от течения  данной  реки,  но  и от  приливов и отливов.
Словом, в дороге скучать не придется.
     -  Тебе  следовало  бы проявить  благоразумие  и  полететь  самолетом,-
сказала  Ли.- Мы бы заехали  за  тобой в Мананару и отвезли туда, где Джон и
Кью разобьют базовый лагерь. Не  надо на машине - ты окончательно искалечишь
себе бедра.
     Мои бедра, безотказно служившие шестьдесят лет, недавно сыграли со мной
злую шутку. Из-за развившегося  артрита их следовало бы вынуть и заменить на
стальные и пластмассовые. На рентгеновском снимке, сделанном после операции,
бедра  походили на проволочные  заграждения времен первой мировой войны. Они
подвели  меня во время  съемок  серии телепередач в  России  и  окончательно
приказали  долго  жить,  когда  мы   находились  в  тундре,  в  каких-нибудь
девятистах  милях  от  Северного  полюса.  Наш руководитель  нашел  чудесную
лужайку  с  миниатюрными  цветами  ярдах  в  пятистах  от  лагеря,  и   нам,
естественно, захотелось заснять этот волшебный цветной ковер. По поверхности
тундры,  состоящей   из   вечной  мерзлоты,  покрытой  мхом   и   карликовым
кустарником, идти  не  более безопасно, чем по поверхности  льда.  Я сообщил
нашему руководителю, что  из-за страшных болей  просто не смогу пройти такое
расстояние;  он  ушел удрученный  и долго беседовал  о чем-то с  русскими. И
тогда  они  подогнали к лагерю  вертолет и  бережно отвезли  меня за пятьсот
ярдов, а там столь же бережно вынесли из  вертолета и  уложили среди цветов.
Когда я отснял все,  что хотел, они опять же бережно усадили меня в вертолет
и  отвезли  в лагерь. Это был  единственный  в  моей жизни случай,  когда  я
чувствовал себя как Элизабет Тейлор.
     С новыми  бедрами я мог  ходить  без опаски,  но не  должен был слишком
перенапрягать их, иначе и они могли отказать. Постоянное напоминание, что ты
далеко не молод и не можешь, как прежде, пускаться в рискованные предприятия
без оглядки на самочувствие.
     -  Значит, так,- заявил  я.-  Все  в один  голос  твердят,  что  дорога
хорошая. Коль скоро она бежит по берегу моря, ей сам Бог велел быть ровной.
     -  Значит, так,-  упрямо  сказала Ли.-  Все  в  один голос твердят, что
дорога скверная. Боюсь, покалечишь бедра.
     Джон и Кью, трусоватые  от  природы,  опасаясь быть втянутыми  в  спор,
сделали вид, что их больше волнуют опустевшие стаканы.
     - Ну, что скажешь, Джон? - спросила Ли.
     Джон глубоко вздохнул и выдал один  из тех  мастерских ответов, которые
наверняка обеспечили бы ему место в палате общин, если бы он заинтересовался
политикой.
     - Значит, так. Одни  говорят  -  хорошая,  другие - плохая. Пока мы  не
проедем по ней, мы не узнаем, на чьей стороне правда. С другой стороны, если
Джерри хочет лететь, это будет комфортнее. Но если хочет рискнуть и ехать...
м-ммм... Пусть сам решает! - неуверенно заключил он.
     Ли бросила на него испепеляющий взгляд.
     -  Ну,  словом,  решено. По  этому  случаю  нальем  по второму  кругу,-
одобрительно кивнул я.
     - Ты еще пожалеешь об этом,- сказала Ли.
     К своему огорчению, мне довелось убедиться в том, что она была права.
     На  другой  день  явилась  телевизионная   команда.  Пока  выцарапывали
застрявшее на таможне разнообразное  и  весьма  необычное оборудование, пока
затаскивали и  распихивали его  по углам, в гостинице царил полный хаос.  Но
после  того, как каждая деталь была распакована и тщательно  обследована  на
предмет поломок  по пути с Джерси, мы собрались  в баре, чтобы дать  команде
подкрепиться  и  обсудить  наши  планы. Нужно  было проделать тысячу  вещей:
побывать  в  соответствующих  министерствах;  докупить  на рынке зума  самое
необходимое,  чего  хватились  в  последнюю  минуту;  и  наконец,  выпить  с
товарищами на посошок,- чем кошмарнее  были их рассказы о местных дорогах (и
в особенности  той, по которой нам  предстояло ехать), тем  неправдоподобнее
они казались, да к тому же алкоголь туманил мозг.
     Многие из членов команды были нашими старыми друзьями: как только у нас
в зоопарке рождался детеныш или к нам поступало редкостное приобретение, они
были тут как тут. Наша работа послужила для них материалом  для великолепной
серии учебных  фильмов. Продюсером  был  Боб Эванс - маленький, опрятный,  с
блестящими  карими  глазами,  бойкий, как малиновка весной. Оператором - Тим
Рингсдор, изящный,  с густыми вьющимися  волосами и  элегантными,  тщательно
ухоженными усами,  похожими  на редкую  бабочку, случайно  присевшую на  его
верхнюю  губу.  Ему  бы  еще  соломенную  шляпу-канотье,  отутюженный  белый
фланелевый костюм и  полосатый жилет  - и вот вам великолепный щеголь времен
короля Эдварда, катающий даму своего сердца  на маленьком  ялике  по Темзе и
который,   отыскав  уединенное   тенистое  местечко,   поет   ей   серенаду,
аккомпанируя себе на гавайской гитаре.
     Наш звукооператор Микки Тоствин был столь  мускулистым, что рядом с ним
Кью выглядел  пациентом  санатория  для чахоточных.  Его  темно-рыжие волосы
дерзко  росли  в семнадцати различных  направлениях, а с такими, как у него,
усищами можно  было бы неплохо зарабатывать в старые времена в мюзик-холлах.
Еще  с нами был Грэм Тайди -  добрый  малый, мастер  на все руки, который  в
любую минуту мог устранить любую неполадку;  да так оно и происходило каждый
раз, когда что-то ломалось.  Грэм выглядел  моложе  своих  лет; у него  было
круглое    лицо    херувима,   и   всем   своим    обликом    он   напоминал
пай-мальчика-отличника,  которому в  конце каждой четверти  вручают  награду
вроде "Старых и новых гимнов" в переплете из телячьей кожи.
     Наконец,  наш  директор  Фрэнк Цвитанович напоминал  мне -  сам не знаю
почему - мускусного быка. Сильный и флегматичный, он редко подавал голос. Не
то чтобы Фрэнк вообще был  молчалив - просто он, в отличие от всей остальной
нашей  братии, не  любил разговоров ради самого процесса говорения,  так что
вся  его речь  сводилась  к вопрошающему ворчанью, странным вздохам  да двум
случайным "о'кей".  Но когда он  наконец решился взять  слово, то  позабавил
меня  рассказами о  днях  своей  юности  в  Голливуде,  где  начал карьеру с
руководства "поющим  ковбоем" Джином  Отри.  А  когда я расспросил  его, что
собой представляет Джин  Отри,  Фрэнк  подумал с  минуту и так описал его  в
биологических терминах, что у меня  не осталось ни капли  сомнения,- он явно
не  в восторге от пережитого  в Голливуде. Фрэнк был коренастым мужчиной,  а
его зачесанные назад волосы оставили на лбу единственный локон, подобно тому
как волна при отливе оставляет на песке морскую раковину.  Задумчивые  глаза
имели  голубоватый оттенок,  какой бывает у  незабудок в  пору цветения.  Он
перенес три операции на сердце, курил как паровоз  и недавно женился в пятый
раз.  В общем,  мы поняли, что имеем дело с человеком прожженным, уверенным,
строгого характера и при всем при том вечно исполненным надежды.
     Оборудование экспедиции - не говоря уже о численности личного состава -
возросло в таких пропорциях, что нам пришлось принанять еще двух водителей с
машинами.  Старшему  из  них, Бруно,  с его  внешностью хорошо бы стоять  за
прилавком магазина по продаже женских  юбок, а на досуге показывать фокусы с
тремя  картами;  в  своих  шортах,  раскрашенных  во  все  цвета  радуги,  и
потрепанной шляпе,  сдвинутой  на  блестящие,  как у сороки, глаза,  он  был
готовый мистер  Фиксит. Другой  водитель,  по  имени  Тиана,  был  худощавым
славным малым, и с первого же взгляда было ясно,  что он готов всем  сердцем
пробивать  нам путь в  неведомое и что наше слово для него закон. В качестве
поощрения мы прикрепили  к  их машинам "тойотовские" эмблемы с  изображением
ископаемой птицы додо на алом фоне.
     - Автоколонна машин "Утенок щипаный",-молвил Джон.- Впечатляет.
     - Слушай, ты, не очень-то! - возмутился я.
     - А  почему ты обозвал  ее  "щипаным  Утенком"? -  полюбопытствовал Боб
Эванс.
     -  Да  видишь ли,  один  из  молодых  ученых,  который работал с нами в
Бразилии, ничего не  слыхал о додо  и спросил, почему у нас  щипаная утка на
эмблеме,- объяснил Джон.
     -  Стало быть,  теперь  у  нас  четыре "щипаные  утки",-  медленно и  с
расстановкой произнес я.
     - Намек  понят,- подумав, заявил Боб.- Если кто в этой компании еще раз
так скажет, от того пух и перья полетят.
     * * *
     Но  настал   день,   с  лихвой  вознаградивший   наше  нетерпение.  Все
подготовительные работы в малагасийской столице завершились, и  был назначен
день отправления. Колонна машин "Утенок щипаный" загрузилась, все обменялись
поцелуями,  и  мы  тронулись  в  путь,  пробивая  себе  дорогу  через  толпы
попрошаек, пытающихся совать руки за милостыней прямо в кабины.
     Начало нашего путешествия было волнующим, но вдвойне волнующим казалось
то, что нам предстояло посетить те районы Мадагаскара, где мы никогда прежде
не бывали,  да к тому  же  ехали мы за одним из  самых странных животных  на
планете. Чего же еще?
     Некоторое   время  колонна  двигалась   по  центральному  плато,  среди
окружавших столицу разрушенных эрозией холмов.  Единственным растением здесь
была пальма равенала да рисовые плантации, окружавшие деревни. Ни с той,  ни
с  другой стороны дороги не  было видно  леса. Покрытые сухой желтой  травой
холмы прорезали, словно раны от сабельных ударов, красные овраги. Впрочем, я
с радостью отметил, что крестьяне  обрабатывали рисовые  плантации с помощью
деревянных плугов, в которые впрягались зебу,- таким образом, плуг не только
переворачивал плодородный  слой почвы, но и тягловые  животные  удобряли  ее
своим  навозом. Я был бы  просто счастлив, если  бы  большее число  крестьян
обрабатывало почву деревянным плугом, в  который впрягается животное, вместо
современного плуга, который несет почве только смерть.
     Наконец мы проехали  плато, и дорога запетляла в  сторону моря. Трасса,
недавно отремонтированная китайцами, оказалась превосходной. Но, как  это ни
курьезно и ни  грустно,  китайские дорожные рабочие  научили местных жителей
есть змей - прежде эта кулинарная тонкость не приходила им на ум. Уменьшение
числа безвредных удавов приведет не к чему  иному, как к вспышке численности
грызунов,  а  в  результате   пострадает  урожай  риса.  Впрочем,  людям  не
свойственно  заглядывать  далеко, особенно в  том, что касается  биологии. В
этом одна из причин, почему жизнь человечества - сплошной бардак.
     Вообще  же это была одна  из  самых  грустных  поездок по  Мадагаскару.
Дорога петляла среди протянувшихся на многие мили  холмов, на которых теперь
не  было ничего,  кроме травы  да  рубцов  от  эрозии. В окружавших  деревни
долинах мы видели пальмы равенала, кокосовые пальмы да порою деревья манго и
личи; изредка на вершинах  холмов красовался  крошечный участок изначального
леса, точно остатки бороды на скверно  выбритом подбородке.  Все же по  этим
остаткам можно было судить о том,  как красивы были холмы до сведения лесов.
Теперь же почве, лишенной растительной защиты, не оставалось ничего другого,
как оказаться смытой вниз, оставив после себя незаживающие язвы.
     Конечно, с точки зрения непосвященного, и  травяной  покров делал холмы
приятными  глазу; но мы-то  знали, что  через каких-нибудь  двадцать лет эти
холмы принесут несчастье обитающим  у их подножия людям, которые  в отчаянии
стараются   вырвать   пропитание  у   постоянно   разрушающейся   почвы.   С
исчезновением  лесов,   являвшихся   легкими   здешних   холмов  и   корнями
удерживавших  почву,  последней  ничего  не  остается, как  сойти  в долину,
подобно песку в песочных часах. Как разъяснить этим  милым,  но задыхающимся
от нищеты людям, что этот способ ведения сельского хозяйства - выжигание все
новых участков под посевы - только подталкивает их детей и  внуков  к смерти
от голода?  Даже  если  бы  удалось найти миллионы долларов, фунтов, марок и
иен, борьба с  оврагами и восстановление лесов заняли бы сотни лет. Проблема
представляется чудовищной и неразрешимой.
     По мере приближения к Таматаве все  чаще попадались огромные  роскошные
плантации кокосовых  пальм.  Это стройные деревья высотой  примерно в  сорок
футов,  с мощным солидным  стволом  и  нежными листьями, похожими на фонтан,
бьющий  из  верхушки. Каждый  ствол надежно защищен толстым слоем  тканей, а
некоторые из них стали родным домом для  бесчисленных папоротников, эпифитов
и  орхидей,  создающих впечатление,  будто пальма  одета  в плотную  шубу из
зеленого меха. Это "одеяние" представляет собой своеобразные мини-джунгли, в
которых  приютилось  множество  гекконов,   сороконожек,   пауков  и  прочей
живности.  Я высказал пожелание как-нибудь сделать остановку  и исследовать,
кто  же  обитает на такой  пальме.  Помню, как-то  раз в Гайане мне довелось
исследовать один эпифит размером с  небольшой  куст;  к своему  удивлению, я
открыл там не менее десятка позвоночных - от древесных  лягушек до древесной
змеи,-  не  говоря уже  о целой массе беспозвоночных. Этот  эпифит  оказался
целым  городком, в котором ключом  била  жизнь.  А поскольку  таких эпифитов
множество, нетрудно догадаться, что  спилить  хотя  бы одну  пальму означает
погубить множество живых существ.
     * * *
     Наконец  мы прибыли  в Таматаве.  Огромный белый  песчаный пляж отделял
город от моря с темной прозрачной водой. Вдали, словно страж, виднелся белый
гребень рифа. Пляж  был, безусловно,  привлекателен, но в рифе в  нескольких
местах  виднелись  проломы,  что   делало  акваторию  доступной   для  акул.
Разумеется,   каждая   страна  любит   похвастаться,  что  ее  акулы   самые
кровожадные, даже  если  последний  раз там  видели  акулий  плавник полвека
назад. Но нам  рассказывали,  что в  Таматаве  эти хищницы плывут  вслед  за
кораблями до  самого порта и  когда какой-нибудь дурень, утомленный дорогой,
полезет в воду освежиться, то остается без руки, без ноги, а то и без глупой
головы.
     Вдоль пляжа тянулись  большие, построенные в  колониальном стиле дома с
широкими верандами; каждый дом  отстоял далеко  от дороги,  утопая  в  густо
засаженном саду. Этакий Довиль[5] в тропиках. Мы  остановились  в
большой  элегантной  гостинице  у  самого  моря, с  верандой  огромной,  как
танцевальный зал, безупречной обслугой, а вид роскошных садов, пляжа, моря и
рифа на заднем плане тешил взор.
     Я был рад узнать, что в этом городе в изобилии имелся  мой  любимый вид
транспорта -  пус-пус или,  как его называют в  других частях  света, рикша.
Почему на Мадагаскаре его  называют push-push,  я  так и  не понял,  ведь на
самом деле его  следовало бы  назвать  pull-pull[6].  Представьте
себе сиденье, снабженное опускающимся верхом (с бахромой, если вам повезет),
водруженное  на  два  колеса вроде  велосипедных, но несравненно  больших по
размеру,  и  с  маленькими оглоблями,  вроде как для запряжки  пони.  Только
вместо пони  запрягается  человек. Садишься на  сиденье,  "шофер"  подбирает
оглобли  и плавной трусцой везет тебя  в  указанном  направлении.  Идеальное
средство транспорта:  едет  плавным,  почти  бесшумным  ходом, с  безопасной
скоростью, при которой ни разбить голову, ни поломать  руки-ноги невозможно.
Ни тебе шума, ни выхлопных газов - только  нежный  шорох колес и  босых  ног
вашего "шефа". В  этих  замечательных транспортных  средствах можно  увидеть
элегантных  леди с покупками, важных  бизнесменов с  сияющими словно  крылья
жука  "дипломатами"  и  нахмуренными  взглядами:  дескать, дела обязывают  к
разъездам! Полог укрывает их от жары, а встречный ветер доставляет  желанную
прохладу. Иногда  встречается  повозка с  одним  только громоздящимся на ней
багажом,  а  однажды я видел,  как одетый с иголочки четырехлетний мальчик в
блестящей соломенной шляпе  и его возница так оживленно болтали и заливались
хохотом, что  чуть  не оказались под колесами огромного  грохочущего и жутко
чадящего  грузовика.  Соблазн нанять девять  рикш и устроить  в честь начала
экспедиции гонки  по  берегу моря был велик, но, хоть и  скрепя  сердце,  мы
отказались от этой  затеи: мы приехали сюда  во имя высокой науки, а не ради
развлечений.
     На обед подали огромного, красного и импозантного на вид морского рака;
однако  вкус у  этого морского чуда  оказался чем-то  средним  между кожей и
пористой резиной.  Улегшись  в постели, мы  наслаждались  убаюкивающим шумом
моря и зовом  ночных козодоев  -  странноватый звук, похожий на прыгающий по
столу  целлулоидный  шарик.  Звук,  непривычный   и  поначалу  раздражающий,
впоследствии, однако, подействовал успокаивающе.
     * * *
     К нашему неудовольствию, на следующий день  пошел  дождь, но мы все  же
вышли в  путь по этой треклятой  дороге, о которой  слышали столько дурного.
Дорога, оказавшаяся, кстати, ровной  и песчаной,  бежала вдоль тянувшихся по
берегу  моря огромных пустынных пляжей. Ни  отеля, ни  туриста,  ни пляжного
зонтика. Интересно, долго ли так будет продолжаться - ведь это один из самых
великолепных пляжей, какие я только видел во всем мире, так что, если бы кто
построил здесь курорты, нажил бы состояние.
     Деревни, которые  мы проезжали, были опрятные, с добротными бамбуковыми
домиками, крытыми рифленым железом. При многих  домиках  был сад, обнесенный
оградой,  с  тщательно   выметенными  песчаными  дорожками.  Некоторые  сады
окружали  живые изгороди  быстрорастущего кустарника;  эти  ограды  вместе с
посаженными в них цветами  придавали  деревне яркий,  радостный и  ухоженный
вид.  Во многих  садах росли  большие деревья личи  - их  блестящие  зеленые
листья  создавали густую  тень; на  каждом дереве висели  оранжевые  гроздья
деликатесных  плодов.  Конечно же там были и  вездесущие кокосовые пальмы, с
листьями,  шелестящими  как   шелка  на  ветру,  и   с  крупными  блестящими
зеленовато-желтыми  орехами. Владелец  этих деревьев забрался  наверх и  там
аккуратно  срубил  орехи  с помощью  мачете,  чтобы мы могли  утолить  жажду
содержащейся внутри  изысканной  прохладной жидкостью. Когда  мы осушили эти
"кубки", он  взял каждый  орех и отрезал от  него кусок, которым  можно было
действовать как ложкой; мы выскребли кокосовую мякоть, словно белое молочное
желе.
     На  окраинах  нескольких деревень мы видели группы детей, несших  рыбу,
вероятнее всего  пойманную  их  отцами, отправившимися на  каноэ к  рифу.  У
некоторых корзины  были  полным-полны - целый фейерверк  малиновых, голубых,
ярко-оранжевых, желтых и  зеленых оттенков. Одна девчушка несла рыбину почти
с себя ростом. Это был  серебристый "Длинный Том" - один из видов саргана, с
длинным  ртом,  похожим  на  клюв,  торчащий как  рог  единорога.  Были  тут
различные   виды   и  подвиды   Scomberesocoldel  -  звучит   как   название
малагасийской  деревни, а на  самом  деле  это просто  скумбрещуковые,  или,
иначе, макрелещуковые.  Эти рыбешки весьма  попортили мне  нервы,  когда я с
ними  столкнулся,  занимаясь  подводным  плаванием  близ  острова  Маврикий.
Представляете, оглянулся - и  увидел себя в окружении стаи страшилищ по пяти
футов каждая,  с  огромными глазами  и мордами, похожими на  копья. Впрочем,
рыбы  оказались абсолютно  безвредными  и  просто  плавали  вокруг, спокойно
наблюдая  за  незваным   гостем,   охваченным  самым   печальным  и  мрачным
настроением.
     Какой-то мальчуган  нес  детеныша  акулы-молота, черного,  как эбеновое
дерево, примерно в  три  фута  длиной. Эта  рыба, возможно,  одна  из  самых
курьезных  во всем  рыбьем  племени.  Первый раз я с  ней  столкнулся, когда
плавал в красивейшем заливе Тринкомали на Цейлоне (ныне Шри-Ланка).  Там был
участок, огороженный сетями от акул, жаждущих знакомства с  пловцами. Я себе
преспокойно плавал по периметру, любуясь морскими ежами, каждый с футбольный
мяч величиной и с шипами, похожими на нож гравера, когда позади меня вода от
чего-то всколыхнулась. Я оглянулс