уг
ансамбль песнь и пляски Советской Армии.
   - Чудно, - удивился Дэйв. - Обычно они отвечают. Ладно, давайте-ка  лучше
рассыплемся и  приступим  к  поиску,  они  вот-вот  начнут  устраиваться  на
ночевку.
   Выполняя  его  указания,  мы  рассыпались  и  начали  пробираться  сквозь
криптомериевую чащу, высматривая деревья, обеспечивающие хороший обзор,  или
же прогалины, позволяющие без помех следить за прилетом голубей. Я  приметил
на склоне большую криптомерию с сучьями почти от самой земли, так что  лезть
на нее было все равно, что подниматься по трапу. В десяти-двенадцати  метрах
над землей я втиснулся в удобную развилку, снял с шеи бинокль и приготовился
к встрече с розовыми голубями. С моего  наблюдательного  пункта  открывалось
широкое поле зрения, включающее ту часть лесистого откоса, где, заверил меня
Дэйв, собирались на ночь голуби.
   В  ожидании  я  размышлял  над  своеобразным  методом   отлова,   который
разработал Дэйв. Птицеловы прибывают на место перед самым заходом  солнца  и
ждут  прилета  голубей.  С  началом  сумерек  птицы,  неторопливо  взмахивая
крыльями, направляются к дереву, избранному ими для  ночевки.  Ваше  дело  -
взять это дерево на заметку. Когда сгустится мрак (лунные ночи - смерть  для
таких предприятий), участники охоты подходят с фонарями к  дереву,  окружают
его и направляют лучи света на спящего голубя. Затем вы живо лезете вверх по
стволу и либо руками, либо  сетью,  напоминающей  сахарные  щипцы,  хватаете
птицу, которая при этом продолжает крепко спать или же  пребывает  в  этаком
голубином оцепенении.
   Послушать - ни за что не поверишь, что  так  можно  кого-нибудь  поймать,
однако я слишком много поездил и повидал разных способов звероловства, чтобы
спешить с выводами.
   Солнце опустилось совсем низко, и темно-голубое с металлическим  оттенком
небо как-то потускнело и посерело. Лощина переливалась зеленью и золотом,  и
весь пейзаж дышал миром и покоем. Внезапно на  ветвях  надо  мной  появилась
стайка зеленых белоглазок - маленьких хрупких пичуг с бледно-желтым  кольцом
вокруг  глаз.  Взволнованно  чирикая  и   пересвистываясь,   они   исполняли
причудливые  акробатические  трюки,  выискивая  крохотных  насекомых   среди
иголок. Я сложил губы трубочкой и пискнул. Пичуги реагировали очень потешно:
разом перестав стрекотать и добывать себе ужин,  они  собрались  на  толстом
суку и воззрились на  меня  через  своп  монокли.  Я  снова  пискнул.  После
секундного  замешательства  белоглазки  возбужденно   зачирикали   и   стали
приближаться ко мне. Вот они уже оказались на расстоянии вытянутой  руки;  я
продолжал пищать, и пичуги, все больше волнуясь  и  наклонив  голову  набок,
придвинулись еще ближе. Повиснув вниз головой  меньше  чем  в  полуметре  от
моего лица, они озабоченно  рассматривали  меня  и  обсуждали  сей  странный
феномен пронзительными тоненькими голосками.  Я  приготовился  к  тому,  что
белоглазки вот-вот усядутся на меня, но в эту минуту над гребешком пролетели
два розовых голубя и опустились на криптомерию метрах в пятнадцати от  моего
дерева. Я поднес к глазам бинокль и спугнул этим мою лилипутскую публику.

 - Только что два пролетели, - крикнул Дэйв с берега речушки на дне долины. - Кто-нибудь их приметил?
   Он говорил мне, что голуби  совсем  ручные,  и  все  же  я  с  удивлением
смотрел, как эта пара воркует и кивает у себя на дереве, не обращая внимания
на человеческий голос.
   - Я приметил! - крикнул я в ответ и снова подивился,  как  это  птицы  не
улетают в испуге.
   Они сидели рядышком друг с другом, время от времени соприкасаясь  клювами
в голубином страстном поцелуе,  и  грудь  их  отливала  нежным  цикламеновым
оттенком в лучах заходящего солнца. Один из них, очевидно, самец, то и  дело
кланялся  и  громко  ворковал,  при  этом  самка,  подобно  всем   горлицам,
ухитрялась выглядеть  в  одно  и  то  же  время  безучастной,  негодующей  и
истеричной - ни дать ни взять манерная девица, настроившаяся на меланхолию.
   Вскоре появились еще голуби, общее их число выросло до шести,  и  каждого
из вновь прибывших приветствовали  возгласы  кого-нибудь  из  членов  нашего
отряда. Наблюдая в бинокль, я  увидел,  как  пара  голубей,  прилетев  из-за
гребня, опускается на ветку в полутора-двух  метрах  от  майора  Глэйзбрука,
который старательно карабкался на  разлапистую  макушку  криптомерии  по  ту
сторону  долины.  Один  голубь  сел  рядом  со  мной   и   несколько   минут
сосредоточенно созерцал меня, прежде чем решил, что  лучше  поостеречься,  и
улетел. Как тут не поражаться,  что  столь  ручные  (а  может  быть,  просто
глупые?)  птицы,  идеальная  мишень  для  неразборчивого  стрелка,  еще   не
перевелись совсем.
   Примостившись поудобнее, мы продолжали наблюдать за голубями, и, когда по
долине поползли вечерние тени, птицы стали медленно перелетать с  дерева  на
дерево. Пара, за которой я следил, снялась с места и пропала  среди  ветвей,
но только я приготовился слезть на землю и отправиться на  поиски,  как  они
появились опять и уселись на  высоком  суку.  Вид  у  них  был  довольный  и
ублаготворенный, и я надеялся, что они сделали наконец свой выбор, но, когда
я уже едва различал их в сумерках, голуби,  к  великой  моей  досаде,  снова
взлетели. К счастью, они ограничились тем,  что  поднялись  на  другой  сук,
метров на шесть-семь повыше, и угомонились. Вскоре вся долина погрузилась  в
мрак. Поминутно рискуя сорваться, я осторожно спустился на землю. В  глубине
долины Дэйв по каким-то лишь ему  ведомым  соображениям  вздумал  изобразить
стадо кабанов - плескаясь в речушке, хрюкал, ухал и повизгивал  так  похоже,
что не отличить от натуры. Казалось, цель этого концерта - лишить  сна  всех
розовых голубей в округе, но они знай себе продолжали мирно  почивать,  явно
привычные к таким звукам.
   У меня пересохло во рту, и по пути к дереву, на котором спали мои голуби,
я сорвал несколько сочных  алых  плодов  гуайявы,  чтобы  утолить  жажду  их
кнсловатои мякотью. Сев на землю и  прислонясь  спиной  к  стволу  голубиной
спальни, я съел целую горсть. С приходом темноты начался концерт цикад. Мало
того, что их резкий, пронзительный стрекот беспощадно сверлил уши  и  череп,
он еще обладал своего рода чрсвовещательным эффектом:  цикада  изощряется  в
пении метрах в десяти от тебя, а чудится, будто она сидит на твоем плече. На
бледно-изумрудном тельце длиной около  трех  сантиметров  крылышки  мерцали,
словно матированное стекло  церковных  окоп,  а  глаза  насекомого  отливали
золотом.
   Под неистовый звон цикад  я  размышлял  над  ожидающими  нас  проблемами.
Поскольку мы были вынуждены сообразовать голубиную операцию с  возможностями
оперативного отряда маврикийских богатырей, пришлось  остановиться  на  этом
вечере, не дожидаясь безлунных ночей. А это означало, что нам теперь следует
действовать побыстрее и попытаться отловить птиц раньше, чем лунный полукруг
озарит лес, освещая голубям путь к отступлению.
   Вскоре отряд в полном составе собрался у моего дерева, чтобы  разработать
стратегию предстоящей операции. Поскольку все засеченные нами розовые голуби
(счетом  пять  особей)  расположились  на  ночевку  в  самых  разных  концах
крпптомериевой рощи, постановили начать с птицы,  которая  избрала  наиболее
низкое и удобное для лазанья дерево поблизости от тропы, и затем  постепенно
двигаться дальше. Сказано - сделано: мы окружили дерево номер один, включили
фонари и  направили  слепящий  луч  прожектора  на  ветви  на  высоте  около
десяти-двенадцати метров, где сидел тучный, сонный и озадаченный голубь.

   Казалось, нет ничего проще, как вскарабкаться по стволу и схватить  птицу
руками или накрыть сачком, однако при ближайшем рассмотрении выяснилось, что
конструкция дерева не позволит сделать это бесшумно,  а  от  поднятого  нами
треска голубь мог преодолеть страх и нырнуть в ночную темноту.  Проснувшаяся
птица с благодушным интересом наблюдала, как мы  шепотом  совещаемся  внизу.
Решили, что сержант - хоть и  самый  рослый  среди  наших  геркулесов,  зато
лучший древолаз - взберется на одно из соседних деревьев, а длиннорукий Джон
Хартли на другое, и оба поищут наверху подходящую  позицию  для  решительных
действий. Дальше этого наши планы  пока  не  шли,  поскольку  для  человека,
болтающегося в воздухе на  высоте  десяти  с  лишним  метров,  все  выглядит
несколько иначе.
   Чрезвычайно ловкий, несмотря  на  тяжелый  вес,  сержант  полез  на  свое
дерево, долгоногий Джон Хартли - на свое.  Голубь,  слегка  наклонив  голову
набок,  увлеченно  и  без  тени  тревоги  наблюдал  за  их  подъемом.  Ловцы
одновременно поравнялись с его насестом, и после короткой передышки  сержант
хриплым шепотом донес, что может подползти по ветке достаточно близко, чтобы
дотянуться до птицы сачком. Мы нетерпеливо призвали его исполнить задуманный
маневр. Казалось, ветка, по которой  только  белке  бегать,  ни  за  что  не
выдержит тяжести ста тридцати килограммов костей и мышц,  однако  чернокожий
Голиаф, к нашему удивлению, благополучно добрался до  ее  конца  и  протянул
вперед орудие лова. Как я уже говорил, оно напоминало  щипцы  для  сахара  с
сачками на концах, которые захватывали добычу,  если  соединить  их  быстрым
движением.
   При виде ловушки голубь проявил первые признаки настороженности, а именно
наклонил голову набок и дернул крыльями. Тем временем сержант установил, что
не дотягивается до птицы примерно на метр, надо перебираться выше. Поскольку
голубь начал  заметно  нервничать,  мы  решили  погасить  наши  светильники,
предоставляя сержанту выходить на новую позицию в темноте. Спустя  некоторый
промежуток времени,  заполненный  цветистой  бранью,  сержант  доложил,  что
передислокация благополучно завершена.
   Включив свет, мы  с  удивлением  обнаружили,  что  голубь  воспользовался
случаем соснуть, спрятав голову под крыло. Когда  снова  зажглись  огни,  он
недовольно выпростал голову, явно раздраженный нашей назойливостью. Сержант,
цепляясь за новую, столь же непрочную опору, с отчаянным видом  маневрировал
ловушкой. Затаив дыхание, мы смотрели, как сачки  приближаются  к  птице;  с
неожиданным проворством голубь вдруг отпрянул в сторону, однако  улетать  не
стал. Прильнув всем телом к зловеще поскрипывающей  ветке,  сержант  подался
вперед и снова взмахнул сачками. На сей раз они сомкнулись вокруг добычи, но
при этом ветка так сильно наклонилась, что сержант  был  вынужден  отпустить
ловушку, чтобы не сорваться вниз.
   Онемев от ужаса, мы следили за ее падением. В полете "щипцы"  раскрылись,
так что только один сачок удерживал нашего драгоценного розового голубя и он
вполне мог выскользнуть из  ловушки.  Какой-то  сук  перехватил  ее,  и  она
повисла в воздухе. Голубь нерешительно взмахнул крыльями  раз-другой,  и  мы
приготовились увидеть, как он освобождается из плена и исчезает в  кромешной
тьме среди криптомерии. Однако наш  пернатый  узник,  посопротивлявшись  для
видимости, покорился своей судьбе - и слава  богу,  поскольку  ловушка  едва
держалась на ветке.
   Тем временем мы рассмотрели, что упомянутый сук, устремляясь  под  острым
углом вверх, почти дотягивается до того дерева, на котором примостился  Джон
Хартли. Видя это, Джон быстро спустился до нужного уровня и пополз по ветке,
пока не очутился всего лишь в метре с небольшим  от  ловушки.  С  величайшей
осторожностью, ибо его ветка отнюдь не отличалась твердостью и крепостью, он
потянулся к "сахарным щипцам". На какое-то мгновение мне показалось,  что  у
Джона руки коротки, но тут его пальцы, к моему облегчению,  обхватили  устье
сачка. Розовый голубь наш!
   Осторожно подавшись назад в зеленую  глубь  криптомерии,  Джон  пересадил
птицу в припасенный для такого случая мешочек из мягкой  ткани,  после  чего
бережно опустил добычу вниз на бечевке. Темная хвоя расступилась,  пропуская
качающийся мешочек, я  благоговейно  принял  его  двумя  руками,  с  великой
осторожностью развернул и предъявил Дэйву пленника. Голубь спокойно лежал на
моих ладонях и  не  думал  вырываться,  только  помаргивал,  как  бы  слегка
удивленный  необычным  приключением.  Окраска  его  даже  при  искусственном
освещении была великолепна: крылья и спинка светло-шоколадные, гузка и хвост
ржаво-красные, широкая  грудь,  шея  и  голова  светлосерые  с  цикламеновым
отливом. Удивительно красивая птица.
   Рассматривая ее вблизи, осязая пальцами шелковистое  оперение,  улавливая
ровное дыхание и трепетное биение сердца, я вдруг  ощутил  глубокую  печаль.
Передо мной была одна из тридцати трех  особей  погибающего  вида,  который,
подобно   жертвам   кораблекрушения,   влачил   зыбкое   существование    на
криптомериевом плоту. Вот так же в  свое  время  крохотная  группа  дронтов,
последних  представителей   безобидного   неуклюжего   рода,   истребляемого
свиньями, собаками, кошками, обезьянами и человеком, встретила свой смертный
час и сгинула навеки, потому что некому  было  подумать  об  этих  птицах  и
поместить их в надежно охраняемый питомник.  С  нашей  помощью  теперь  хоть
розовым голубям предоставлялась возможность выжить, несмотря на  то  что  их
численность сократилась до угрожающе малой цифры.
   На поимку голубя ушло столько времени, что луна успела  подняться  высоко
над горизонтом, а небо, как назло,  было  совершенно  безоблачным,  так  что
продолжать охоту не было никакого смысла: при таком ярком свете птицы  могли
спокойно летать. Первая же попытка влезть на следующую криптомерию кончилась
тем, что голуби снялись, хлопая крыльями, и исчезли в долине. Выслеживать их
было бы пустой тратой времени. Обливаясь потом,  скользя  н  спотыкаясь,  мы
выбрались из  долины  на  глазурованный  лунным  сиянием  простор.  Язык  не
поворачивался роптать: ведь с нами была драгоценная ноша - розовый голубь. В
такой местности с первой попытки поймать одну  из  уцелевших  тридцати  трех
птиц - это ли не чудо!
   Возвратившись в гостиницу, мы приняли душ, переоделись, смазали комариные
укусы и собрались в столовой.
   - А почему бы не отпраздновать наш улов? - предложил я. - Что вы  скажете
насчет дюжины устриц и жареного омара с салатом, а  на  третье  -  бананы  в
жженке и хорошее белое вино?
   Энн и Джон сочли, что для легкого ужина это будет  совсем  неплохо,  и  я
продиктовал  заказ  официанту,  коего  родители  нарекли   Горацием.   Через
некоторое время официант вернулся.
   - Простите, сэр, - обратился он ко мне, - но я сожалею об омарах.
   Хотя  английский  -  официальный  язык  Маврикия,  мне  уже   приходилось
сталкиваться с затруднениями. Не так-то просто  привыкнуть  к  маврцкийскому
обычаю говорить для краткости "стоит" вместо "не стоит благодарности". И вот
передо мной новая проблема. Гораций  сожалеет  об  омарах.  Может  быть,  он
штатный сотрудник Королевского общества борьбы против жестокого обращения  с
животными, и сама мысль о кончине восхитительных  ракообразных  внушает  ему
такую скорбь, что он не в силах заставить себя подать нам это блюдо? По виду
его этого нельзя было сказать, но я все  же  не  хотел  бы  огорчить  нашего
учтивого официанта.
   - Почему вы сожалеете об омарах, Гораций? - мягко осведомился я,  готовый
разделить его добрые чувства.
   - Потому что омаров нет, сэр,  -  ответил  Гораций.  Мы  довольствовались
рыбой.

   3
   ОСТРОВ КРУГЛЫЙ

   В отличие от большинства морских экспедиций в тропиках  наша  вылазка  на
остров Круглый1 увенчалась полным успехом. Если  не  считать,  конечно,  что
Вахаба укачало, Дэйв получил тепловой удар, а я сделал серьезную  заявку  на
олимпийскую золотую медаль за самое  длинное  и  болезненное  скольжение  по
склону на локтях, когда-либо совершенное на данном острове.
   Подъем в четыре утра в незнакомой  гостинице  всегда  как-то  отрезвляет,
особенно если по горькому опыту,  приобретенному  в  других  частях  земного
шара,  подозреваешь,  что  ты  -  единственный  член   экспедиции,   который
достаточно неразумен, чтобы  являться  к  месту  сбора  вовремя  или  вообще
являться. Меня неизменно грызет чувство вины, когда  приходится  вставать  в
гостинице ни свет ни заря,  и  я  считаю  своим  долгом  двигаться  возможно
осторожнее, чтобы  не  потревожить  менее  эксцентричных  постояльцев.  Увы,
передвижение по незнакомой территории неизбежно сопряжено с  трудностями.  В
данном случае трудности начались с поисков выключателя, в ходе которых  была
опрокинута тумбочка вкупе с графином, стаканом, часами и тремя  брошюрами  о
фауне острова Круглого. Затем раздался грохот сорвавшегося  сиденья  унитаза
(некое  подобие  пушечного  залпа  прямо  в  лоб  крепко  спящим   соседям),
сопровождаемый частым ружейным огнем (это водопровод прочищал свою глотку) и
рыканьем душа, которое в сей  предрассветный  час  смахивало  на  чудовищное
извержение Кракатау в 1883 году. Во всем  этом  безотрадном  спектакле  меня
утешала лишь мысль о том, что теперь-то уж мои  товарищи,  коим  давно  пора
встать, непременно проснутся.
   В конце  концов,  борясь  с  сонливостью,  мы  погрузили  в  машину  весь
положенный звероловам инвентарь (мешки для змей, сачки, бутылки, бечевку,  а
также фотокамеры и бинокли), разместились сами и покатили  по  глянцевой  от
ночного дождя дороге между шуршащими стенами сахарного тростинка  в  сторону
местного яхт-клуба, на пирсе которого была назначена  встреча  с  остальными
членами отряда. На полпути мы едва не  разминулись  с  Дэйвом  -  он  весьма
искусно и целеустремленно гнал свою  машину  в  противоположную  сторону.  К
счастью, Дэйв вовремя заметил нас,  повернул  и  пристроился  сзади.  Вскоре
после этого мы увидели стоящую под деревом машину Вахаба. Он ждал нас, чтобы
указывать путь, и его белозубая улыбка  озорного  школьника  выражала  такой
задор, что мы немедленно прониклись  верой  в  успех  нашего  предприятия  и
убеждением, что ради него подъем в четыре утра - сплошное удовольствие.
   Прибыв во владения яхт-клуба, мы поставили машины под  деревьями.  Уповая
па отсутствие  в  столь  ранний  час  членов  садовой  комиссии,  Джон  и  я
покусились на живую изгородь и срезали длинные палки, чтобы  сделать  удочки
для лова ящериц,  после  чего  наш  отряд  с  полными  сумками  провианта  и
снаряжения проследовал к пирсу и осмотрел выделенное нам судно.
   Оно смахивало на кукольный буксир:  крохотная  носовая  палуба,  закрытый
бридждек и колодезная палуба с лакированными скамьями по  периметру.  Сверху
колодезную палубу защищала крыша,  в  остальном  же  она  была  открыта  для
стихий. Курносая и  с  виду  норовистая  посудинка  производила  впечатление
трудяги, которому не до забот о своей  внешности,  и  уже  это  внушило  мне
доверие  к  ее  мореходным  качествам.  Латунная  пластинка  извещала,   что
суденышко  построено  около  двадцати  лет  назад  в  Колчестере,  известном
своим... пехотным училищем. Вступая в жизнь, он носил отдающее  душегубством
имя "Корсар", но затем его переименовали в "Дораду".
   На борту "Дорады" уже находился двуногий прямоходящий груз: лихой капитан
в форменной фуражке, помощник капитана,  смахивающий  на  Хайле  Селассие  в
юности, смуглый маленький ныряльщик (видимо, на случай, если  мы  пойдем  ко
дну), благодушный судейский чиновник-мусульманин (друг Вахаба), Тони Гарднер
и три лесника (тоже из "команды" Вахаба); далее некий  дородный  джентльмен,
его сонная пухлая супруга и еще две  особы  женского  пола  -  эта  четверка
щеголяла в ослепительно белых нарядах, более уместных,  показалось  мне,  на
берегах Темзы  во  время  Королевской  регаты,  чем  на  неприютном  острове
Круглом. И когда мы присоединились к этой группе, я  невольно  подумал,  что
вместе мы чем-то напоминаем пеструю братию, сопровождавшую Беллмэна во время
охоты на Спарка.
   Последовали неизбежные в таких случаях крики, споры  и  перераспределение
людей,  наконец  наш  багаж  был  уложен  надлежащим  образом,  и  сами