вязанные носом к  корме, составили мост чуть ли не до самой середины
реки. Рыб мы  подвесили с борта лодки, а к сиденью привязали толстую веревку
с  петлей, которую подвесили  над водой на  развилке. Затем мы сели  и стали
ждать. Курить  было  нельзя,  и  уже  минут  через  двадцать,  когда  воздух
пропитался запахом тухлой рыбы, дышать стало трудновато. На воде серебрились
лунные  блики, стая москитов с проникновенно-ликующим пением  набросилась на
нас, а  запах  тухлой  рыбы крепчал  и  крепчал;  казалось,  что вся  округа
пропитана им.
     -  Что-то  вроде такого  вот отпуска  провел  я  однажды в Маргейте,  -
прошептал Боб.
     - Теперь-то запах уже не такой резкий.
     - Да, пожалуй, не такой сильный, зато какой утонченный!
     Мы  сидели и до боли в  глазах всматривались  в противоположный  берег,
пока в каждом всплеске волны нам не начал мерещиться кайман. Три часа спустя
кайман  и  вправду показался и  даже подплыл  к нам  на  расстояние тридцати
футов, но мы, должно быть, пошевелились, так как он резко отвернул, и больше
мы его не видели.
     На рассвете,  усталые,  искусанные  проклиная  всех  пресмыкающихся  на
свете, мы  ушли с реки  и рассказали Мак-Турку о  своей неудаче. Он подумал,
пообещал помочь и исчез в направлении реки.
     Чуть позже  мы вернулись на берег  посмотреть, чем  он там  занимается.
Оказывается,  он  соорудил  чрезвычайно  простую  и  хитроумную  ловушку.  Я
прямо-таки  воспрянул  духом, увидев ее. Он  наполовину вытащил из  воды две
длинные лодки  и в  узкий  проход между  ними опустил петлю, так что всякому
животному,  подплывающему  по проходу  к приманке -  тухлой  рыбе  на шесте,
пришлось бы просунуть  в  петлю голову. Тронув приманку, животное сбрасывало
шнур,  который удерживал  в  согнутом  положении  молодое  деревцо,  деревцо
распрямлялось  и затягивало  петлю. Конец  веревки, на  которой была сделана
петля,  Мак-Турк привязал  к суку  дерева, стоявшего на  небольшом утесе над
бухтой.
     -  Будет работать,  - сказал Мак-Турк, с  законной гордостью  оглядывая
творение своих рук. - Сегодня ночью проверим.
     На  закате  мы спустились к реке и зарядили ловушку наживкой.  Мак-Турк
сказал,  что  если  кайман вообще попадется,  то  это случится лишь  поздней
ночью, а потому мы с Бобом решили в  последний раз прогуляться  по  саванне,
проветрить легкие, насквозь  пропитавшиеся запахом тухлятины. Зеленое, цвета
яшмы,  небо  было  подернуто  бледно-розовыми облаками, на  его фоне, словно
черные выпуклые спины резвящихся дельфинов, проступала  далекая линия гор. В
высокой   хрусткой  траве,  словно   музыкальные   шкатулки,   перекликались
кузнечики, а вдали, в  приречном тростнике,  хором квакали  большие лягушки.
Из-под самых наших ног  вспорхнула пара земляных сов; бесшумно отлетев шагов
на тридцать, они сели на землю и с достойным видом принялись ходить кругами,
вертя головами и настороженно наблюдая за  нами. Мы  легли на красную землю,
горячую, как плита,  и стали смотреть в небо. Солнце зашло за горизонт, небо
изменило свой цвет  из  зеленого  в сизовато-серый,  а потом вдруг окинулось
тьмой  и зажглось  огромными  дрожащими  звездами, которые висели так низко,
что, казалось, протяни руку - и наберешь целую пригоршню.
     Взошла луна. Мы двинулись  в обратный путь, решив отнести наши гамаки к
реке и повесить их  между деревьями на берегу, чтобы  не пропустить момента,
когда ловушка сработает. Найдя подходящие деревья и  покурив,  мы потихоньку
пошли  обратно  к  реке.  В теплом  воздухе  над нами  чертили  замысловатые
геометрические узоры с десяток небольших летучих мышей.  Когда мы подошли  к
реке, мне послышался какой-то шум.
     - Что это? - спросил я у Боба.
     - Ты о чем? - спросил он.
     - Да вроде где-то что-то хлопает.
     - Ничего не слышу.
     Мы молча продолжали свой путь.
     - Вот опять. Неужели не слышишь?
     - Как будто слышу, - ответил Боб.
     - Похоже,  в ловушку  кто-то попался, --  Сказал я и бегом  пустился  к
реке.  Выбежав на берег, я увидел,  что веревка, привязанная к  дереву, туго
натянута. В свете карманного фонарика веревка задергалась и ушла в воду, а у
подножия  утеса  раздался страшный шум  - фырканье, плеск  и какие-то глухие
удары. Я подбежал к краю скалы и глянул вниз.
     Лодки, составленные ловушкой, были в десяти футах подо мной; они широко
разошлись, и в воде между ними лежал здоровеннейший кайман, каких мне только
приходилось видеть,  с  затянутой вокруг шеи петлей.  Отбуйствовав, он лежал
спокойно, но, как только луч фонарика скользнул по нему, его гигантское тело
дрогнуло, он изогнулся  дугой,  распахнул  свою огромную квадратную пасть  и
хлопнул  ею,  как дверью, а  его  хвост так и заходил из  стороны в сторону,
вспенивая воду  и  гулко  молотя  о борта лодок. Огромный  зверь  метался  в
бурлящей воде между раскачивающимися лодками, лязгал пастью и бешено колотил
хвостом,  веревка гудела и  звенела,  сук,  к  которому она  была привязана,
зловеще поскрипывал. Дерево стояло здесь же на скале, я положил  руку на его
ствол и ощутил, как оно дрожит и трясется  от рывков  зверя. При мысли,  что
кайман порвет  веревку или сук  сломается и,  словом, великолепный экземпляр
ускользнет от нас, я до того ошалел, что сделал нечто столь бессмысленное  и
опасное, что до сих пор не понимаю, как я мог дойти до такого безрассудства:
я перегнулся через  край утеса, обеими руками ухватился за веревку и потянул
ее на себя. Почувствовав натяжение, кайман вновь заметался, забился и в свою
очередь  рванул веревку  на себя, так что меня потащило  вперед и я повис на
веревке головой вниз, под углом в  сорок пять градусов, в  десяти футах  над
качающимися лодками и разъяренным,  лязгающим зубами кайманом, лишь пальцами
ног оставаясь на краю скалы.  В конечном счете я  непременно  свалился  бы в
воду,  и  кайман искромсал бы меня челюстями или забил насмерть  хвостом, не
подхвати Боб  вовремя веревку. Кайман бился  и тащил веревку  к себе, и мы с
Бобом дергались взад  и  вперед  на краю утеса,  как сумасшедшие цепляясь за
веревку, словно на  ней держалась вся наша жизнь. Надо полагать, еще ни один
утопающий не хватался  за  соломинку  такой  мертвой  хваткой. Улучив момент
между рывками, Боб повернул ко мне голову.
     - Чего мы держимся за веревку?
     - А вдруг она оборвется, - выдохнул я из себя. - Тогда прощай кайман.
     Боб на секунду задумался.
     - Если веревка лопнет, мы все равно не удержим его, - сказал он.
     Вот чего я не сообразил с самого начала, и только теперь до меня дошло,
каким дурацким делом мы занимаемся.
     Мы отпустили веревку и прилегли отдохнуть на траву. Кайман внизу затих.
Мы решили, что  не мешает  опутать зверя еще  одной веревкой на случай, если
первая  лопнет,  побежали домой и  разбудили Мак-Турка. Затем,  прихватив  с
собой веревок, вернулись к реке.
     Кайман  по-прежнему  тихо  лежал  между  лодками;  казалось,  он вконец
выбился  из сил. Мак-Турк забрался  в лодку, чтобы отвлечь его внимание, а я
спустился с утеса, с величайшей осторожностью накинул на его челюсти петлю и
туго затянул  ее.  Обезопасив  себя от  его челюстей,  мы стали  действовать
уверенней; теперь приходилось остерегаться  лишь его хвоста. Вторую петлю мы
затянули у каймана на груди, а  третью на толстом основании его хвоста. Пока
мы  затягивали  его  в этот корсет,  он дернулся раз-другой, но  без особого
ожесточения.  Убедившись,  что  веревки надежно держат его, мы  разошлись по
своим гамакам и поспали урывками до рассвета.
     Самолет должен был прилететь в полдень, а нам еще предстояло переделать
кучу  дел. Всех животных,  за исключением муравьеда,  мы  доставили в  джипе
через саванну  к  взлетно-посадочной полосе  и оставили  там под  присмотром
индейца.  После этого мы приступили  к главному:  надо было опутать  каймана
веревками  и  вытащить на берег, чтобы  можно  было быстро погрузить  его на
джип, когда прилетит самолет.
     Прежде всего следовало накрепко притянуть к  телу его  короткие  жирные
лапы, и это далось нам без труда, но потом  пошли дела посложнее:  надо было
подвести под  каймана  длинную доску и привязать его к ней. С этим прибилось
повозиться: кайман лежал на  мелководье и почти все его тело и хвост  ушли в
грязь; в конце концов пришлось вытолкнуть его на глубину и уже там подводить
доску. Наконец мы привязали каймана к доске и стали выволакивать его из воды
на крутой берег, и это был долгий и тяжкий труд.
     Мы - Мак-Турк, Боб, восемь индейцев и я - тащили каймана на берег целый
час.  Берег был топкий и  скользкий,  мы  то и дело  падали,  и  всякий  раз
чудовищно  тяжелое  тело каймана  сползало  вниз  на  несколько  драгоценных
дюймов, отвоеванных нами у берега. В конце концов, обливаясь потом, мокрые и
грязные  с головы до ног,  мы переволокли  каймана через гребень  берегового
откоса и положили на траву.
     Он был футов  четырнадцати  длиной,  голова по толщине  и  ширине с мое
туловище,  а блестящий  чешуйчатый хвост с  доброе дерево  толщиной бугрился
твердыми, как железо, мускулами. Его спина и затылок были покрыты большущими
шишками  и   наростами,   а  хвост   увенчан  высоким  зазубренным  гребнем,
составленным из треугольных чешуи величиной с мою  ладонь. Верхняя часть его
тела  была  пепельно-серая с пятнами зелени в  тех местах,  где еще держался
речной  ил,  брюхо  ярко-желтое. Немигающие глаза были величиной  с  грецкий
орех, глянцевито-черные, с  яростной  золотистой филигранной сеткой. В общем
зверь что надо.
     Мы оставили его лежать в тени, а сами отправились усаживать муравьеда в
джип,  чтобы  везти его к взлетно-посадочной полосе:  издали  уже доносилось
гудение  самолета.  Разумеется, муравьед изо  всех сил  затруднял  нам  нашу
задачу: шипел, фыркал  и размахивал лапищами при посадке и во время переезда
через  саванну. Мы  сильно задержались и,  подъезжая  к  посадочной  полосе,
увидели,  что  самолет уже  садится. Я  побежал  к самолету  и с облегчением
убедился,  что  Смит  прислал нам  целую  кучу  ящиков.  Времени  терять  не
приходилось: надо  было срочно  рассадить  по ящикам животных  и съездить за
кайманом.
     - Ты держи капибар,  а я буду запихивать муравьеда в клетку, - сказал я
Бобу.
     Муравьед, еще  ни разу не  бывавший в клетке,  решительно воспротивился
этой процедуре и пустился галопом вокруг ящика. Тщетно  пытался я остановить
его и  затолкать  вовнутрь.  Через несколько  минут  нам обоим  понадобилась
передышка,  и  мы  остановились.  Я в отчаянии озирался по сторонам,  взывая
взглядом о помощи. Но Бобу было не до меня: он по уши увяз в  капибарах. Они
страшно  испугались самолета и теперь  стремительно кружились вокруг Боба по
все  убывающим спиралям, наматывая  на  него  слои  веревок,  а  Боб, словно
шпулька,  вертелся  вокруг  собственной  оси. На мое счастье,  тут  подоспел
Мак-Турк, и мы вдвоем затолкали муравьеда в ящик. Затем мы распеленали Боба,
рассадили по  ящикам  капибар и  вместе  с  прочими животными погрузили их в
самолет. Когда со всем этим было покончено, Мак-Турк с мрачным видом подошел
ко мне.
     - Вы не сможете забрать каймана, - сказал он.
     - Почему? - цепенея от ужаса, спросил я.
     - Пилот говорит,  нет места. На следующей остановке  они должны забрать
партию мяса.
     Я  умолял,  уговаривал,  спорил - все напрасно. Вне  себя от отчаяния я
доказывал  пилоту,  что  кайман  будет  едва  заметен  в  самолете,  и  даже
соглашался сидеть на  нем во время полета, чтобы освободить место для  мяса,
но пилот оставался неумолим.
     - Попробую  выслать  его  вам следующим  рейсом,  -  сказал Мак-Турк. -
Сделайте в Джорджтауне необходимые приготовления и дайте мне знать.
     Итак,  скрепя  сердце  я  отказался  от  мысли  взять  с  собой  своего
гаргантюанца-каймана и, испепеляя взглядом пилота, сел в самолет.
     С  ревом  набирая  скорость,  самолет покатил  по золотистой  траве,  и
Мак-Турк  помахал  нам на прощание рукой. Мы поднимались в воздух; внизу под
нами простиралась саванна,  крохотная фигурка Мак-Турка шагала к джипу вдоль
мерцающей реки, той  самой, в которой  остался кайман; темнела, где уже, где
шире,  полоска  деревьев.  Затем  самолет  круто  развернулся  и  мы  начали
удаляться от Каранамбо. Далеко впереди смутно вырисовывалось начало большого
лесного  массива,  прорезанного  лентами  текущих  к  океану   рек;  позади,
безбрежная  и неподвижная, лежала  саванна, золотисто-зеленая,  серебрящаяся
под солнцем.

        ГЛАВА СЕДЬМАЯ
     КРАБОВЫЕ СОБАКИ И ПТИЦЫ-ПЛОТНИКИ

     Вот уже сутки,  как мы  снова в Джорджтауне; муравьед и прочие животные
как следует устроены в клетках и вполне освоились со своим новым положением.
После  просторов Рупунуни нам с Бобом было тесно и непокойно  в городе, и мы
решили  как  можно скорее  выбраться из него. В одно прекрасное  утро Смит с
крайне самодовольным выражением подошел ко мне.
     - Ты, кажется, изъявлял желание следующую свою поездку совершить в край
ручьев за Чарити?  - спросил он. Я ответил,  что  действительно подумывал об
этом.
     - Ну  так вот, -  сказал Смит, напыжившись.  -  Я нашел  тебе отличного
проводника. Первоклассный охотник, знает район и местных жителей. Уверен, он
добудет нам что-нибудь хорошенькое. Уж он-то знает, где чего.
     Образец  совершенства  объявился  после полудня.  Это был  коротенький,
фигурой  напоминавший кокосовый  орех индиец с льстивой улыбкой,  обнажавшей
сверкающий ряд  золотых  зубов, с  трясущимся,  похожим  на  кучевое  облако
брюшком  и  жирным, липким  смехом,  от которого он  весь  колыхался, словно
трясина. Одет он  был  в безупречно сшитые брюки и розовато-лиловую шелковую
рубаху.  Он совсем не  походил на  охотника, но,  поскольку  мы  так  и  так
собирались в край  ручьев, а он  уверял, что многих там знает, я решил,  что
взять  его с собой не  повредит. Мы условились,  что  он присоединится к нам
завтра у парома.
     -  Будьте спокойны, шеф, - сказал  мистер Кан,  выдавая одну  из  своих
сочных маслянистых  улыбок и  ослепляя меня  блеском зубов. -  Я  добуду вам
столько зверей, что вам некуда будет их девать.
     - Ну, по крайней мере с  плохими-то всегда известно, что делать, мистер
Кан, - учтиво ответил я.
     Рано утром следующего  дня мы явились  к перевозу  с  грудой багажа,  и
мистер Кан встретил нас,  как маяк, сверкая  зубами, оглушительно хохоча над
собственными остротами, организуя и устраивая все подряд и с невероятным при
его тучности проворством перескакивая с места на место. Посадка на паром уже
сама по  себе  дело хлопотное, но, когда мы обрели  помощника в лице мистера
Кана, все превратилось в сущий  цирк.  Он  кричал,  обливался потом,  громко
смеялся и без  конца ронял  вещи, и, когда  мы наконец погрузились,  мы едва
дышали от  изнеможения.  Однако это нисколько не  пошатнуло жизнерадостности
мистера Кана. Во  время переправы он рассказал нам  о том, как  его  папаша,
купаясь в реке, подвергся нападению  чудовищного каймана и спасся лишь  тем,
что пальцами выдавил ему глаза.
     - Подумать только! - восклицал мистер Кан. - Пальцами!
     Мы  с  Бобом уже  не  раз  слышали  эту сказку во  всех ее бесчисленных
вариантах, и она не произвела на нас ожидаемого впечатления. Мистер Кан явно
принимал  нас  за  простофиль. Этого  нельзя было так оставить, и  я  тут же
отплатил ему  рассказом  о том,  как на мою бабушку напал бешеный дромадер и
она голыми руками задушила его. К сожалению, мистер Кан  не знал, что  такое
дромадер,  и  моя попытка отплатить той же монетой  успеха  не имела. Похоже
даже, вместо  того  чтобы заставить его заткнуться,  она вдохновила  его  на
новые россказни,  и, подъезжая  в  расшатанном ветхом автобусе к Чарити, мы,
словно в гипнотическом трансе, слушали эпос о том, как дедушка  мистера Кана
сразил тапира: он  вскочил  зверю  на спину, зажал  ему  ноздри,  и  бедняга
задохнулся.  Мистер  Кан  выиграл  первый  раунд,  в  этом  не было никакого
сомнения.
     Чарити  представлял  собой кучку  домов, разбросанных  на  берегу  реки
Померун,  дорога тут кончалась.  Это  был  в  своем  роде последний  форпост
цивилизации, никакого удобного сообщения  дальше уже не было.  От  Чарити  к
венесуэльской границе, словно трещины на зеркале, расходится лабиринт водных
путей, ручьев, речек, затопленных  долин и озер,  обследовать которые  можно
только  на лодке.  Мне  казалось, Чарити будет подходящей  базой для  такого
предприятия,  но,  пробыв там с  полчаса, я  отказался  от  этой мысли:  это
заброшенное, убогое место наводило тоску, а  его угрюмые обитатели не желали
оправдывать своим житьем-бытьем  название своего поселка. Я решил, что лучше
будет  сразу  же  продолжить наше путешествие в  край  ручьев. Мистеру Кану,
который, по словам  Смита, знал тут  все и вся, было поручено достать лодку;
Айвен,  вспомнив  о  последних  мелких  покупках,  которые  необходимо  было
сделать, исчез в направлении рынка, а мы с Бобом, позабыв обо всем на свете,
копались в сочной зелени по берегам реки,  отыскивая лягушек.  Вскоре  Айвен
вернулся, ведя с собой негритенка с большими, как блюдца, глазами.
     -  Сэр, вот этот мальчик говорит, что  у  него  есть крабовая собака, -
сказал Айвен.
     - А что это такое? - спросил я.
     -  Это  животное  вроде  собаки, которое  ест  крабов, -  неопределенно
ответил Айвен.
     - Люблю Айвена за ясность формулировок, - сказал Боб.
     - Ладно, пойдем посмотрим  зверя. Где он?  Таинственное животное было у
мальчика дома  - надо  было пройти  ярдов  сто по  берегу реки, -  и  мы все
отправились на смотрины. Когда мы прибыли  на место, мальчик нырнул в хижину
и  тотчас появился  вновь, шатаясь под тяжестью ящика чуть ли не больше  его
самого. Я  заглянул  сквозь планки,  которыми был заколочен ящик,  но увидел
лишь что-то непонятно серое. Тогда я отодрал две планки и заглянул  вновь. В
этот  момент  из щели  показалась  голова и пристально  уставилась на меня -
широкая плоская голова с аккуратными закругленными ушами и  собачьей мордой.
Животное  было  пепельно-серого цвета,  но как раз по  самым  глазам  у него
проходила широкая черная  полоса, и  от этого казалось,  будто оно в  маске.
Мгновение оно  созерцало меня с невыразимо печальным  выражением  на  морде,
потом лязгнуло зубами внезапно и злобно и скрылось в ящике.
     -  Так что  же это такое? -  спросил Боб,  с недоверием посматривая  на
ящик.
     - Енот-крабоед. Сколько  он  за него хочет, Айвен?  Айвен  и негритенок
принялись  рьяно  торговаться,  и  через  некоторое  время, вручив  мальчику
скромную сумму, на которой мы сошлись, я с  ликованием  унес енота вместе  с
ящиком.
     Когда мы вернулись  на пристань, мистер Кан уже поджидал нас. Он достал
лодку, гордо заявил он, минут через десять она будет здесь. Увидев енота, он
просиял, как только что открытое золотое месторождение.
     - А! Мы уже добились успеха! - сказал он, издав сочный смешок. - Ну, не
говорил ли я вам, что знаю, где искать животных?
     Айвен  наградил его взглядом, в котором тонко  смешались  достоинство и
отвращение.
     Лодка оказалась неким подобием длинной и узкой спасательной шлюпки. Вся
внутренняя ее часть была закрыта приподнятым над бортами деревянным настилом
или даже, вернее, плоской крышей; она  могла служить удобным  наблюдательным
пунктом, а в зной можно было спуститься вниз и устроиться в тени на скамьях.
Корабль  этот пришелся  мне как нельзя  больше  по вкусу. Мы погрузили багаж
внутрь,  а сами расположились наверху. Как только лодка  тронулась в путь по
сумеречной реке, мы  с Бобом  принялись мастерить временную клетку для енота
и, когда она была готова, без особых затруднений переселили его туда. Только
теперь, при последних отсветах дня, мы смогли как следует разглядеть его.
     Размерами он был  с фокстерьера, с короткой и гладкой шерстью и сидел в
своеобразной ссутулившейся позе,  отчего казался го