто.
     - Почему не телеграфировал мне?  - спросил я. - Я мог бы составить тебе
компанию, все-таки легче.
     - Ты чрезвычайно добр, Питер, но не хватало еще, чтобы я впутывал своих
друзей в  такие скверные дела.  К  тому  же  я  знал  -  если  все  кончится
благополучно и  меня отпустят (а  полиция долго упиралась),  мне понадобится
твоя помощь в одном деле, связанном с тем, что произошло.
     - Я к твоим услугам,  -  ответил я. - Только скажи, дружище, чем я могу
быть полезен.
     - Так вот,  я  уже говорил тебе,  что в  юности находился на  попечении
дядюшки и  успел возненавидеть его дом и  все,  что с  ним связано.  Теперь,
после  того  что  случилось,  мне  вообще  невмоготу там  появляться.  Я  не
преувеличиваю, просто я убежден, что серьезно заболею, если проведу там хотя
бы еще один день.
     - Согласен, - твердо произнес я. - Это совершенно исключено.
     - Что  касается дома и  обстановки,  все можно оценить и  продать через
какую-нибудь парижскую фирму,  это несложно.  Но самое ценное в  этом доме -
библиотека.  Вот  тут мне нужен ты,  Питер.  Можешь ты  поехать туда,  чтобы
произвести каталогизацию и  оценку?  Потом я  найду склад,  где  книги будут
храниться, пока я не расширю помещение моей собственной библиотеки.
     - Конечно,  могу,  -  ответил я.  -  С величайшим удовольствием.  Скажи
только, когда мне следует быть на месте.
     - Я не поеду с тобой, - предупредил Гидеон. - Ты будешь там один.
     - Ты же знаешь,  я люблю уединение,  -  усмехнулся я.  -  И покуда меня
будут  окружать интересные книги,  я  буду  чувствовать себя  прекрасно,  не
беспокойся.
     - Хотелось бы  управиться с  этим делом возможно быстрее,  -  продолжал
Гидеон.  -  Чтобы я  мог  избавиться от  этого дома.  Как  скоро мог  бы  ты
приступить?
     Я  сверился со  своим календарем и  с  удовольствием обнаружил,  что на
ближайшее время никаких важных дел не намечено.
     - Как насчет конца следующей недели? - спросил я.
     - Так скоро?  - обрадовался Гидеон. - Отлично! Я могу встретить тебя на
вокзале в Фонтене в следующую пятницу. Годится?
     - Вполне,  - сказал я. - И я постараюсь быстро разобраться с книгами. А
теперь выпьем еще по бокалу портвейна, и ложись-ка ты спать.
     - Дорогой Питер, медицинское сословие много потеряло, не заполучив тебя
в свои ряды, - пошутил Гидеон, однако послушался моего совета.
     В  ту  ночь я  дважды просыпался оттого,  что вроде бы слышал его крик,
однако в  доме было тихо,  и я говорил себе,  что мне почудилось.  На другое
утро Гидеон отправился во Францию,  и  я стал готовиться последовать за ним,
отбирая вещи для продолжительного пребывания в доме его покойного дядюшки.
     Во   всей   Европе   царила   морозная  зима,   и   погода   отнюдь  не
благоприятствовала дальним странствиям.  Если бы не просьба Гидеона, я ни за
что не покинул бы свой дом. Плавание через Ла-Манш было сплошным кошмаром, и
по прибытии в Париж я чувствовал себя так отвратительно,  что смог заставить
себя съесть лишь немного жидкого мясного супчика,  после чего лег спать.  На
другой день в городе была жуткая холодина,  дул резкий ветер и с серого неба
лил колючий дождь.  Все же я добрался до вокзала,  и началось, по видимости,
нескончаемое путешествие с  пересадками и  ожиданием на  все  более неуютных
станциях.  От холода я окоченел до того, что перестал связно мыслить. Берега
рек  были  украшены  ледяными  кружевами,  пруды  и  озера  глядели  слепыми
замерзшими очами на небеса стального цвета.
     Наконец очередной местный поезд,  весь  в  копоти,  страдающий одышкой,
дополз до станции Фонтен.  Выйдя из вагона,  я  добрался со своим багажом до
крохотного зала ожидания,  где  с  облегчением узрел раскаленную чуть ли  не
д