тков с золотистой сердцевиной. Цереус
- один из наиболее эффектных видов кактусов; растения нередко поднимаются на
высоту пятидесяти футов  и  растут большими группами,  образуя непроходимые,
тянущиеся на многие мили чащи. Кактус достигает зрелости к пятидесяти годам,
когда  его  рост  не  превышает семи-восьми  футов.  Издалека цереус кажется
гофрированным,  будто  бы  сделанным из  плотного  зеленого вельвета.  Вдоль
каждой  складки  расположены  пучки  жестких,   черных,  острых,  как  иглы,
двухдюймовых  шипов.  Растут  эти  колючие  гиганты  очень  медленно.  Жизнь
начинается с малюсенького семечка и в первые годы полна неожиданностей,  так
как  малыш  вынужден  противостоять  огромным  перепадам  температур  -   от
испепеляющей жары до заморозков,  пронизывающим ветрам и  наводнениям.  Если
ему повезет и  его не вытопчут олени и  не обгложут кролики и  крысы,  иными
словами,  если он  благополучно минует все  опасности младенческого периода,
тогда у него есть все шансы дожить до глубокой старости.  Между семьюдесятью
пятью и ста годами, будучи двенадцати - двадцати футов в высоту, он начинает
ветвиться, постепенно приобретая форму причудливого канделябра. Количество и
расположение ответвлений варьирует так сильно,  что вы  никогда не встретите
двух одинаковых кактусов.  У  одних растений всего два  ответвления,  зато у
других их количество доходит до двадцати и даже до пятидесяти. Цереус, как и
все кактусы,  - суккулент, и в его стебле и "ветвях", как в огромной колючей
бочке,  содержится очень  много  влаги.  Толстая,  покрытая восковым налетом
кожица делает растение идеальным резервуаром для воды.
     Колючки выполняют двойную функцию,  служа не только защитой от оленей и
длиннорогих овец:  густо покрывая поверхность кактуса, они отбрасывают тень,
спасая  цереус  от  перегрева  в  знойные  полуденные часы.  Когда  растение
умирает, сочная мякоть внутри перегнивает, оставляя лишь высохший остов. При
жизни  кактуса  эта  кружевная,  словно  плетеная корзина,  древесина служит
опорой  могучему стволу  и  "ветвям".  Внутри остова иногда видны  небольшие
древесные  образования длиной  от  десяти  до  двенадцати дюймов  и  больше,
напоминающие деревянные башмаки -  сабо.  Это  остатки птичьх  гнезд.  Из-за
огромной толщины  ствола  температура внутри  кактуса на  несколько градусов
ниже наружной,  что делает его идеальным жильем для птиц,  таких,  например,
как большой пестрый дятел.  Строя несколько гнезд за  сезон,  он  превращает
цереус в  колючий многоквартирный дом.  Как только дятел выдолбит в  кактусе
отверстие,  растение (в  целях самозащиты) тут же образует вокруг углубления
жесткое древесное затвердение -  каллюс.  Это и есть те самые "сабо".  После
того как дятел покидает гнездо, его тут же заселяют другие пернатые жильцы -
совы, мухоловки, пурпурные ласточки, и, таким образом, в одном цереусе может
одновременно обитать несколько видов птиц.
     Углубившись в  пустыню,  мы  вышли из машины и  отправились побродить в
гигантских кактусовых дебрях.  Кроме великанов-цереусов попадались и  другие
виды  кактусов,  привлекавшие не  столько  размерами,  сколько  необычностью
формы.  Среди них -  опунция,  средних размеров кактус с большим количеством
закругленных лепешек,  вырастающих одна из другой,  сплошь заросших,  словно
мехом, желтовато-коричневыми иголками, из-за чего издали растение напоминает
пушистого  игрушечного медвежонка.  Еще  один  странный  обитатель Соноры  -
колючее  дерево  буджум  с  высоким  стволом и  длинными свисающими ветвями,
покрытыми,  словно  многодневной щетиной,  черными  шипообразными прутиками.
Когда  у  дерева накапливается достаточный запас влаги,  из  черных прутиков
проклевываются  листочки.  Эти  фантастического вида  растения,  достигающие
шестидесяти футов в  высоту,  с  опущенными "небритыми" ветвями,  похожие на
зеленую перевернутую морковь,  и  в  самом деле  -  одни из  удивительнейших
созданий пустыни.
     Нам посчастливилось попасть в  пустыню в  пору цветения кактусов,  и мы
окунулись в немыслимое буйство красок. Цветки зеленые, как нефрит, и желтые,
словно  нарциссы,   багряные,   будто  вереск,  и  розовые,  как  цикламены,
апельсиново-оранжевые и  алые.  Окажись вы случайно в пустыне среди колючего
изобилия самых невообразимых форм и роскошных,  словно восковых,  цветков, и
скажи вам кто-нибудь в эту минуту,  что вы на Марсе,  право же,  вы бы этому
поверили.
     Хотя температура была очень высокой,  из-за сухости воздуха мы почти не
чувствовали жары.  На  самом  деле  длительное нахождение в  кактусовом лесу
чревато опасностью.  Вы  можете,  сами  того не  замечая,  сильно обгореть и
вдобавок рискуете получить неожиданный укол  острого,  словно  шпага,  шипа.
Попробуйте мимоходом задеть  опунцию  и  вы  убедитесь,  сколь  обманчив вид
безобидного пушистого зверька.  Целый  час  потом  вы  будете вытаскивать из
рубашки и  брюк колючие доказательства его  любви.  Жизнь Аластера,  который
шагу не мог ступить,  чтобы не споткнуться,  и  который вдобавок вечно бегал
сам  и  подгонял других,  со  времени  нашего  приезда  постоянно висела  на
волоске.  Однажды, выбирая нужный ракурс для кадра, он, пятясь, чуть не сшиб
пожилой цереус,  простоявший на  этом месте около сотни лет и  не пожелавший
вовремя  посторониться для  режиссера фильма.  Старик  к  тому  же  оказался
неимоверно колюч.  Вопли  бедолаги  Аластера,  учитывая дувший  в  тот  день
попутный ветер, были слышны, думаю, в самом Лондоне.
     Повезло нам  и  с  помощниками.  Сотрудники Сонорского музея  пустынь -
этого уникального заведения,  в  котором все экспонаты не  чучела,  а  живые
зверюшки,   -   приняли  в  нас  самое  горячее  участие.  К  нашему  вящему
удовольствию,   они   разрешили  нам  набрать  исполнителей  главных  ролей,
большинство из  которых были  ручными,  прямо  из  музея.  Немного погодя мы
поняли,   что   радость   наша   оказалась  несколько  преждевременной.   Мы
намеревались  продемонстрировать хорошо  известный  способ  ловли  ящериц  с
помощью  приделанной к  палке  петли  из  лески  -  способ,  которым  я  сам
неоднократно и успешно пользовался. Он заключается в следующем: вы незаметно
подкрадываетесь к  ящерице,  осторожно накидываете ей  на  шею петлю,  далее
следует резкий рывок -  и  добыча у  вас в  руках.  Для демонстрации техники
ловли мы одолжили одну из старейших обитательниц музея -  огромную почтенную
игуану.  У этих ящериц, двух футов длиной, толстое рыжевато-коричневое тело,
широкая морда, выражением напоминающая Черчилля (только без сигары), и очень
прочный хвост.  Нашего будущего киногероя звали Джо и  на морде у  него было
написано столько важности,  словно он  только что  произнес речь  о  судьбах
мира, а мы пристаем к нему с какими-то глупостями. Тогда мы деликатно начали
объяснять,  что от  него требуется,  а  требовалось от него совсем немного -
всего-навсего немного закопаться в песок,  подождать,  пока подкрадется Ли и
аккуратно накинет петлю на его жирную шею, а когда он почувствует, что петля
затягивается, начать рваться и брыкаться изо всех сил, будто он всамделишная
дикая игуана,  а  не  обученная хорошим манерам ящерица,  прожившая четверть
века  в  приличном  обществе.  Необычайно  умное  выражение  его  физиономии
позволяло нам надеяться,  что он усвоил все наши требования,  а так как роль
была к тому же немой,  то мы окончательно уверовали в успех. Аластер, ничуть
не  сомневаясь,  что  перед ним восходящая кинозвезда,  дошел до  того,  что
потрепал Джо по голове, добавив ласково: "Молодец, змеюка!"
     Но  когда камеры были  наготове,  а  Ли,  вооруженная палкой с  леской,
только ждала  знака режиссера,  с  Джо  произошла странная метаморфоза.  Как
только его посадили на камень,  он моментально утратил всяческую живость. На
него  напало  что-то  вроде  рептильего  сценического страха,  и  он  сидел,
абсолютно не  шевелясь,  словно образцово-показательное чучело.  Даже  когда
затянувшая шею петля подняла его в воздух,  он не только не трепыхнулся,  но
даже глазом не моргнул,  будто и впрямь был набит опилками. И ничто не могло
вывести его из транса.  Мы орали на него,  швыряли в него чем попало, совали
ему  под  нос  любимые  лакомства  -   жуков,  все  напрасно.  Он  оставался
по-прежнему недвижим,  словно был  высечен из  камня.  Наконец наше терпение
лопнуло и Джо был с позором препровожден обратно в музей.
     Со    змеями   нам    повезло   чуть   больше.    Стивен   Хейл,    наш
консультант-герпетолог и змеиный пастырь,  прибыл к нам на грузовике, полном
сумок  с  извивающейся  паствой,   -  зрелище,  приведшее  в  ужас  наиболее
слабонервных членов  нашей  съемочной группы.  Гремучая змея  с  ромбовидным
рисунком на спине пребывала явно в дурном настроении,  отчего начала трещать
задолго до того,  как подошла ее очередь выступать. Эта изысканной расцветки
резвунья неутомимо протрещала всю свою сцену, время от времени делая злобные
выпады повсюду, куда могла дотянуться. Арлекиновый аспид в умопомрачительном
сочетании розового,  красного,  черного  и  желтого,  похожий на  аляповатый
итальянский галстук,  заставил нас поволноваться, развив такую прыть, что мы
и оглянуться не успели,  как его след простыл. Но, пожалуй, самой красивой и
уж,  бесспорно,  самой  сговорчивой оказалась  пятифутовая молочная  змея  с
иссиня-черной сверкающей чешуей в  ярко-желтую полоску.  У нее были огромные
темные  влажные глаза  и  слегка  приподнятые уголки рта,  что  придавало ей
необычайно  кроткое  выражение.  Казалось,  она  все  время  застенчиво  вам
улыбается.  Не  выказав ни  малейшего неудовольствия,  она позволила поймать
себя сначала петлей из лески, потом специальной палкой с раздвоенным концом,
обнаруживала себя  на  камнях и  под  ними,  бесконечно ползала по  зарослям
кактусов и  других малоудобных колючек,  разрешала брать себя на  руки.  При
этом она нежно обвивалась вокруг пальцев,  рук и  шеи Ли.  И  только когда в
финале раздались роковые слова Аластера:  "Положи эту  ящерицу вот сюда,  на
камень",  змея разобиделась и  укусила свою партнершу.  К счастью,  молочная
змея неядовита.
     Самым отрадным моментом съемок в  пустыне стала для меня встреча с моей
любимой  птицей  -  калифорнийской бегающей кукушкой.  С  пугливым взглядом,
нелепо торчащим косматым хохолком и бегом вприскочку, делающим ее похожей на
долговязых стайеров, калифорнийская кукушка - одна из самых потешных и милых
птичек.  Нам удалось подглядеть и заснять довольно любопытную сцену, еще раз
подтвердившую,  что  в  столь многотрудной жизни в  пустыне ничто не  должно
пропадать втуне.  В гнезде находились три птенчика кукушки,  один из которых
был  мертв.  К  нашему  удивлению,  подлетевшая к  гнезду  мать,  ничуть  не
растерявшись,  стала  скармливать мертвого кукушонка одному из  оставшихся в
живых.  Когда мы покидали наш наблюдательный пост, птенцу удалось проглотить
голову и  шею своего мертвого братца,  в то время как тело все еще свисало у
него из  клюва.  Такая процедура поглощения пищи,  видимо,  весьма в  ходу у
калифорнийской кукушки,  так  как  она  успешно  охотится на  змей,  которые
чересчур велики  для  одноразового употребления.  Поэтому  она  проглатывает
столько,  сколько войдет, а остальная часть болтается снаружи. Когда ползмеи
переварится, она доедает оставшуюся половину.
     Это  произошло  в  один  из  тех  ужасных  дней,  когда  съемки  фильма
превращаются в  нечто непредсказуемое и  неприятное для всех его участников.
Стремясь  показать  пустыню  как  можно  полнее,   мы   отсняли  кактусовую,
кустарниковую,   каменистую  пустыню  и  полупустыню.  Неохваченным  остался
единственный  вид  пустынь,  тот  самый,  который  люди  именуют  собственно
пустыней  -  тянущиеся на  многие  мили  песчаные дюны.  Аластер,  произведя
рекогносцировку местности,  нашел подходящую съемочную площадку в пятидесяти
милях от нашего лагеря. Здесь живописно обточенные дождем и ветром, повсюду,
насколько хватал глаз,  тянулись огромные, высотой в триста-четыреста футов,
барханы.  Более  того,  прямо  через  пустыню,  делая  возможным подъезд  на
автомашине,  пролегала автомагистраль.  Аластер так  живописал свою находку,
что знаменитые пустыни Внутренней Монголии,  вкупе с Гоби и Сахарой, услышав
столь  щедро  расточаемые ей  похвалы,  просто провалились бы  сквозь землю.
Итак, горя желанием переплюнуть Голливуд с его фильмом "Лоуренс Аравийский",
мы встали засветло и понеслись навстречу заре - неясному золотистому свету с
крошечными, обведенными алым и пурпурным, перистыми облаками.
     Аластер ездил в  Калифорнию на  поиски дюн в  какой-то  из рабочих дней
недели,  и  их  молчаливая торжественность поразила его воображение.  Мы  же
выбрались на съемку в  воскресенье,  и потому,  проехав по пустыне несколько
часов,  обнаружили  картину,  прямо  противоположную  той,  которую  рисовал
Аластер.  Правда, кругом действительно были разбросаны живописные барханы; и
тянулись  они,   насколько  хватал  глаз;   и   выглядели  ничуть  не   хуже
голливудских,  так  что  каждый  момент  можно  было  ожидать  появления  на
горизонте скачущего во весь опор верхом на лошади Рамона Наварро.  Но на сей
раз  вместо героев голливудского вестерна перед нашим взором предстали около
двух третей жителей штата,  разъезжавших по  пустыне на  мотоциклах,  причем
вонь и  грохот стояли такие,  будто вы находились в  аду.  Их были несметные
полчища;  они скользили,  подпрыгивали,  ревели,  визжали тормозами, начисто
похоронив нашу идею о  звуковой съемке.  Было трудно услышать,  что  говорил
сосед;   более  того,  несколько  мотоциклов  кружилось  в  непосредственной
близости от нас; на них восседали десятки полураздетых девиц, не оставлявших
сомнений в  роде их  занятий.  Мы  скорбно двигались вперед в  надежде найти
менее  обжитой  уголок,   но   вся  местность  была  запружена  мотоциклами,
жужжавшими, словно растревоженное осиное гнездо.
     Вконец отчаявшийся Аластер предложил вернуться туда,  куда мы  приехали
вначале   (в    место,    показавшееся   нам   столь   перенаселенным),    и
удовольствоваться немой съемкой.  Сидевший за  рулем Родни,  для которого не
существовало  правил  дорожного  движения,   сделал  в  середине  магистрали
разворот и поехал в обратную сторону.  В считанные секунды (а может, это нам
только  показалось) огромный  патрульный вертолет  (начиненный полицейскими)
доложил по  рации  патрульной машине  с  воющей  сиреной о  совершенном нами
тягчайшем преступлении. Мы были перехвачены и остановлены.
     Вручавший нам штрафной талон полицейский в  темной форме выглядел очень
грозно.  Он был высок,  словно Эверест,  и,  очевидно, превосходно владел не
только оружием (наверняка попадавшем с  расстояния в  четыре тысячи футов  в
карточный туз),  но и  приемами бокса,  каратэ и  джиу-джитсу,  а  также при
случае мог  летать не  хуже Супермена.  Его подчеркнуто вежливые интонации и
тихий  голос  еще  более  укрепили  нас  во  мнении,  что  с  ним  лучше  не
связываться.  Даже Аластер, никогда не проявлявший уважения к властям, и тот
присмирел под  напором мужества,  исходившего от  этого  человека,  который,
казалось,  в  одиночку  мог  справиться  с  ЦРУ.  Мы  без  возражений  взяли
протянутый нам талон.
     Когда мы  добрались до того места,  откуда начинались барханы,  Аластер
обратил  наше  внимание на  тот  факт,  что  хотя  с  одной  стороны  дороги
мотоциклов было не меньше,  чем в  других местах,  зато с другой стороны они
отсутствовали совсем. Следуя указаниям нашего режиссера, мы свернули с шоссе
на лежавшую между холмами проселочную дорогу.  Тут-то мы и поняли, почему на
этой стороне не  было мотоциклов.  На самом отдаленном от магистрали участке
пути наша машина провалилась по брюхо в песок и остановилась.  Паула, Ли и я
отправились пешком назад и,  пройдя до  шоссе две мили,  а  потом еще две до
ближайшего гаража, нашли подходящий грузовик, который вытащил нашу машину из
песка. Мы добрались до отеля лишь поздно вечером, усталые и злые - не только
из-за  того,  что  целый день был потрачен впустую,  но  еще и  потому,  что
вынуждены были заплатить полицейскому управлению двадцать пять долларов.
     К  счастью,  это  был  единственный неудачный день.  Остальные съемки в
пустыне прошли  как  нельзя лучше.  Погода стояла превосходная -  с  раннего
утра,  с  его изумительными зеленовато-розово-лиловыми облаками,  постепенно
тающими  в  ослепительном  солнечном  свете,  окутывающем  кактусы  звенящим
золотистым маревом, до позднего вечера, когда необъятное небо (в пустыне оно
почему-то  кажется во много раз выше) окрашивалось в  багрец и  пурпур такой
дивной чистоты, что знаменитые закаты Тернера побледнели бы от зависти.
     Одной из привлекательнейших особенностей нашего сериала была постоянная
смена декораций.  Только что вы утопали по колено в  снегу,  а  в  следующую
минуту обливаетесь потом в тропическом лесу;  или же, плывя на каноэ по реке
в Англии,  вы оказываетесь в другом каноэ, но уже плывущем вдоль кораллового
рифа.  Следуя  этой  традиции,  мы  распрощались с  гигантскими  кактусовыми
джунглями  Аризоны  и  устремились в  холмистые саванны  Южной  Африки  -  в
крупнейший заповедник с  чудесным  названием прямо  по  Райдеру  Хаггарду  -
Умфолози.
     Весь  путь к  этому райскому уголку Земли -  предупреждение о  грядущих
экологических катастрофах.  Но вы осознаете это не вдруг.  Вначале вы видите
расстилающиеся на  многие мили холмистые зеленые луга,  чем-то  напоминающие
Англию.  Подсознательно вы догадываетесь,  что когда-то в этих местах шумели
непроходимые леса, а нынешние, кажущиеся на первый взгляд сочными и зелеными
луга на самом деле выжжены и выветрены, выбиты скотом и перенаселены. Но все
это,  как ни странно,  придет вам в голову много позже,  когда вы достигнете
Умфолози,  увидите впереди изгородь,  а  за  ней  девственную Африку  -  ту,
которая существовала до  прихода европейцев и  демографического взрыва среди
коренного населения.  Заросли акации,  сочнейшие изумрудные луга, необъятные
великаны-баобабы - да разве описать словами весь этот разгул природы?
     Те из моих читателей, кто, подобно автору этого опуса, уже миновал пору
первой  молодости,  быть  может,  помнят Джуди  Гарланд в  фильме "Мудрец из
страны  Оз".   В  самом  начале  фильма  домик,  в  котором  она  находится,
подхваченный ураганом, взмывает в воздух и перелетает через радугу. До этого
момента фильм был  черно-белым,  но  как  только домик приземляется и  Джуди
Гарланд робко  приоткрывает дверь,  на  зрителя обрушивается водопад красок.
Въезд в  Умфолози произвел на меня такое же впечатление.  Перед нашим взором
мелькали привычные картины возделанной и оскверненной человеком земли, но мы
не ощущали этого,  так как нам не с чем было сравнить.  Но вот за загородкой
мы  увидели частицу настоящей Африки и  застыли,  пораженные одной и  той же
мыслью -  о  том,  что ехали мы  по  сотворенной руками человека пустыне,  а
попали  в  оазис  за  решеткой.  Даже  на  меня,  лучше  других  знакомого с
заповедниками, это стало чем-то вроде шока.
     Национальный парк  Умфолози -  это  не  только царство растений,  но  и
настоящий звериный рай.  И  в  этом вы убеждаетесь с первых же шагов по этой
благословенной  земле.   Полосатые,   словно  викторианские  щеголи,   зебры
грациозно  галопировали  рядом  с   машиной,   кокетливо  перебирая  ногами.
Неподалеку выделывали курбеты  голубые гну  со  столь  причудливо изогнутыми
рогами,  что казалось,  они взирают на вас через очки.  Для таких нескладных
созданий они  поразительно проворны.  Стадо бегущих антилоп гну -  настоящий
балетный   спектакль   с   непременными  фуэте,   батманами  и   арабесками,
дополненными к  тому  же  стойками  на  голове  и  зависаниями в  воздухе  в
сложнейших пируэтах.  Прыгая среди кустарника,  зебры и  гну  спугивали стаи
пурпурно-фиол