нее и очень
удивился: на меня  смотрела пара больших блестящих глаз, а ведь у слепозмеек
глаз не  бывает. Изумленный таким открытием и все еще,  как  дурак, небрежно
держа змею в руке, я обратился к Джейкобу:
     - Смотри, Джейкоб, у этой змеи есть глаза!
     И  вдруг понял,  что  так  беспечно  держу в  руке вовсе не  безвредную
слепозмейку, а  какую-то  совсем не известную мне змею и понятия не имею, на
что она способна. Я уже хотел  разжать руку  и бросить змею на  пол,  но  не
успел - она плавно повернула голову и  запустила зуб в мякоть моего большого
пальца.
     Не припомню,  чтобы я еще когда-нибудь испытал подобное потрясение. Сам
по  себе  укус  был пустяковый,  всего лишь  булавочный укол,  но  сразу  же
началось легкое жжение, как после комариного укуса. Я вмиг бросил змею и изо
всех сил стиснул палец, так что кровь потекла из ранки, и пока я его сжимал,
мне  на ум  пришли три обстоятельства: во-первых, в  Камеруне  нет сыворотки
против змеиного яда; во-вторых, до ближайшего врача не меньше тридцати миль;
в-третьих, мне не  на чем до него  добираться. Эти мысли отнюдь не прибавили
мне  бодрости,  и я  стал  ожесточенно высасывать  кровь  из  ранки,  сжимая
основание пальца как  можно крепче. Потом  оглянулся  вокруг и  увидел,  что
Джейкоб  куда-то исчез; я готов  был  заорать  от  ярости,  но  тут он бегом
вернулся на веранду,  в одной руке у него  была бритва, в другой  - бинты. В
лихорадочной спешке я стал объяснять ему, что  делать, и Джейкоб из всех сил
стянул повязку вокруг моего запястья и ниже локтя,  а потом  учтиво, чуть ли
не с поклоном, подал мне бритву.
     Никогда  в  жизни я  не  представлял себе, сколько  решимости требуется
человеку, чтобы полоснуть себя бритвой,  и до чего она, бритва эта,  острая.
Мучительные секунды я медлил в нерешительности, потом полоснул  себя по руке
бритвой - и, как оказалось, глубоко разрезал  палец в полудюйме от ранки, то
есть там, где от разреза не было никакого толку.
     Я  попробовал еще раз  - примерно с тем же успехом - и мрачно  подумал:
если я не умру от укуса змеи, то, оказав себе такую "первую помощь",  вполне
могу  истечь  кровью. И  начал со  злостью перебирать  в памяти  все  книги,
которые  я в свое время прочитал, где говорилось, что надо делать, если тебя
укусила  змея.  Все  эти книги  без  исключения предписывали  сделать надрез
поперек  ранки,  на всю  ее глубину, насколько  в тело проник  ядовитый зуб.
Предписывать  такое очень легко,  а  вот  успешно последовать этому  совету,
когда режешь  собственный палец,  -  далеко не так просто. Я вовсе не  хотел
опять  и опять рубить  себе руку  в  надежде, что рано  или поздно  все-таки
попаду  по  ранке,  а  значит,  оставался  единственный  выход: я  аккуратно
приложил  лезвие к  месту укуса и, скрипя  зубами, надавил и  сильно потянул
бритву. На этот раз все получилось как  надо, кровь брызнула во все стороны,
Теперь,  вспоминал я, надо пустить  в ход  марганцовку, и я всыпал несколько
кристалликов в зияющую  рану и обернул руку чистым  носовым платком, К  тому
времени запястье и  железки  у меня под мышкой  уже основательно вспухли и в
пальце  начались острые боли, точно стреляло, хотя было это от укуса  или от
моего врачевания - сказать трудно.
     - Маса идти к доктор? - спросил Джейкоб, не сводя глаз с моей руки.
     - Как  же мне идти к доктору? - с досадой возразил я. - У  нас тут  нет
машины. Или ты думаешь, я смогу дойти до него пешком?
     - Маса надо идти к Фон и просить его вездеход, - предложил Джейкоб,
     -  Вездеход?  - спросил  я с пробудившейся  надеждой, - А у  Фона  есть
вездеход?
     - Да, сэр.
     - Так пойди, попроси... да поскорей.
     Джейкоб со всех ног помчался вниз по лестнице и по огромному двору, а я
шагал взад  и вперед  по  веранде.  Вдруг я  вспомнил, что у меня в  спальне
пропадает  без  дела  большая  непочатая  бутылка  французского  коньяка,  и
поспешил туда. Но не успел я с трудом, одной рукой вытащить  пробку, как тут
же вспомнил: в вопросе о том, как действует спиртное на человека, ужаленного
змеей, авторы всех книг единодушны и безоговорочно утверждают - ни при каких
обстоятельствах  после  змеиного  укуса  пить  спиртное  нельзя  -  кажется,
алкоголь  вызывает  сердцебиение  и  причиняет  организму  всяческие  другие
неприятности. На секунду я застыл с бутылкой в руке, а потом  решил: если уж
все равно придется умирать, то лучше умереть в  хорошем настроении. Я поднял
бутылку и  сделал  изрядный глоток. Теперь, согретый и ободренный, я  легким
шагом вышел на веранду и прихватил бутылку с собой.
     Внизу, по двору Фона спешила большая толпа во главе с Джейкобом и самим
Фоном.  Все  они  подбежали к большой  хижине, Фон распахнул дверь, и  толпа
влилась туда; впрочем,  люди  тут  же появились  вновь,  толкая перед  собой
дряхлый, помятый автомобиль. Толпа выкатила его через арку на дорогу, и  там
Фон  их  всех  оставил  и  поспешно стал  подниматься  ко  мне по знаменитой
лестнице, а по пятам за ним бежал Джейкоб.
     - Друг мой! - задыхаясь выговорил Фон. - Плохой дело!
     - Да, верно, - согласился я.
     - Твой слуга,  он сказать мне,  у  тебя нет  европейский лекарство  для
такой укус. Это верно?
     - Да, верно. Может быть, у доктора есть такое лекарство, я не знаю.
     - Бог помогать, доктор дает тебе лекарство, - благочестиво сказал он.
     - Выпьешь со мной? - спросил я и помахал бутылкой.
     - Да, да, - просиял Фон.  - Мы выпить. Выпивка  - хороший лекарство для
такой случай.
     Джейкоб принес стаканы, и я налил нам обоим по изрядной порции коньяку.
Потом мы подошли к лестнице и сверху поглядели,  как продвигается подготовка
кареты скорой помощи.
     Машина, видно, простояла в хижине целую вечность, и все ее внутренности
словно заклинило. Водитель осторожно поколдовал над ней, мотор несколько раз
громко кашлянул и снова  заглох. Плотное  кольцо зрителей сдвинулось теснее,
все выкрикивали  разные  советы и  наставления, а  водитель меж тем  высунул
голову из окошка и  всласть  отругивался.  Так продолжалось  немало времени,
потом водитель вылез и стал пытаться завести мотор ручкой, но тут мотор даже
не чихнул. Водителю это скоро надоело, он отдал ручку одному из советников и
присел отдохнуть на  подножку. Советник  подоткнул свои одежды и мужественно
сражался с заводной ручкой, но пробудить мотор к жизни ему не удалось.
     Зрители - их  набралось уже человек пятьдесят - все жаждали помочь, так
что советник  передал  им ручку и  присоединился к  водителю на  подножке. В
толпе меж тем  началась  постыдная драка:  всякому хотелось первым  попытать
счастья,  все кричали, толкались и вырывали ручку друг  у друга. Шум привлек
внимание Фона; он  осушил свой стакан и, сердито хмурясь, подошел к  перилам
веранды. Тут он перегнулся вниз и окинул дорогу грозным взглядом.
     - Эй! - загремел он вдруг. - Заводить этот машина!
     Толпа  смолкла,  все  задрали головы к веранде, а  водитель  и советник
соскочили  с  подножки  и  кинулись  к  радиатору  машины, олицетворяя собой
неукротимую  жажду деятельности. Правда,  им не повезло, когда они добежали,
оказалось что ручка  куда-то исчезла. В толпе  снова поднялся галдеж, каждый
обвинял всех остальных в том, что они потеряли ручку. Наконец ручка нашлась,
и  эти двое  сделали еще  несколько  безуспешных попыток расшевелить упрямый
мотор.
     К тому времени я уже чувствовал себя совсем худо и  мужество мне вконец
изменило. Рука до самого локтя сильно распухла, покраснела и очень болела. В
плечо тоже  стреляло, а кисть горела так,  точно я сжимал  в ней раскаленный
докрасна уголь.
     До врача добираться  не меньше часа, думал я, и  если машину не удастся
завести  сейчас же,  то ехать  вообще будет уже незачем.  Но  тут  водителя,
который едва  не надорвался, пытаясь завести мотор ручкой, осенила блестящая
мысль. Они будут толкать машину всю дорогу! Он объяснил свою затею  толпе, и
все громко захлопали  и  закричали от  восторга.  Водитель  влез  в  машину,
остальные столпились  позади и  принялись толкать. Размеренно  ухая  в  такт
движениям, они  толкали машину по  дороге, завернули за угол  и скрылись  из
виду.
     -  Он скоро  завестись,  -  улыбнулся Фон, стараясь меня  подбодрить, и
налил мне еще коньяку. - И тогда ты скоро доехать к доктору.
     - Ты думаешь, она все-таки заведется? - недоверчиво спросил я.
     - Да, да, друг мой,  - сказал Фон; кажется, он  даже слегка обиделся. -
Этот мой машина - отличный машина. Он завестисть мало время, не беспокойся.
     Вскоре  мы опять услышали уханье,  поглядели  с веранды вниз и  увидали
машину:  она появилась из-за угла,  ее  по-прежнему  толкало,  казалось, все
население  Бафута. Толпа подползала  к нам,  как улитка, и в ту  минуту, как
машина дошла до нижней ступеньки моей лестницы, мотор несколько раз чихнул и
взревел. Толпа завизжала от восторга, и  все принялись прыгать  и скакать по
дороге.
     - Вот, завелся, -  гордо объяснил мне Фон  на  случай,  если я не понял
причины общего ликования.
     Водитель ловко провел машину под  аркой во двор, развернул  ее  и снова
выехал на  дорогу:  он  все  время нетерпеливо сигналил и едва  не передавил
колесами  своих  недавних  помощников. Мы  с Фоном  осушили  свои стаканы  и
спустились вниз  по семидесяти  пяти  ступенькам. Внизу Фон заключил меня  в
свои объятия и  тревожно заглянул мне в лицо. Он явно хотел сказать какие-то
слова, которые  придали  бы мне бодрости и поддерживали  бы  меня на пути  к
доктору. На минуту он глубоко задумался.
     - Друг  мой, - сказал он  наконец.  - Если ты  умереть, мне очень много
тебя жаль.
     Боясь, что голос  может выдать  мои чувства, я молча стиснул ему руку в
надежде, что это выглядит  достаточно красноречиво, и забрался в машину: она
тотчас  тронулась  и  пошла по дороге,  дергаясь и подпрыгивая, а Фон и  его
подданные остались позади в туче красной пыли.
     Через  три  четверти   часа  мы  подъехали  к  дому  врача,  и  тормоза
оглушительно завизжали. Доктор стоял на  крыльце и мрачно  глядел на клумбу.
Когда я вылез из  машины, он  удивленно  поднял  на меня глаза  и пошел  мне
навстречу; подойдя поближе, он внимательно вгляделся мне в лицо.
     - Кто вас укусил? - спросил он.
     - Откуда вы знаете,  что меня  укусили? - спросил  я, пораженный  таким
мгновенным диагнозом.
     - У вас зрачки очень сильно  увеличены, объяснил доктор с удовольствием
мастера, который уж в своем-то деле не ошибется. - Кто вас укусил?
     - Змея. Не знаю какая, но боль адская. Вот я и приехал к вам, хотя вряд
ли от этого будет толк. Ведь у вас, наверно, сыворотки нет?
     - Надо же, - сказал  он,  явно очень довольный, - как это ни странно, я
привез  немного, когда ездил в последний раз  в отпуск.  Почему-то подумал -
может, пригодится. Она уже полгода лежит в холодильнике.
     - Вот это повезло!
     - Входите в дом, дорогой мой, входите. Мне очень интересно, подействует
ли эта сыворотка.
     - Мне тоже, - признался я.
     Мы  вошли  в  дом,  и  я  сел в  кресло, а  доктор  и  его  жена  сразу
захлопотали: достали спирт, шприц и все  прочее, что  требуется для введения
сыворотки.  Потом доктор  сделал мне три укола  в  палец,  как можно ближе к
ранке и еще  два в руку повыше локтя. Все это было куда болезненнее, чем сам
укус.
     - Немножко неприятно? - весело осведомился доктор, считая мой пульс.
     - Да уж хуже некуда, - с горечью ответил я.
     - Вам полезно выпить хорошую порцию неразбавленного виски.
     - Я думал, в таких случаях спиртное противопоказано.
     -  Нет, нет, это не повредит,  -  сказал  доктор и  налил мне  изрядную
порцию.
     Никогда еще я не пил виски с таким наслаждением!
     - А теперь, - продолжал доктор, - вы останетесь у меня ночевать, в доме
есть свободная комната. Через пять минут извольте уже лежать в постели. Если
хотите, можете принять ванну.
     - А  нельзя мне  уехать  обратно в  Бафут? - спросил  я. -  Там у  меня
животные, и без меня за ними, в сущности, некому как следует присмотреть.
     - Вы сейчас  не в состоянии  возвращаться в Бафут  и  присматривать  за
животными,  -  твердо сказал  доктор.  -  Никаких  разговоров,  немедленно в
постель. Если я увижу, что вы достаточно оправились, поедете завтра утром.
     Спал я, к моему удивлению, крепким сном и, когда проснулся на следующее
утро,  чувствовал  себя  просто отлично,  хоть  рука  до  локтя была все еще
распухшая и побаливала. Завтрак мне принесли в постель, потом пришел доктор.
     - Как вы себя чувствуете? - спросил он.
     - Отлично. Настолько хорошо, что даже начинаю думать - может быть, змея
была все-таки не ядовитая?
     - Нет, она была очень ядовитая. Вы  говорите, она запустила вам в палец
только  один  зуб  и вы,  наверно, бросили ее так быстро, что она  не успела
впустить  в  вас  весь  запас  яда. Если  бы  успела,  вы  бы так  легко  не
отделались.
     - А можно мне ехать в Бафут?
     -  Пожалуй,  можно,  если вы  чувствуете,  что  в силах  перенести  это
путешествие,  хотя рука,  наверно, еще день-два не  будет  вам  служить  как
следует. Во  всяком случае, если она  станет вас  беспокоить,  приезжайте ко
мне.
     Подстегиваемый  мыслью о моих драгоценных зверях, которые ждут в Бафуте
нечищеные и  некормленные, я гнал беднягу водителя так, что мы добрались  до
дому за неслыханно короткое  время. Остановились на  дороге у лестницы,  что
вела к моей  вилле,  и тут  я увидел - на нижней ступеньке  сидит  вчерашняя
толстуха.
     - Здравствуй, мамми, - сказал я, вылезая из машины.
     -  Здравствуй,  маса,  -  ответила  она, с трудом поднялась на  ноги  и
вперевалочку побрела мне навстречу.
     - Что же тебе надо? - спросил я; мне не терпелось поскорей добраться до
моих зверей.
     - Маса все забыть? - с удивлением спросила женщина.
     - Что я забыл, мамми?
     - Э, маса, - укоризненно сказала она. -  Ведь я принести такой отличный
змея, а маса мне так и не заплатить!

ГЛАВА IX. Фон и золотистая кошка

     Мое пребывание в Бафуте понемногу подходило к концу. Я собрал множество
всякой живности, и пора было увезти  эти живые трофеи в основной лагерь, где
их  можно  будет заново  расселить  по клеткам и приготовить к путешествию в
Англию. Без  особой  радости  я  сообщил  всем охотникам,  что через  неделю
уезжаю, не то  они продолжали бы приносить  зверей и после моего отъезда.  Я
заказал грузовик и послал Смиту письмо о том, что мы едем. Когда Фон услышал
эту новость, он примчался  ко мне, сжимая в руках бутылку джина, и  принялся
горячо  уговаривать меня остаться  еще.  Я объяснил ему, что и сам бы  очень
хотел побыть  в Бафуте  подольше, но никак  не  могу: обратные  билеты  были
заказаны  заранее, значит,  весь мой зверинец  должен быть готов двинуться в
путь  в назначенный  день.  При малейшей задержке  мы  пропустим пароход,  а
другого может не быть еще  месяца два - на такую  задержку у меня  просто не
хватит денег.
     - А, друг  мой, я  очень  много  жалеть, что ты  ехать,  - сказал  Фон,
наливая джин мне в стакан так, что казалось - бьет неистощимый родник.
     - Я тоже очень жалею  - вполне искренне сказал я, - но мне никак нельзя
больше оставаться в Бафуте.
     - Ты не забывать Бафут, - сказал Фон и уставил на меня длинный палец. -
Ты хорошо помнить Бафут. Ведь тут ты поймать много отличный добыча, разве не
так?
     - Так,  - ответил я и обвел рукой  клетки, уставленные друг на друга  в
несколько этажей. - В Бафуте я собрал очень много добычи.
     Фон милостиво кивнул. Потом подался вперед и крепко сжал мою руку.
     -  Когда  ты приехать в твой  страна, когда-нибудь ты  рассказать  твои
люди, что Фон Бафута, - твой друг, он много старался, чтоб ты иметь отличный
добыча, а?
     - Я им все расскажу, - пообещал я. - И  еще расскажу,  что Фон Бафута -
прекрасный охотник, самый лучший охотник в Камеруне.
     - Отлично, отлично. - обрадовался Фон.
     -  Только одну добычу я здесь так и  не добыл, - сказал  я. - Мне очень
жаль.
     - Какой же это добыча, друг мой? - спросил Фон, с тревогой наклонясь ко
мне.
     - Ну, такая большая  древесная кошка, у которой шкура как золото,  а на
животе отметины. Я показывал тебе фотографию, помнишь?
     - А!  Этот добыча? - сказал он. - Ты говорить верно. Этот добыча ты еще
не поймать.
     И он погрузился в угрюмое молчание,  хмуро  глядя на бутылку с  джином.
Пожалуй,  с  моей  стороны было  довольно бестактно  напоминать ему  об этом
пробеле в моей  коллекции.  А  недоставало мне  золотистой кошки - одного из
самых мелких, но и самых красивых представителей кошачьего  семейства, какие
водятся  в этой части  Африки. Я знал, что и вокруг  Бафута  их  немало,  но
охотники относились к этому животному еще почтительней, чем к леопарду или к
сервалу, хотя  оба они много крупнее  золотистой  кошки. Я не  раз показывал
фотографию золотистой кошки Гончим Бафута, но  они только щелкали языком  да
качали головой и уверяли меня, что ее  необыкновенно трудно поймать, что она
"очень  сильно свирепый" и "очень много  хитрый". Я предлагал большие деньги
не только за поимку кошки, но даже за то, что мне всего лишь скажут, где  ее
можно найти, - и все  напрасно.  Когда до отъезда осталось меньше  недели, я
примирился с мыслью, что золотистой кошки мне не добыть.
     Фон  откинулся  в  кресле,  глаза  его   блеснули,  на  губах  заиграла
заразительная улыбка.
     - Я добыть тебе этот добыча, - сказал он и важно кивнул головой.
     - Но, друг мой, через пять дней  я уезжаю из  Бафута. Как же ты успеешь
поймать ее за пять дней?
     -  Я ее  поймать,  - решительно сказал Фон. - Ты подождать мало время и
увидеть сам. Я добыть тебе этот добыча..
     Фон не пожелал сказать мне, как он собирается сотворить это чудо, но он
был  так уверен в себе,  что  я невольно  подумал:  вдруг он и  в самом деле
сумеет  добыть  мне  редкостного  зверя!  Однако  уже  занялось  утро  моего
последнего дня в Бафуте, а никакой золотистой кошки не было  и в помине, и я
потерял всякую  надежду. Видно, Фон  сгоряча дал обещание, выполнить которое
оказалось ему не под силу.
     День  настал  хмурый,  пасмурный  - ведь  наверху в  горах сезон дождей
начинается раньше, чем на равнинах. По небу низко неслись темные серые тучи,
моросил мелкий дождик, порой из дальних горных цепей доносился раскат грома:
от всего  этого меня еще сильней одолевало уныние,  а мне  и без  того  было
невесело-уж очень не хотелось уезжать из Бафута.  Я всей  душой  полюбил эти
молчаливые  равнины  и людей, что здесь живут. Я искренне привязался к Фону,
даже восхищался им, и мне становилось по-настоящему грустно при мысли, что с
ним надо распрощаться, ведь в его  обществе я так славно и  весело  проводил
время.
     Около четырех часов дня моросящий дождь перешел в сильнейший ливень: он
явно зарядил надолго, затянул  все сплошной водяной завесой, стучал и гремел
по  крыше  виллы,  по  разлапистым  листьям ближних пальм, превратил  плотно
убитую  красную  землю  на  просторном  дворе Фона в сверкающее море  жидкой
кроваво-красной глины,  рябое  от  мириадов падающих капель. Я дочистил  все
клетки,  накормил  всех  зверей и теперь  угрюмо бродил  из  угла в угол  по
веранде,  глядя, как дождь  бьет  о кирпичную  стену  и безжалостно  треплет
пунцовые  цветы  бугенвиллеи.  Все  мои  вещи  были  уже  упакованы,  клетки
наготове, оставалось только погрузить их в машину. Я  не  мог придумать себе
никакого занятия, а выходить под ледяной ливень не хотелось.
     Случайно я  глянул вниз  -  там, на дороге, появился человек  с большим
мешком за спиной; он пытался бежать, но ноги у него скользили и разъезжались
по  глине. "Может быть,  он  несет мне  какую-нибудь  редкую  добычу  и хоть
немного меня порадует", - с надеждой подумал я и стал нетерпеливо следить за
его  приближением;  но, к немалой  моей досаде, человек с мешком свернул под
арку,  з