сь
обезьяны,  и в качестве приманки  клал в нее  гроздь спелых  бананов.  Когда
обезьяны, привлеченные бананами, забирались в клетку, какая-нибудь из них по
неосторожности  задевала  тонкую   подпорку,  и   дверца  клетки  немедленно
захлопывалась. Я умолял охотника принести мне  еще обезьян и подарил ему две
пачки  сигарет. Охотник обещал выполнить мою  просьбу,  но больше  я  его не
видел.  Полагаю, что  полученных за принесенных  обезьян  денег  ему  вполне
хватило на несколько месяцев,  а  согласно  утвердившимся в Камеруне обычаям
нет смысла работать, если у человека и так есть деньги и он  может купить на
них  все необходимое: когда же деньги будут израсходованы, работа  найдется.
Эта  нехитрая философия не лишена  здравого  смысла, но  нам  она  приносила
большие практические неудобства, так как после  поимки  животного каким-либо
хорошим охотником и  получения им вознаграждения он исчезал надолго или даже
навсегда.
     Обезьяны оказались гвенонами Пройса, или краснозадыми обезьянами. Живых
представителей  этого  вида  не было  в  Англии  в течение по  меньшей  мере
последних сорока лет. Я постарался как можно скорее поместить их в приличные
клетки,  отделив при этом  мать  с  детенышем  от остальных обезьян.  Этим я
обеспечил  самке с малюткой  спокойную  и  легкую жизнь. Эти обезьяны  стали
гордостью моей коллекции, и  несколько  дней  я наслаждался своей  радостью.
Затем в одно злополучное утро какой-то отвратительный  мальчишка (я искренне
верю,  что он  дурно  кончит) пробрался  в мой  зверинец  и  начал открывать
клетки,  чтобы  покормить  обезьян. Для  большинства  обезьян  это не  имело
значения, они стали уже ручными и охотно принимали пищу прямо из рук. Но мои
драгоценные гвеноны Пройса еще  не свыклись с  неволей и не привыкли к тому,
чтобы  незнакомцы открывали их клетку и бросали в них фрукты. Один из самцов
прыгнул  к  двери и  начал кусать  руку, предлагавшую ему  пищу.  Мальчишка,
естественно, бросился бежать, а дверь на несколько минут осталась открытой и
без  присмотра. Этого оказалось достаточным, обезьяны выскочили из  клетки и
поднялись  на  крышу  здания.   В  это  время   появились  слуги,  поймавшие
малолетнего  преступника.  Увидев моих  драгоценных  обезьян  на крыше,  они
перепугались и немедленно побежали звать меня. Когда мы вернулись в зверинец
с сетями, было  уже  поздно: обезьяны мчались  по  траве  по  направлению  к
ближайшим деревьям. Попытки  слуг догнать их не увенчались успехом. Я только
надеялся  теперь, что обезьяны догадаются удрать  как можно  быстрее  в чащу
леса, так  как, если  они останутся  на деревьях  в поселке, их  обязательно
застрелит кто-нибудь из местных жителей. В результате из всей компании вновь
прибывших обезьян у меня осталась только самка с детенышем.
     Я  начал медленно приближаться  к виновнику происшествия,  со злорадным
удовлетворением  отмечая,  что  рука  его  сильно искусана.  Догадавшись  по
выражению моего лица,  что никакой пощады ему не будет, мальчишка вырвался и
побежал прочь со всей скоростью,  которую  допускали  его коротенькие черные
ноги. Запыхавшиеся слуги, только что вернувшиеся после погони за обезьянами,
бросились за ним вдогонку, однако он быстро исчез в закоулках поселка.
     Два дня  спустя, когда я все еще  остро  переживал понесенную утрату  и
надеялся  на  возвращение охотника  с  новой  партией  гвенонов,  я  получил
зверька, который с лихвой компенсировал потерю  обезьян. Ко мне пришел юноша
с ящиком  из-под  мыла (я  судил по  сохранившейся этикетке) в руках. Острый
запах доказывал, что содержимое ящика было извлечено из него совсем недавно.
Открыв ящик, я заглянул в его темную внутренность: на дне ящика, свернувшись
в клубок, лежал ангвантибо.
     В лагере снова возник переполох: необходимо было срочно отвести зверьку
временное  помещение, пока для  него не будет построена  подходящая  клетка.
Пахучий  ящик, в  котором был  доставлен этот редкий и  ценный зверек, нужно
было  немедленно заменить.  Я  щедро  вознаградил  юношу,  поздравил  его  и
посоветовал повторить свой успех, что он и обещал.
     На следующий день, когда  я только что  поместил  зверька  в постоянную
клетку и  бережно установил ее  возле  клетки  с ранее пойманным ангвантибо,
появился знакомый юноша с тем же самым ящиком в руках.
     --  А-а-а!.. --  весело приветствовал  я  его.--Что  ты принес сегодня?
Опять такого же зверя? -- и я кивнул в сторону ангвантибо.
     -- Да, сэр, -- невозмутимо ответил юноша.
     -- Что? Неужели ты опять поймал такого же зверя?
     В ответ  он протянул мне  ящик, в котором действительно  сидел еще один
ангвантибо.  Я не  верил  своим  глазам: получить в  течение  двух дней двух
ангвантибо представлялось мне невероятным чудом.
     Дрожащими  руками  я   расплатился  с  юношей,  попросил  его  еще  раз
постараться и побежал искать Джона, чтобы поделиться с ним радостной вестью.
     -- Догадайся, что мне сейчас принесли?
     -- Что-нибудь интересное?
     -- Еще одного ангвантибо!
     -- Да, это очень хорошо, -- совершенно спокойно  сказал Джон.--Теперь у
нас их трое.
     -- Меня очень беспокоит, что я вчера попросил парня поймать мне другого
ангвантибо,  и  он сегодня принес его  как ни  в чем  не  бывало. Что я буду
делать, если завтра он принесет  мне штук шесть ангвантибо? В конце концов я
не могу все время платить бешеные деньги за этого зверька.
     -- Не бойся, -- весело  ответил  Джон, -- я думаю, что больше ты  этого
парня не увидишь.
     Джон  оказался прав,  но в  течение  нескольких дней меня  мучил  страх
встретить юношу с ящиком, полным ангвантибо,  в руках. Я  знал, что не смогу
устоять перед соблазном и куплю всех, сколько бы их ни было.
     Следующей  находкой  явилась  для  нас  редкая  и  красивая  нектарница
великолепная, которую принес  в  лагерь маленький мальчуган, крепко зажавший
птичку в  худенькой  горячей ладони. Это оказался самец  с роскошным,  ярким
оперением; он был в полной сохранности,  Я в это время находился в отделении
для птиц и имел удовольствие наблюдать, как обычно спокойный  Джон буквально
задыхался от изумления и восторга при виде этой птицы. Но он быстро пришел о
себя и снова стал холодным самоуверенным англичанином: в глазах его, однако,
еще горел  лихорадочный блеск, когда он  торговался с  мальчиком, беспощадно
отвоевывая каждое пенни. Купив  птицу, он спросил мальчика, как тому удалось
ее поймать.
     -- Рукой, сэр, -- ответил мальчик.
     -- Рукой?
     -- Да, сэр, она  пролетала рядом со мной, и  я схватил ее... -- мальчик
сделал быстрое движение, каким мы обычно ловим комаров или мух.
     Джон повернулся ко мне.
     --  Я считаю  тебя знатоком  психологии  местных жителей. Объясни  мне,
почему ребята не говорят мне правду о том, как они ловят птиц. Чтобы поймать
птицу за  крыло во время полета, надо обладать зоркостью ястреба и скоростью
пули, вылетающей из дула  винтовки.  Неужели  он думает,  что  я поверю  его
отъявленной лжи?
     -- Ты настолько прост и невинен, старина, что тебе действительно трудно
что-нибудь объяснить. Ты весь излучаешь сияние невинности.
     Джон вздохнул,  отпустил мальчика,  попросив его и впредь приносить нам
птиц для  продажи, и продолжал кормить своих пленников. Но еще ни один раз в
течение дня, когда ему казалось, что я на него не смотрю, Джон возвращался к
клетке с нектарницей и подолгу любовался ею.
     Однажды преподобный  Пауль  Шиблер, проживавший в Кумбе, пригласил меня
принять участие в прогулке,  которую  он хотел  совершить вместе с супругой.
Целью прогулки  была  деревня  Соден,  расположенная  на  озере в нескольких
десятках  миль  от Кумбы. Шиблеры уверяли  меня, что у озера живет множество
птиц  и я  наверняка  привезу  оттуда ценные экспонаты. Джон  с  энтузиазмом
встретил весть  об  этом приглашении  и охотно  согласился  принять  на себя
заботу о млекопитающих и пресмыкающихся на время моего отсутствия. Экскурсия
рассчитана была на неделю. Я приготовил много небольших клеток и коробок для
ожидаемых пленников, скатал  свое походное одеяло и  в одно  прекрасное утро
сел в  маленький  автомобиль Шиблеров.  Вместе  со мной поехал Пайос. Машина
довезла нас до места, где кончалась дорога. Там  уже собрались носильщики, и
мы начали пятнадцатимильный переход к озеру.
     Тропа  слегка  извивалась по ровной лесистой  местности мимо  небольших
плантаций и расположенных на  открытых полянах  маленьких поселков. Отовсюду
выбегали  люди,  чтобы  поздороваться  с  Шиблерами   и  обменяться  с  ними
рукопожатиями.   Встречные  уступали  дорогу   и,  стоя   рядом  с   тропой,
приветствовали  нас.  Встречая  больных  или путников  с  тяжелым  грузом на
голове, Шиблеры останавливались, интересовались их здоровьем, расспрашивали,
далеко  ли  им  идти.   Иногда  мы  проходили  под   бомбаксами,  усыпанными
ярко-красными цветами;  нижняя часть  их  крупных  серебристых  стволов была
покрыта пестрым плотным  ковром желтых  и  белых вьюнков. Кукуруза  на полях
выделялась  своими крупными тяжелыми  початками, слабый ветерок  развевал ее
серебристые кисточки. Большие желтые связки бананов висели на  деревьях, как
вылепленные из воска уродливые канделябры.
     Лишь  к   вечеру  мы  добрались  до  озера.  Тропа,  крутыми  зигзагами
пересекавшая   густой   лес,   внезапно   вывела   нас  к  широкому  водному
пространству.  Ровная темно-серая поверхность воды  кое-где  еще отливала  в
лучах заходящего солнца неровными золотыми бликами.  Лес оканчивался у самой
воды, и, насколько охватывал взгляд, всюду  по берегам озера, имевшего форму
правильного круга, сплошная стена леса подходила прямо  к воде.  На середине
озера  возвышался  маленький,  заросший лесом  островок,  где  мы  с  трудом
различили темные контуры деревни.
     Мы  вошли  по  щиколотку  в  теплую  воду;  один  из носильщиков  издал
пронзительный  крик,  который мрачными  перекатами  разнесся по  поверхности
озера и отразился от  окружающей озеро стены  леса многочисленными эхо. Пара
черно-белых орлов  поднялась с  ветвей сухого  дерева и  тяжело полетела над
водой по направлению  к  острову.  Вскоре  с  острова донесся ответный крик,
крошечное черное  пятнышко отделилось от основного массива и  поплыло к нам.
Это было каноэ. Следом за ним показалось второе, третье, скоро  целая группа
их, подобно стайке крошечных темных рыбок, отплыла  от  каменистых, заросших
мхом берегов. .
     Лодки  быстро приблизились  к нашему  берегу,  зашуршали  в  тростнике,
гребцы  улыбались  и приветствовали нас громкими:  "Добро  пожаловать, маса,
добро  пожаловать!"  Мы погрузили весь  багаж в  хрупкие суденышки,  которые
вздрагивали и подскакивали, как игривые лошади, и каноэ легко заскользили по
поверхности озера. Вода была теплая, остров, озеро и окружавший его лес были
слегка  окрашены  исчезающим сиянием  спрятавшегося солнца.  Тишину  нарушал
только  мягкий  плеск  воды,  рассекаемый  каноэ,  случайный  стук  весла  о
какой-нибудь кусок дерева и равномерные  выдохи гребцов  в тот момент, когда
они  опускали  в воду весла, стремительно  подвигая  каноэ вперед.  Над нами
пролетела, четко вырисовываясь  на фоне  розового неба, пара серых попугаев,
очень  похожих в полете  на голубей: они громко  свистели  и  ворковали.  На
острове  нас встретила торжественная  тишина, глубокая и таинственная:  даже
самый легкий, шум казался кощунством.
     Шиблеры расположились в хижине на небольшом холме в центре деревни, мне
отвели крошечную лачугу, спрятавшуюся в густой  рощице  около самого берега.
Перед сном я закурил папиросу и подошел к озеру. Прохладная вода серебрилась
в лунном сиянии, часто появлявшиеся на поверхности  круги,  сопровождавшиеся
громкими всплесками, свидетельствовали  о большом количестве  рыбы в  озере.
Далеко в лесу  раздавался громкий  протяжный крик совы, слышался непрерывный
отдаленный звон цикад.
     На  следующее  утро  яркие  лучи  поднявшегося над кромкой леса  солнца
залили мою лачугу, в открытую  дверь я видел манящую водную гладь. Я вскочил
на ноги, вышел  из  лачуги и, разбежавшись, нырнул  в  воду,  еще  теплую от
вчерашнего  солнца,  но  достаточно прохладную,  чтобы  освежить  меня после
ночного  сна.  Проплыв  несколько  ярдов, я  вдруг  вспомнил  о  крокодилах,
остановился  и  принялся осматриваться.  Из-за  маленького  мыса  показалось
крошечное каноэ, которым управлял карапуз лет пяти от роду.
     -- Алло, друг мой, -- крикнул я ему, -- крокодилы здесь бывают?
     В ответ послышался взрыв заливистого детского смеха:
     -- Нет, маса, здесь нет крокодилов.
     -- Здесь совсем не бывает плохих зверей?
     -- Совсем, сэр, совсем,  -- ответил  ребенок, и я долго еще  слышал его
звонкий смех, пока он плыл по озеру в своей лодчонке. Успокоившись, я  долго
и с наслаждением плавал и купался, а потом пошел в деревню завтракать. После
завтрака меня познакомили с двумя гребцами, с которыми я должен был объехать
озеро в  поисках  птиц. Это были скромные, тихие, рослые юноши, которые  все
время молчали и  только отвечали на задаваемые им вопросы. Мы сели в длинное
глубокое  каноэ. Я примостился на носу,  положив бинокль на колени  и  ружье
рядом  с  собой.  Шиблер  предупредил  меня, что  на озере  много  птиц,  но
действительность превзошла все мои ожидания.
     Вокруг мелких берегов озера лежали побелевшие  стволы огромных деревьев
с  торчащими над  темной водой  светлыми  изогнутыми  ветками, напоминающими
извивающихся змей. Эти деревья постепенно подтачивались совместными усилиями
дождей, ветров  и  насекомых,  вода  мало-помалу размывала  почву, в которой
держались  их  корни.  Наступал  день,  когда  лесные   великаны  с  треском
обрушивались в озеро  и  медленно, год  за годом, все  глубже погружались  в
илистое  дно.  Поднимавшиеся над поверхностью воды стволы  и  сучья  служили
превосходным местом отдыха для значительной части живших в этом районе птиц.
Пока наше каноэ  медленно плыло  вдоль  берега,  я  внимательно осматривал в
бинокль  различных представителей  мира пернатых. Чаще всего мне  попадалась
анхинга,  или змеешейка, очень  похожая  на встречающегося в Англии большого
баклана; разница между  ними  заключается в основном в длине шеи. У  анхинги
шея значительно длиннее и изогнута в виде буквы  S. Эти птицы  сидели рядами
на павших деревьях, широко распластав крылья; склонив набок свои головы, они
внимательно  следили   за  нами.  У  них   было  темно-коричневое  оперение,
казавшееся  издали  черным,  отчего вся  их  группа  на  расстоянии  немного
напоминала  собравшихся  на  похороны  людей, ожидающих катафалк.  Когда  мы
подплыли  к ним слишком  близко,  они тяжело снимались  с  места,  пролетали
некоторое расстояние и с шумом снова усаживались на берегу. Они часто ныряли
в воду, появляясь затем в самых неожиданных местах; над водой торчали только
длинные шеи и  маленькие головы, и  казалось, что  это плывут живущие в воде
змеи. Эта манера плавания и послужила основанием для названия "змеешейка".
     Часто  встречались (всегда парами) орлы; их черно-белое  оперение резко
выделялось  на  зеленом  фоне  леса, канареечно-желтые  клювы  и  ноги  ярко
сверкали в  солнечных  лучах. Они подпускали  к  себе очень  близко, а затем
несколькими ленивыми взмахами крыльев перелетали на соседнее дерево.
     Больше  всего   поражало  и  восхищало   меня   невероятное  количество
зимородков  различных видов, размеров и  цветов. Они  смело подпускали  нашу
лодку  на  расстояние  до  шести  футов.  Здесь  были  пестрые  зимородки  с
ярко-черным и белым оперением, озиравшиеся так надменно и горделиво,  словно
надев черные  и  белые  драгоценности, они пришли  на  светский бал. Длинные
угольно-черные клювики  их  переливались  и мерцали на солнце. Здесь  были и
гигантские зимородки, обычно  парами,  с темными  заостренными  хохолками, с
серыми и белыми крапинками на спине  и  рыжевато-красными грудками. Они были
величиной с лесного голубя и имели  большие, похожие  на  лезвие ножа клювы.
Были  здесь  и мои любимые  карликовые зимородки,  предпочитавшие сидеть  на
самых тоненьких сучках, обхватывая их кораллово-красными лапками. Были здесь
и  ярко-голубые зимородки, наиболее живописные из всех. Они немного  крупнее
карликовых зимородков, но в  полете их невозможно с кем-либо спутать:  когда
они  со звонким пронзительным щебетом низко скользят над поверхностью  воды,
спинки  их  сверкают светлой, изумительной по  красоте голубизной,  передать
которую  словами  невозможно. Создается  впечатление, что  над озером,  тихо
мерцая, проплывает благородный драгоценный опал. Наблюдая за ними,  я  решил
обязательно  захватить для  коллекции Джона  нескольких представителей  этих
редких по красоте видов. У Джона уже были карликовые зимородки и значительно
менее приятные синегальские зимородки, поэтому я поставил себе целью достать
пестрых, гигантских, и в особенности ярко-голубых, зимородков.
     Увлеченный разнообразием и численностью зимородков, я рассеянно смотрел
на  других  птиц.  Часто встречались нам  толстые пестрые бородатые  ржанки,
желтоватые  бородки   которых  забавно  торчали  по   обе  стороны  клюва  и
развевались на ветру; маленькие лощеные  черные коростели на хрупких зеленых
ножках,  заметно  выделявшихся, когда  птицы  поспешно вылетали  из зарослей
тростника;   изящные  белые  цапли,  торжественно  вышагивавшие   по  грязи;
глянцевые  ибисы, словно одетые  в переливающийся шелк,  смотрели с деревьев
холодными  рыбьими глазами. В  одном месте мы наткнулись на  недавно упавшее
дерево,   которое   потащило   за   собой   в   воду   множество   лиан    и
растений-паразитов.   Неподвижные  воды  были  покрыты  зелеными   листьями,
сорванными лепестками  цветов; среди  оставшихся на дереве поблекших и почти
засохших  цветов  и сохранившихся еще  зеленых  листьев  играла и  резвилась
стайка нектарниц. Иногда  птички садились на цветы всего в нескольких дюймах
от воды, и зеркальная поверхность озера четко отражала изображение цветка  и
птицы.
     Вернувшись  в  деревню  и  наведя  необходимые  справки,  я нашел  трех
мальчиков, умевших пользоваться для ловли птиц клеем, как это успешно делали
ребята в Эшоби. Я объяснил им, какие зимородки мне нужны, и назначил цену за
пойманных птиц.  На  следующее  утро  еще до восхода солнца,  я проснулся от
всплеска весел; выглянув из хижины, я увидел,  как мои юные птицеловы в трех
маленьких каноэ  отправились на  охоту.  Первый из них  вернулся к полудню и
принес в корзинке двух пестрых и одного  сенегальского зимородка. Последнего
я  отпустил, так как  Джон  уже  имел  представителей  этого  вида  в  своей
коллекции. Пестрых  зимородков я  поместил в  лучшую  свою клетку. Птицы  не
столько  испугались,  сколько разозлились,  попав  в незнакомую  обстановку:
когда я близко подносил руку к  проволочной решетке,  они  дружно клевали ее
острыми клювиками.
     Скоро  я убедился,  что чистить клетку с  зимородками далеко  не  самое
приятное  занятие. Проблема  питания решалась  очень легко  -- отмели вокруг
острова кишели мелкой  рыбешкой, и, забросив  несколько раз невод,  мы могли
обеспечить пищей  дюжину зимородков. Оба мои пленника охотно пообедали и тут
же задремали.
     В полдень  показался второй птицелов. Он  привез карликового зимородка,
но  несчастная птица настолько увязла в клее,  что мне пришлось затратить не
меньше  получаса  на  то,  чтобы как следует ее  отчистить. Когда я  раскрыл
ладонь,  зимородок  на мгновение сел  на мой палец, с трудом держась за него
крошечными лапками.  Он  привел в  порядок  несколько перьев,  распушившихся
после устроенного  ему  купания,  вспорхнул и по прямой полетел  к  дальнему
берегу. Третий  птицелов  вернулся  вечером, в  его маленькой корзинке сидел
ярко-голубой зимородок.  Я  устроил  птичку  с. тем  же комфортом,  с  каким
разместил и ранее пойманных  птиц,  но  новый  гость оказался гораздо