отных в особенности.
     - Интересно, где мы будем жить? - спросил я Джонатана.
     - В "Корфу-Паласе", - ответил он.
     Я  уставился на  него,  не  веря  собственным ушам.  "Корфу-Палас"  был
старейшим и  самым знаменитым отелем острова,  сооруженным где-то  в  начале
века.   Правда,   его  месторасположение  наводило  на   мысль  о   довольно
оригинальном складе  ума  выдающегося зодчего:  отель  находился на  окраине
города на  берегу широкого залива в  том  месте,  где сточные воды со  всего
острова  изливались в  море,  наполняя  всю  округу,  особенно летом,  таким
ароматом, что даже собаки предпочитали обходить его стороной.
     - Чья это идея? - поинтересовался я.
     - Энн, - ответил Джонатан.
     Я вытаращился на Энн, подумав о том, что длительное пребывание на Корфу
явно не пошло на пользу ее разуму.
     - Ты что,  с ума сошла?  -  возопил я.  -  Во-первых, стоимость номеров
выльется в  астрономическую сумму,  если,  во-вторых,  мы  вообще доживем до
оплаты,  а не умрем раньше от жуткой вони,  и,  в-третьих,  кто позволит нам
держать  в  отеле  со  столь  аристократической репутацией наших  бабочек  и
черепах?
     - Не  беспокойся,   я  все  уладила,  -  невозмутимо  ответила  Энн.  -
Во-первых,   наш  управляющий,   которого  зовут  Жан-Пьер,  оказался  очень
симпатичным человеком.  Он  согласился предоставить нам  номера  с  довольно
приличной скидкой.  Во-вторых,  что касается канализации -  то  эту проблему
тоже недавно решили.  В-третьих -  и  это  самое важное,  -  Жан-Пьер просто
помешан на пресмыкающихся.
     Перед тем как ответить, я немного подождал, чтобы успокоиться.
     - Теперь я  понял,  что вы все здесь немного с  приветом,  -  убежденно
проговорил я.  -  Я  и  раньше предполагал,  что  климат Корфу располагает к
подобному поведению,  но  не до такой же степени.  Чтобы герпетолог управлял
одним из лучших на острове отелей - в это просто трудно поверить.
     - И тем не менее это так,  - подтвердила Энн. - На верхнем этаже у него
есть несколько номеров,  где  постоянно живут всевозможные змеи,  черепахи и
ящерицы.  Более  того,  он  любезно  предложил  нам  свою  помощь  в  отлове
требующихся для съемок пресмыкающихся.
     Я сдался. Остров Корфу и прежде был полон чудаков не меньше, чем сундук
иллюзиониста  сюрпризов.   Мне  же   осталось  только  констатировать,   что
способность эту он не утратил и поныне.
     Остров по  форме  немного напоминает кинжал,  брошенный в  голубые воды
Ионического моря примерно посередине между греческим и албанским берегами. В
давние времена он часто менял хозяев,  переходя из рук в руки,  заимствуя от
них  черты,  которые  считал  для  себя  наилучшими,  и  умудряясь при  этом
оставаться самим собой.  В  отличие от  других областей Греции остров покрыт
буйной  растительностью;  когда-то,  будучи  частью Венецианской республики,
Корфу являлся поставщиком оливкового масла,  в  связи с чем там были разбиты
плантации оливковых деревьев.  Теперь  большая  часть  острова находится под
сенью серебристо-зеленых крон раскидистых корявых великанов-деревьев.  Среди
олив указующими в  небо перстами возвышаются группы темно-зеленых кипарисов.
Вся эта местность,  залитая лучами ослепительно-яркого солнца,  в обрамлении
величаво-голубого моря,  оживляемая неумолчным хором цикад, очень походит на
библейскую картину.  Изо всех замечательных и запомнившихся на Земле мест, в
которых мне  удалось побывать,  Корфу,  пожалуй,  можно назвать моей  второй
родиной,  ибо  именно здесь,  под  ласковым солнцем юга я  научился видеть и
любить окружающий меня мир.
     Благодаря некоторому несовершенству в расписаниях авиалиний нам удалось
провести несколько часов в  Афинах:  времени хватило как  раз на  то,  чтобы
пробежаться по Акрополю, полюбоваться сменой караула у королевского дворца и
отведать восхитительные дары моря в  портовом кабачке в  Пирее.  Надо отдать
должное грекам -  в  умении их  приготовлять им  нет равных.  Далее наш путь
лежал на Корфу.
     Хотя мы попали на остров ночью,  светившая в небе громадная желтая луна
заливала ярким светом и  дорогу,  по  которой мы ехали,  и  поросшие оливами
склоны холмов,  и  поверхность моря,  которая из-за  легкого бриза  казалась
усыпанной  миллионами лепестков  лютиков.  Поужинав  отлично  приготовленной
местной рыбой и запив ее бутылкой отменной бледно-янтарной, вобравшей в себя
аромат всех сосновых лесов мира рециной,  мы  тут же завалились спать.  Даже
усевшаяся прямо на  перила балкона луна не  смогла надолго приковать к  себе
наше внимание.
     На следующее утро за завтраком к нам подошел Жан-Пьер. Он был коренаст,
темноволос,  с  лукавыми  карими  глазами  и  чудесной  открытой улыбкой.  К
смятению и  ужасу  ничего не  подозревающих постояльцев,  мирно завтракающих
среди цветочных клумб, он по очереди вытащил из нескольких полотняных мешков
огромнейшего ужа,  а  затем желтопузика,  который,  казалось,  был  отлит из
бронзы.  Но  это  было еще не  все.  Жестом фокусника,  достающего из  шляпы
кролика,  он  перевернул баул,  откуда  на  мраморный пол  дворика низвергся
водопад черепашек - черно-зеленых, в желтую крапинку с золотистыми, словно у
леопардов, глазами.
     - К сожалению,  это все,  что мне удалось пока раздобыть,  -  огорченно
произнес он,  в  то время как пришедшие в себя после падения черепахи начали
стремительно расползаться по  углам.  В  следующие пять  минут при  гробовой
тишине он собрал их всех и снова сложил в баул.
     - Где вам удалось их поймать? - поинтересовался я.
     - Я встал довольно рано и отправился на озеро Скоттини, - ответил он. -
Оно находится в центре острова.
     - О,  эти места мне хорошо знакомы,  -  заметил я.  -  Я  сам частенько
бродил там в поисках нужных мне животных.
     - Отличное место, - подтвердил Жан-Пьер.
     - А  мы как раз собираемся снимать сюжет с пресноводными черепахами,  -
вмешался в разговор Джонатан, который несколько недель назад слетал на Корфу
и  произвел предварительную рекогносцировку.  -  Представим,  что вы идете к
озеру,  а черепахи сидят на берегу. Ты и Ли осторожно к ним подкрадываетесь,
а они пока занимаются своими обычными делами, например...
     - ...с нетерпением ожидают нашего прихода,  -  продолжал я. - Не иначе,
как  ты  с  ними обо  всем заранее договорился.  А  может,  они  даже прочли
сценарий?  Или подписали контракт? Лично я отказываюсь иметь дело неизвестно
с  какими черепахами,  которые в  глаза не  видели контракта,  не умеют себя
вести,  не  слушают указаний режиссера и,  что хуже всего,  начисто забывают
роль. В конце концов, на карту поставлена моя репутация.
     - Я уверен,  -  сказал Джонатан,  бросая на меня уничтожающий взгляд, -
что на сей раз они будут паиньки.
     - А где мы будем их держать? - спросил я.
     - Как где? В ванне, - совершенно серьезно ответил Жан-Пьер.
     Представьте   себе   на   минуту,   что   управляющий  "Клариджа"   или
"Уорлдорф-Астории"  предлагает  вам   поселить  у   себя   в   номере  стадо
бородавочников!
     - Вот  здорово,  -  обрадовалась Ли.  -  А  когда ванна потребуется нам
самим, мы будем их вынимать.
     - Да,  уж не забудьте,  пожалуйста,  - заключил Жан-Пьер, - а то они не
любят мыла и горячей воды.
     По-моему,   подобные  разговоры  могут  происходить  только  на  Корфу.
Поднявшись в  номер  вместе с  пресмыкающимися,  мы  наполнили ванну водой и
выпустили черепах.  Змеи были оставлены прямо в мешках. Затем мы отправились
в самую северную часть острова,  в местечко Коулоура, где Джонатан собирался
заснять наше "прибытие" на Корфу на каике - бочкообразной, ярко раскрашенной
греческой рыбацкой лодке, являющейся неотъемлемой принадлежностью греческого
пейзажа.
     День выдался умеренно жарким,  с прозрачным,  словно кристалл,  голубым
небом.  Море было синим и  спокойным;  только с  материка,  с отлично видных
через пролив коричневых пологих холмов Албании и Греции, едва долетал легкий
ветерок.  Мы  ехали  под  плотным  прохладным  балдахином серебристо-зеленых
листьев.  Неповторимые, словно отпечатки пальцев, кряжистые великаны-оливы с
похожими  на   пемзу,   изъеденными  временем  дуплистыми  стволами,   будто
бесформенные  колонны  поддерживали  высокие  кроны.  Вынырнув  из  прохлады
оливковых зарослей,  мы  двинулись по  дороге,  вьющейся  по  склонам  самой
высокой на острове горы - Пантократора. С одной стороны дорога почти отвесно
обрывалась вниз  к  сияющему морю,  с  другой  подпиралась уходящими в  небо
скалами;  там,  вверху,  среди  красновато-коричневых,  золотистых  и  белых
уступов мелькали,  словно черные стрелы,  горные ласточки,  строя из грязи и
обломков скал свои удивительные гнезда,  похожие на половинки бутылок из-под
кьянти.
     Вскоре  мы  свернули на  крутую,  извилистую,  ведущую к  морю  дорогу,
обсаженную необычайно высокими темно-зелеными кипарисами, которые были почти
такими же  почтенными великанами еще  в  1935  году,  когда  я  приехал сюда
впервые. Отсюда открывался вид на лежавшую внизу, словно крошечный изогнутый
лук,  гавань Коулоура,  на  одном конце которой находится,  вероятно,  самая
красивая на Корфу вилла, принадлежащая моим старым друзьям - Памеле и Диснею
Воген-Хьюз. На причале в порту стоял наш каик - внушительных размеров шхуна,
свежевыкрашенная в белый и голубой цвета.
     Пэм и Дисней встретили нас очень тепло -  ведь мы не виделись несколько
лет. Они любезно позволили нам свалить наше оборудование на лужайке перед их
прелестным домом,  разрешили поснимать в уютном саду,  усердно потчевали всю
съемочную группу  прохладительными напитками и  даже  предложили на  главную
роль свою любимицу -  сухопутную черепаху,  которую звали Каррузерс. Радушию
их не было границ.  Захламив лужайку перед домом так,  как это делают только
киношники,  мы,  пока операторы готовились к  съемке,  пошли посмотреть нашу
лодку, чтобы проверить ее готовность к морской прогулке. Вот тут-то, к ужасу
Джонатана, и произошел срыв.
     Начальная сцена в лодке должна была открываться такими словами: "Все мы
от  рождения  награждены  даром  любознательности.  Достаточно взглянуть  на
ребенка или любого звереныша,  и  вы убедитесь,  что они постоянно открывают
для  себя  что-то  новое,  они  постигают жизнь с  помощью всех пяти органов
чувств.  Происходит это потому,  что все мы от природы -  первооткрыватели в
этом столь сложном и удивительно прекрасном мире. Со временем, когда человек
вырастает,  он  чаще всего теряет интерес к  окружающему.  Но есть среди нас
такие,  которые продолжают поиск всю жизнь.  Эти люди особенные.  Это и есть
любители-натуралисты".
     Для  того  чтобы  сцена получилась более выразительной,  Джонатан решил
ввести в  нее ребенка,  который бы вместе с  нами разглядывал выловленных из
моря  и  выпущенных в  чан  морских созданий.  Следуя намеченному плану,  он
пригласил  для   съемок   дочь   хозяина   маленького  портового  кабачка  -
очаровательную шестилетнюю малышку.  Но  незадолго до  нашего  прибытия  она
совершила какой-то  чудовищный проступок (нам так и  не удалось выяснить,  в
чем  она  провинилась),  за  который мать  сильно ее  отшлепала (явление для
Греции беспрецедентное).  Легко  вообразить,  какая  картина предстала перед
нашим  взором  -  сжавшееся  в  жалостный комочек,  не  желающее  ни  с  кем
разговаривать и даже надеть свой лучший наряд зареванное существо.  Напрасно
Пэм,  Энн и я -  все, кто говорил по-гречески, - с помощью лести, уговоров и
мольбы пытались подействовать на  ребенка.  Не  помогло даже щедрое обещание
Джонатана повысить (несмотря на  наш  ограниченный бюджет) сумму  гонорара с
десяти до двадцати драхм.
     - Я не могу снимать эту сцену без ребенка,  -  сказал Джонатан.  - Бога
ради, Энн, сделайте что-нибудь.
     - Ну что я могу сделать? - спросила Энн. - Если ребенок не хочет, никто
не сможет его заставить.
     - Тогда найдите другого, который захочет, - тут же нашелся Джонатан.
     Итак,  бедная Энн  была откомандирована в  ближайшую деревню на  поиски
юной кинозвезды.
     - Вам нужна обязательно девочка или сойдет и  мальчик?  -  спросила она
перед уходом.
     - Мне все равно,  даже если это будет гермафродит, лишь бы не взрослый,
- сердито бросил Джонатан.
     В  течение следующего получаса,  в  ожидании возвращения Энн,  мы с  Ли
отправились побродить по мелководью в  поисках живого реквизита для съемок -
холерических раков-отшельников,  занявших ярко  раскрашенные пустые раковины
брюхоногих моллюсков,  самих  моллюсков в  их  собственных домиках,  колючих
крабов-пауков,  на  спине  которых находится целый лес  водорослей и  губок,
помогающий им  скрываться от  врагов.  При  виде такого разнообразия морских
существ наш режиссер несколько оттаял,  хотя и  не  до  конца,  и  мы  все с
нетерпением ожидали возвращения Энн.
     Вскоре появилась и она,  сияющая,  вместе с симпатичным мальчуганом лет
десяти.  Но  едва они вышли из машины,  как распахнулась дверь кабачка и  на
пороге возникла наша малышка в новом платье с улыбкой до ушей.
     - Ого,  милый, вот это сюрприз, - воскликнула Паула. - Теперь у тебя их
даже двое.
     - Все бы ничего, да выдержит ли бюджет? - серьезно спросил я Джонатана.
В ответ он лишь сверкнул глазами.
     Остаток  дня  мы  посвятили съемкам  с  лодкой.  Надо  сказать,  особую
сложность представляли съемки не  в  самой  лодке,  а  задуманный Джонатаном
панорамный кадр гавани вместе с виллой Памелы и Диснея и величаво вплывающей
в  гавань лодкой.  Из-за  отсутствия рации мы  договорились действовать так:
Джонатан поднимется на гору и  займет командный пост,  а  я,  сидя в лодке в
ожидании дальнейших инструкций,  буду наблюдать за ним в бинокль.  По взмаху
его руки, означавшему начало съемки, мы развернем лодку и поплывем в гавань.
Маневр этот нам пришлось проделать несколько раз,  чтобы иметь гарантии, что
кадр удался.  Наконец,  когда даже Джонатан решил,  что хватит,  мы  сложили
оборудование и  отправились в  мучительно долгий  и  жаркий  обратный  путь,
мечтая о холодной воде со льдом, чистой одежде и вкусной еде.
     Черепахи по-прежнему жили в ванне.
     На  следующий день произошла еще  одна неприятность.  Джонатану удалось
набрести на  одну  из  вилл,  которую  занимала мои  семья  в  пору  давнего
пребывания на Корфу.  Дом показался нашему режиссеру весьма фотогеничным,  и
он  решил снять в  нем  ряд сцен.  Обзвонив полгорода,  Энн удалось отыскать
следы хозяина виллы,  жившего в Афинах,  и получить его разрешение на съемку
внутри   и   вокруг   дома.   Правда,   попутно   выяснилось  дополнительное
обстоятельство.   Дом  был  сдан  в  аренду  владельцу  ночного  клуба,  чье
разрешение на  съемку также требовалось получить.  Это  оказалось делом куда
более  сложным.  Начать  с  того,  что  владельцы  ночных  клубов  ведут  по
преимуществу ночной образ  жизни и  поэтому днем  абсолютно недоступны.  Они
покидают свои убежища, словно Дракула, только с наступлением темноты и снуют
по всему городу, так что встретиться с ними почти так же трудно, как и днем.
В  конце концов Энн удалось застать его в неком тайнике,  но он ни под каким
видом не  соглашался на  наши уговоры.  Только после длительной осады он дал
себя  уговорить,   выдвинув  в  качестве  непременного  условия  собственное
присутствие.  Он  сообщил Энн  дату своего приезда и  обещал собственноручно
открыть нам ворота виллы.  Но,  увы,  это стало очередным испытанием нервной
системы Джонатана: день наступил и прошел, а владелец ночного клуба так и не
появился.
     - Я думаю, следует туда поехать и поснимать пока в саду и на веранде, -
резонно предложила Энн. - Возможно, он прибудет завтра.
     - Хотелось бы  надеяться,  -  угрюмо  заметил Джонатан,  -  а  пока,  в
ожидании завтрашнего дня, можно поснимать в Потамосе.
     Мы отправились в  Потамос,  очаровательную деревушку,  прилепившуюся на
склоне холма,  с  аккуратными разноцветными домиками с  верандами на сваях -
все  было в  точности таким же,  как  и  сорок лет назад.  Под крышей каждой
веранды находилось гнездо ласточки,  полное широко разевающих рты птенцов, а
под  каждым гнездом стоял картонный ящик для сбора птичьего помета,  которым
щедро и  безвозмездно делились с  нами птицы.  И  мне  вспомнилась греческая
пословица:  дом,  под крышей которого не живут ласточки,  не может считаться
домом.  При  виде изящно подлетающих к  гнезду родителей с  клювами,  битком
набитыми насекомыми,  которых  они  всовывали в  жадно  раскрытые рты  своих
птенцов,   я   думал   о   том,   что   теперешние  ласточки  скорее   всего
пра-пра-пра-пра-пра-правнуки тех,  за которыми я наблюдал в детстве.  Засняв
сцены с ласточками и несколько других кадров, мы возвратились в отель.
     Черепахи по-прежнему жили в ванне.
     Утро следующего дня было ясным и безоблачным.
     Прилетел еще один самолет из  Афин,  но тот,  кого мы ждали,  так и  не
прибыл.
     - К черту!  -  взорвался Джонатан.  -  Сегодня же отправимся на виллу и
снимем все, что нам надо.
     Дом был тот самый, который я описал в книге о моем детстве, проведенном
на острове Корфу. Назывался он Вилла Белоснежки. Вилла стояла среди огромной
и  древней оливковой рощи,  под сенью гигантской магнолии,  белых и  розовых
цветущих олеандров и  вьющейся по  веранде виноградной лозы,  которая осенью
наливалась гроздьями белых,  банановидных ягод.  Увы,  когда мы,  проехав по
заваленной обломками камней,  усеянной выбоинами дороге,  подъехали к дому и
остановились, я увидел, что вилла уже не была белоснежной. Ее когда-то белые
стены потускнели, местами отсырели, кое-где отвалилась штукатурка, а зеленые
ставни выцвели от солнца,  и  краска на них облупилась.  Но даже несмотря на
то, что дом находился в состоянии упадка, он по-прежнему хранил черты былого
аристократизма.  Единственное,  чего я никак не мог понять,  - это как можно
было довести столь прекрасный дом до такого плачевного состояния.
     Пока  распаковывали оборудование,  я,  взяв  за  руку Ли,  повел ее  по
заросшему саду,  среди оливковых деревьев,  и  погрузился в  ностальгические
воспоминания.
     Вот здесь находилась веранда,  на  которой в  один из наших бесконечных
вечеров мои многочисленные звери устроили содом:  удравшие из комнаты сороки
напились разлитого на  полу  вина,  а  затем  буквально разгромили тщательно
накрытый к  приходу гостей стол,  в  то время как притаившаяся в  засаде под
столом грозная чайка  по  имени  Алеко  клевала гостей за  ноги,  когда  они
пытались сесть  за  стол.  А  вот  на  этой  стене  жил  мой  любимый геккон
Джеронимо,  который  однажды в  смертельной схватке победил богомола,  вдвое
превосходившего его  размерами.  Примерно  в  сотне  ярдов  от  дома  стояла
маленькая  семейная  часовня  -   одна  из  тех  очаровательных  миниатюрных
церквушек (которые так  часто встречаются в  Греции),  построенных бог весть
когда во  славу каких-то  малоизвестных святых.  Посреди выкрашенной снаружи
розовой краской часовенки размером с большую комнату стояли складные сиденья
для прихожан,  а  в глубине над алтарем висела икона богоматери с младенцем.
Теперь икона выцвела и потускнела; пол был усыпан толстым слоем прошлогодних
листьев, которые набились под дверь, не давая ей закрыться.
     Во  времена моего  детства пол  всегда  был  чисто  выметен и  застелен
дорожками,  сиденья блестели, перед иконой богоматери с младенцем горели две
негасимые лампады,  а  внизу стояла ваза со  свежими цветами.  Теперь же все
было пропитано запахом тлена,  а  цветов и лампад не было и в помине.  Помню
однажды,  возвращаясь поздно вечером из очередной экспедиции за животными, я
обнаружил в  часовне  случайно незапертую дверь.  Положив  сачок  для  ловли
бабочек  и  садок  для  насекомых,   я  подошел,   чтобы  закрыть  дверь,  и
остановился,   привлеченный  неожиданной   картиной.   Был   разгар   сезона
светлячков.  Обычно в  часовне