нас, людей, которые вместе с ними
населяют эту планету, но не являются ее собственниками.



   Джеральд Даррелл.
   Под пологом пьяного леса

---------------------------------------------------------------
     Gerald Durrell "THE DRUNKEN FOREST"
     London, 1958
     Перевод с английского Лившина И.М., 1994 г
     OCR and Spellcheck Афанасьев Владимир
---------------------------------------------------------------

     Моей жене ДЖЕКИ
     в память о зверюшках прерий
     и других bichos


        ПРЕДИСЛОВИЕ

     Перед  вами  рассказ  о  шестимесячном  путешествии  по Южной  Америке,
которое я и моя жена совершили в  1954 г. Мы хотели собрать коллекцию редких
животных и птиц, обитающих в этой части  земного шара, и доставить их живыми
в  зоопарки Англии. В этом отношении поездка не  удалась,  так как некоторые
непредвиденные обстоятельства  нарушили все наши планы.  Путешествие  должно
было состоять  из двух частей. Прежде  всего мы  хотели спуститься к крайней
южной оконечности континента, до Огненной Земли, и наловить там уток и гусей
для  Севернского  общества  охраны  водоплавающей   птицы.  По   прибытии  в
Буэнос-Айрес выяснилось,  что мы  попали  в  разгар курортного  сезона и все
билеты на  самолеты,  летающие  к аргентинским озерам  и оттуда на  Огненную
Землю,  проданы  на месяцы вперед. Так же трудно  было сесть и  на  пароход.
Убедившись в невозможности добраться до  цели ко  времени гнездования птиц и
высиживания  птенцов,  мы  с сожалением вынуждены  были  отказаться от  этой
поездки. Далее, мы намеревались отправиться в Парагвай и посвятить несколько
недель сбору животных  и птиц, а затем  не торопясь вернуться в Буэнос-Айрес
по  рекам  Парагвай и Парана. Тут нас  также постигла  неудача,  на этот раз
из-за  политических  обстоятельств.  Мы  вернулись  из  Южной  Америки не  с
обширной  коллекцией, которую  мы рассчитывали  собрать, а лишь  с маленькой
горсткой животных. Но  даже в неудачах есть свои  светлые стороны, и как раз
об этом я и хотел рассказать в своей книге...

        ПРИБЫТИЕ

     Пароход  входил  в  порт.  Опершись о  поручни, мы любовались  медленно
открывавшейся  перед  нами  панорамой  Буэнос-Айреса.  Небоскребы вздымались
ввысь под  ярко-голубым небом,  словно разноцветные сталагмиты,  испещренные
бесчисленными окнами, сверкавшими на  солнце.  Мы  все  еще как завороженные
наблюдали это зрелище, когда пароход пришвартовался  к  пристани и  огромные
здания выросли над  нами;  их  неясные  отражения дробились на темной  воде,
подернутой легкой  рябью.  Наши  размышления о современной  архитектуре были
прерваны   появлением   человека,    до    того    похожего    на    Адольфа
Менжу[1], что на мгновение  я даже усомнился, не попали  ли мы на
другой  конец  Американского  континента. Осторожно пробравшись через  толпу
кричавших  и оживленно жестикулировавших иммигрантов, он  не спеша подошел к
нам и улыбнулся. По его безупречному  виду невозможно было предположить, что
температура в тени доходила до 90 градусов по Фаренгейту[2].
     --  Джибс, из  посольства,--  представился он.-- Я искал  вас в  первом
классе, никто меня не предупредил, что вы путешествуете здесь, внизу.
     -- Мы  и  сами не  знали,  что  поедем вторым классом,  пока не сели на
пароход,-- объяснил я,-- но было уже слишком поздно.
     --   Вероятно,  для   вас  это   было  довольно...   э-э...   необычное
путешествие,--  заметил  Джибс,  глядя  на  рослого  испанского крестьянина,
энергично сплевывавшего прямо  ему под ноги.-- К тому же, мне кажется, здесь
еще и очень сыро.
     Мистер Джибс начинал мне нравиться.
     --  Пустяки,--  ответил я небрежно, -- вы бы побывали  здесь  в  бурную
погоду, тогда действительно сыровато. Мистер Джибс слегка вздрогнул.
     -- Представляю, как  вам хочется на берег,-- сказал он.-- Все  будет  в
порядке, через таможню я проведу вас в два счета.
     Моя симпатия  к  мистеру Джибсу  перешла в  глубокое  уважение, когда я
увидел, как непринужденно держался он  в  таможне;  улыбаясь, он  вежливо  и
вместе  с  тем уверенно разговаривал  с  чиновниками.  Он извлек из карманов
какие-то  огромные  бланки, испещренные  красными печатями, и  через  десять
минут мы  вышли из таможни и погрузили в такси наш необычный багаж. Затем мы
помчались  по  улицам, шириною соперничавшим с  Амазонкой, мимо небоскребов,
аллей и прекрасных парков. Через  час  после  прибытия мы уже  находились  в
чудесной квартирке на седьмом этаже, из которой открывался  вид  на  гавань.
Мистер  Джибс  уехал в  посольство,  оставив  нас  отдыхать  после  дороги и
намереваясь,   очевидно,   совершить   до   ленча   еще   несколько   чудес.
Поупражнявшись  с  полчаса  в хитром  искусстве  пользоваться  аргентинскими
телефонами,  мы весело провели следующий час, обзванивая всех тех, к кому мы
имели  рекомендации,  и сообщая им  о своем приезде.  Таких людей  оказалось
очень много, так как  мой брат некоторое время жил в Аргентине и, не проявив
ни малейшего сострадания  к своим друзьям, снабдил  меня списком их  имен  и
адресов. За  несколько  дней  до  отъезда  из Англии  мы  получили  от  него
открытку, на которой было  нацарапано: "В Б.--А. не забудьте разыскать Бебиту
Феррейра,  Calle  Pasadas,  1503,  моего  лучшего  друга  в  Аргентине.  Она
прелесть".  Подобную  информацию я получал  от  брата довольно часто.  Итак,
действуя по инструкциям,  мы  позвонили Бебите Феррейра.  Ее голос, когда  я
услышал его по телефону, вначале показался мне похожим на воркование голубя.
Но затем я обнаружил в  нем нечто более привлекательное, а именно --  тонкое
чувство юмора.
     -- Миссис Феррейра? С вами говорит Джеральд Даррелл.
     -- А-а, вы брат Ларри? Где  вы сейчас?  Я два раза  звонила на таможню,
справлялась, не прибыли ли вы. Вы сможете приехать к ленчу?
     -- С удовольствием. К вам можно добраться на такси?
     -- Разумеется. Приезжайте к часу, я буду вас ждать.
     --  Она  кажется  мне  довольно странной  женщиной,--  сказал я  Джеки,
повесив трубку. Я и не предполагал в тот момент, как сильно я ошибался.
     В час дня нас ввели в большую  квартиру на тихой, малолюдной  улице. На
столах было  разбросано множество книг  самого разнообразного  содержания --
живопись, музыка, балет, и среди  них  романы и  журналы на трех  языках. На
пианино  лежали ноты, от  оперных  партий до  творений Шопена, радиола  была
завалена пластинками с записями  Бетховена, Нат Кинг Кола, Сибелиуса и Спайк
Джонса. Мне казалось,  что даже Шерлоку Холмсу вряд ли удалось бы определить
по всем этим признакам  характер  хозяйки дома. На одной стене висел портрет
женщины  редкой  красоты  в большой  шляпе.  Выражение  лица красавицы  было
спокойное и в  то же время насмешливое. К такому лицу вполне подходил голос,
который я недавно слышал по телефону.
     -- Ты думаешь, это она? -- спросила Джеки.
     -- Похоже, что да, но портрет, вероятно, написан  несколько  лет назад.
Не думаю, чтобы теперь она выглядела так же.
     В это время за  дверью  послышались быстрые уверенные шаги, и в комнату
вошла Бебита. При первом же взгляде на нее я убедился, что  портрет был лишь
бледной  копией  оригинала. Никогда  раньше не  приходилось  мне  видеть так
близко живое олицетворение греческой богини.
     --  Здравствуйте, я Бебита Феррейра.--  Она,  очевидно,  заметила  наше
изумление, в ее голубых глазах мелькнул насмешливый огонек.
     --  Надеюсь, мы не очень обеспокоили вас  своим  звонком,-- сказал я,--
Ларри велел мне разыскать вас.
     -- Ну что вы, я бы очень обиделась, если бы вы мне не позвонили.
     -- Ларри просил передать вам сердечный привет.
     -- Как он поживает? О, он просто ангел, вы даже не представляете, какой
он чудесный человек,-- сказала Бебита.
     Позднее я убедился, что Бебита характеризует так всех людей, с которыми
ей  приходится иметь дело, симпатичных  и  несимпатичных. В  тот  момент мне
показался несколько  неожиданным эпитет "ангел" применительно к моему брату,
так как  именно это слово, на мой  взгляд, меньше всего  к нему подходило. С
первой же встречи Бебита пленила нас, и с  тех пор мы фактически  жили у нее
на  квартире, питались обильной и превосходно приготовленной пищей,  слушали
музыку, болтали и  чувствовали себя  великолепно. Очень скоро мы привыкли во
всем  полагаться   на  ее  помощь.  Бебита   невозмутимо  выслушивала  самые
фантастические просьбы, и почти всегда ей удавалось помочь нам.
     Первый  удар по нашим планам был  нанесен на  третий день  пребывания в
Буэнос-Айресе. Мы обнаружили, что  наши шансы добраться до  Огненной  Земли,
мягко   говоря,  весьма   невелики.   Представители   авиационной   компании
разговаривали с нами  вежливо, но не обнадеживали. Быть может, через десяток
дней что-нибудь и найдется,  но  они ничего  не могут обещать  наверняка.  С
унылым видом мы согласились ждать. Вместо того чтобы в расстроенных чувствах
болтаться  эти дни в  Буэнос-Айресе, Ян предложил  нам совершить  поездку  в
провинцию.  Ян  был моим старым  приятелем,  я познакомился с ним в Англии в
годы войны. Однажды в порыве  энтузиазма  он заявил, что я непременно должен
приехать в Аргентину  собирать  животных,  и  обещал  оказать  мне всяческое
содействие.  Теперь,  когда  мы  приехали,  он  чувствовал   себя  связанным
обещанием. Он навестил своих родственников по фамилии Бут, владевших крупным
поместьем недалеко от побережья, примерно в ста милях от Буэнос-Айреса, и те
со свойственным аргентинцам гостеприимством согласились принять нас у себя.
     Рано  утром  около нашего дома  остановился автомобиль. Из него вылезла
долговязая,  мрачная   фигура  Яна,   после   чего   мы  были   представлены
очаровательной  блондинке,  сидевшей на  переднем месте,-- дочери  владельца
имения Элизабет  Бут.  Вскоре мы  обнаружили, что кроме миловидности девушка
обладает еще и  удивительной склонностью ко  сну:  в  любом  месте и в любое
время  ее  можно  было застать спящей глубоким  сном, как бы  шумно ни  было
вокруг.  За  эту  особенность  мы  прозвали  ее  "Соней",  и  хотя  Элизабет
решительно возражала против этой клички, она так за ней и осталась.
     Глава первая

        ПЕЧНИКИ И ЗЕМЛЯНЫЕ СОВЫ

     Аргентина -- одна из немногих стран на свете, где в поездке на  полпути
можно  видеть одновременно и  место, откуда вы выехали,  и место назначения.
Вокруг,  плоская,  как биллиардный стол,  простирается  пампа, кажется,  она
уходит далеко на край света. Ничто не нарушает однообразия гладкой, поросшей
травой  равнины,  лишь изредка попадаются  пурпурные  пятна  чертополоха  да
кое-где виднеются темные силуэты деревьев.
     Когда  предместья  Буэнос-Айреса  остались  позади,  а  светлые,  цвета
слоновой кости контуры небоскребов стали, подобно кристаллам, расплываться и
таять в дымке на горизонте, мы  выехали на прямую как стрела дорогу. Местами
у обочин росли  хрупкие на вид кусты с бледно-зелеными листьями и крохотными
золотистыми цветками. Цветки были такие мелкие  и  их  было  так  много, что
издали они казались  туманным золотистым  ореолом, как  бы окружавшим каждый
куст.  При   нашем   приближении  из  кустов  вылетали  стригуны,  маленькие
черно-белые  птички  с  очень  длинными  хвостовыми  перьями.  У  этих  птиц
своеобразный ныряющий полет,  и при каждом нырке хвостовые перья  сходятся и
расходятся,  словно ножницы.  Изредка  над дорогой  пролетал сокол  чиманго,
размахивая  тяжелыми тупыми  крыльями,  величественный и  красивый  в  своем
шоколадно-коричневом с серым оперении.
     Примерно  после  часа  езды мы свернули с  шоссейной дороги на пыльный,
разъезженный  проселок,  вдоль которого тянулась аккуратная изгородь.  На ее
столбах я заметил какие-то странные наросты, похожие на засохшую грязь;  они
напоминали гнезда термитов, которые я видел в Африке,  но вряд ли так далеко
к  югу  от  экватора  можно  было встретить термитов.  Я  задумался  над  их
происхождением, как  вдруг из одного такого нароста выскочила  птичка, очень
похожая на  малиновку, с  широкой грудью и вертлявым хвостом.  Величиной она
была  с   дрозда,   у   нее  была   бледная  желтовато-коричневая  грудка  и
ржаво-красная спинка  и голова.  Это  был печник, и я  понял, что именно эти
птички построили  своеобразные гнезда, украшавшие столбы изгороди. Позднее я
убедился  в  том, что  печник --  одна  из наиболее  распространенных птиц в
Аргентине  и  ее  гнезда  составляют такую же черту ландшафта,  как и  кусты
гигантского чертополоха.
     Дорога повернула к океану, и мы ехали теперь по заболоченной местности;
вдоль обочин  тянулись  широкие,  наполненные  водой  канавы,  на золотистом
травяном  покрове   стали   появляться  пятна   сочной   и   яркой   зелени,
свидетельствовавшие о наличии  водоемов.  Их  берега  густо поросли камышом.
Печники, стригуны и чиманго уступили место болотным и  водоплавающим птицам.
С  обочины  дороги,  сильно,  но  неуклюже  взмахивая крыльями,  поднимались
крикуны,  крупные  пепельно-серые  птицы  величиной  с  индюка,  и,  издавая
прерывистые, похожие  на звуки флейты  крики, принимались кружить в воздухе.
По  спокойной,  сверкающей  водной  глади плавали  стаи  уток,  напоминавшие
упитанных,  прилизанных бизнесменов,  спешащих на поезд. Я  видел маленьких,
изящных серых чирков с  голубовато-стальными  клювами  и  черными шапочками;
уток-широконосок, крупных красных птиц с длинными лопатообразными  клювами и
отсутствующим  выражением в глазах;  розовоклювых  уток,  безукоризненных  в
своем сверкающем  черно-сером наряде,  с клювами, словно обагренными кровью;
маленьких  светло-коричневых  уток с  черными  крапинами, скромно  плавающих
среди других птиц. Скромность их была явно напускной, так как они по примеру
кукушек подбрасывали свои  яйца в чужие гнезда,  перекладывая  на  обманутых
сородичей  тяготы  высиживания  и выкармливания  птенцов.  Кое-где  по грязи
прогуливались  цапли,  по  мелководью  большими  шумными  ватагами бегали  и
толкались  каравайки,  длинные  загнутые  клювы  и  черное оперение  которых
совершенно  не гармонировали с  их жизнерадостностью.  Среди  них попадались
небольшие  стаи  красных  ибисов, выделявшихся  на  фоне своих  более темных
сородичей  словно  багряные  клочки  заката.  На  широких  разводьях  целыми
флотилиями неторопливо плавали великолепные черношеие лебеди; их белоснежное
оперение прекрасно контрастировало с иссиня-черным оперением головы и изящно
изогнутой  шеи.  Среди  гордых  стай черношеих, как  бы в  услужении  у них,
плавало  несколько  коскороб, приземистых, в скромном белом  оперении, очень
вульгарных в  сравнении  со своими  царственными родственниками. Тут  же  на
мелководье  можно  было  увидеть  небольшие  стаи  фламинго,  кормившихся  у
зарослей  высокого  камыша.  Издали  они  казались  движущимися  розовыми  и
красными пятнами  на зеленом фоне.  Фламинго  медленно  и степенно шагали по
темной воде, опустив головы и изогнув шеи в виде  буквы  S; сургучного цвета
ноги связывали птиц с их расплывчатым, колышущимся отражением. Упоенный этим
пышным  зрелищем  птичьей  жизни,  охваченный своего  рода  орнитологическим
экстазом, я не  отрываясь глядел в окно, не замечая ничего, кроме лоснящихся
тел пернатых, плеска и колыхания воды и хлопанья крыльев.
     Внезапно машина  свернула  с проселка  и покатила  по узкой, сверкающей
лужами аллее,  проложенной через рощу гигантских эвкалиптов. Мы остановились
у длинного  низкого  белого здания, похожего  на обычную  английскую  ферму.
"Соня",  сидевшая  впереди,  пробудилась от сна, продолжавшегося  с  момента
выезда из столицы, и взглянула на нас заспанными голубыми глазами.
     -- Добро пожаловать в Лос Инглесес,-- сказала она и украдкой зевнула.
     Дом был  обставлен  в  викторианском  стиле:  темная  массивная мебель,
головы животных и поблекшие гравюры на стенах,  вымощенные каменными плитами
проходы, и повсюду -- слабый, приятно вяжущий запах парафина,  исходивший от
высоких блестящих куполообразных ламп. Нам  с Джеки  отвели большую комнату,
которую   заполонила  громадная  кровать,  попавшая  сюда  прямо  из  сказки
Андерсена  "Принцесса  на горошине".  Можно сказать,  это была всем кроватям
кровать, она не уступала  по величине  теннисному корту, а высотою  была как
стог сена.  Она  сладострастно охватывала  вас,  когда вы  ложились  на нее,
засасывала в  свои  мягкие  глубины  и  мгновенно  навевала такой  крепкий и
покойный сон,  что пробуждение воспринималось как  настоящая трагедия. Окно,
из  которого  открывался вид на  ровную лужайку и ряды карликовых  фруктовых
деревьев, было окаймлено какими-то вьющимися растениями с голубыми цветками.
Не  вставая с кровати, можно было видеть между этими цветками гнездо колибри
--   крохотное  сооружение  величиной со скорлупку грецкого  ореха.  В гнезде
лежали два белых яйца,  каждое  не  больше  горошинки.  В  первое утро после
приезда я долго нежился в теплых глубинах гигантской постели, попивая чай  и
наблюдая  за  колибри.  Самка  спокойно  сидела  на  яйцах,   а  ее   супруг
стремительно  влетал и вылетал  из гнезда, мелькая между  голубыми  цветами,
словно сверкающая маленькая комета. Такой способ наблюдения птиц меня вполне
устраивал,  но в конце  концов Джеки выразила  сомнение в том, что при таких
методах  исследования  я  смогу  прибавить  что-либо  новое  к уже имеющимся
сведениям о жизни представителей семейства Trochilidae. Пришлось  вылезти из
кровати  и одеться. При этом меня возмутила мысль, что Ян, должно  быть, еще
спит,  и  я  тут  же  поспешил в отведенную ему  комнату,  полный  решимости
вытащить его  из постели.  Я застал Яна  в  пижаме и пончо --  очень удобной
аргентинской  одежде, похожей на обыкновенное одеяло с дырой посредине, куда
просовывается  голова.  Он  сидел  на  корточках  на  полу  и  сосал  тонкую
серебряную трубку, конец которой был погружен в маленький круглый серебряный
горшочек,   наполненный   темной  жидкостью,  в  которой   плавала  какая-то
мелконарезанная трава.
     --  Привет, Джерри, ты  уже встал? -- удивленно  спросил он и  принялся
энергично сосать трубку. Послышалось мелодичное  бульканье, похожее на  звук
вытекающей из ванны воды.
     -- Что ты делаешь? -- сурово спросил я.
     -- Пью утреннее  мате,-- ответил он и снова забулькал трубкой.-- Хочешь
попробовать?
     -- Это парагвайский чай?
     -- Да. Здесь это такой же обычный напиток,  как чай в Англии. Попробуй,
может быть, понравится,--  предложил Ян и протянул мне маленький  серебряный
горшочек и трубочку.
     Я  недоверчиво  понюхал  темную  коричневую  жидкость  с  плававшей  на
поверхности зеленью. Запах был терпкий, приятный и напоминал запах скошенной
травы в жаркий солнечный день. Взяв трубку губами, я сделал глоток, в трубке
забулькало,  и  струя  горячей  жидкости  обожгла  мне  рот и язык.  Вытерев
слезящиеся глаза, я вернул горшочек Яну.
     --  Благодарю,--  сказал я.-- Не сомневаюсь, что у вас принято пить чай
таким горячим, но боюсь, что это не для меня.
     -- Можно немного остудить его,-- не очень уверенно ответил Ян,-- но мне
кажется, тогда он утратит свой аромат.
     Позднее  я  пробовал  пить мате при  более умеренной температуре, и мне
даже  начал  нравиться  запах  свежескошенной  травы  и  слегка горьковатый,
вяжущий  привкус этого освежающего напитка. Однако я так  и не мог научиться
пить его  при  температуре расплавленного металла,  что  является, вероятно,
основным требованием настоящего ценителя мате.
     После превосходного завтрака мы отправились осматривать окрестности. Не
успели мы отойти от эвкалиптов, гигантской изгородью окружавших усадьбу, как
увидели  в  высокой траве пень,  на  котором построил  свое  гнездо  печник.
Рассмотрев  его внимательно, я поразился тому,  что  маленькая  птичка могла
создать такое  большое и сложное сооружение. Это был круглый шар