вище "Св.  Павел",  был  облеплен  крохотными
актиниями,  акропорами,  спирографисами,  креветками,  крабами  и  полчищами
прочих тварей), я незаметно для себя час с лишним проплавал на одном  месте,
да и то не все успел рассмотреть. На одном только этом камне собралось такое
множество органических форм, что любому натуралисту не хватило бы и  десятка
жизней, чтобы для начала сориентироваться в них. Неторопливо  возвращаясь  к
берегу, где меня ожидал завтрак, я спрашивал себя,  как  же  тогда  выглядит
собственно риф. Ответ последовал вскоре. Впечатление было потрясающее.
   Как только представился случай, я договорился, что  с  утра  пораньше  за
нами будет приходить лодка с лодочником, чтобы мы без ущерба для прочих  дел
могли  проводить  час-другой  на  рифе.  Через  два  дня,   протарахтев   по
шелковистой глади лагуны, в песок перед окнами наших спален с легким вздохом
уткнулась моторка, и в нашу жизнь вошел Авель, стройный молодой креол,  усач
с  пышными  баками,  располагающий  белозубой  улыбкой  и  странным  высоким
сипловатым голосом. Ему было двенадцать лет, когда на  Маврикии  разразилась
эпидемия полиомиелита,: и страшная болезнь не миновала его, но, хотя  правая
нога и рука Авеля были частично парализованы, он легко управлялся с  лодкой,
а плавал и нырял как рыба. Подобно большинству сельских жителей  и  рыбаков,
Авель прекрасно знал морскую фауну своего края, кто и где обитает. Правда, к
этим знаниям примешивалась изрядная доля фольклора,  однако  риф  он  изучил
вдоль и поперек и был готов показать все, что мы пожелаем, от осьминогов  до
устриц, от украшенных алыми пятнами длинных и острых, как  рогд  раковин  до
коралловых лесов, которые никакими словами не описать.
   В первой же нашей вылазке Авель объяснил, что риф,  грубо  говоря,  можно
разделить на пять участков: глубоководье с внешней стороны лагуны,  песчаную
полосу с разбросанными вдоль берега камнями (вроде "Св. Павла") и три секции
самой коралловой постройки.  Каждый  из  пяти  участков  представлял  особую
картину. Для начала мы отправились на участок,  который  прозвали  "Кладбище
Оленей", или "Уголок Лэнсье".
   Пока мы скользили над зоной песка, я лежал  спиной  к  жаркому  утреннему
солнцу  на  маленькой  носовой  палубе  и  сквозь  прозрачную   толщу   воды
рассматривал обитателей грунта. Сперва  в  поле  зрения  возникло  скопление
голожаберных и диковинных членистых  трубок  Sinuctus,  их  сменили  полчища
больших красных морских  звезд  под  тонким  слоем  песка,  поверх  которого
расположилось множество  звезд  другого  вида,  круглых  и  толстых,  словно
пудинг, с короткими тупыми щупальцами, так что  они  казались  зубчатыми  по
краю.  На  их  желто-оранжевом  теле  блестел  частокол  черных  как   смоль
конических игл, похожих на шипы розы.
   Но вот замелькали коралловые глыбы, чаще и  чаще;  наконец  песок  совсем
исчез, и мы пошли над цветистым персидским ковром из водорослей и  кораллов,
распугивая стайки ярких рыбок. У намеченной им точки Авель выключил мотор  и
бросил за борт якорь - железную болванку с кольцом.  Глубина  в  этом  месте
была неполных два метра, и вода такая прозрачная,  что  рядом  с  ней  водка
показалась бы мутной. Быстро напялив маски, мы перевалили через борт  в  мир
настолько  волшебный,  что  он  превосходил  все  когда-либо  читанные   или
слышанные поэтические описания сказочных стран. Первое впечатление  -  оргия
красок: золотой, пурпурной, зеленой,  оранжевой,  красной  со  всевозможными
промежуточными  оттенками.  Придя   в   себя   от   восхищения,   вызванного
многоцветьем вы отдавали  дань  не  менее  восхитительным  формам.  На  этом
участке преобладали роговые кораллы, и он был в точности похож  на  огромное
кладбище . белых и цвета электрик охотничьих трофеев.  Некоторые  горгонарии
не  достигали  и  метра,  но  местами  будто  возвышались  белые  и  голубые
рождественские елки, между ветвями которых, как попугайчики  среди  деревьев
тропического  леса,  сновали  стайки  цветных  рыбешек.  Заросли  горгонарий
перемежались мозговиками, величиной когда с  пудинг,  а  когда  и  с  мягкое
кресло, с которыми соседствовал причудливый ансамбль изящных акропор, мягких
альционарий и водорослей.
   Обитатели  подводного  царства  ничуть  не  уступали   местообитанию   по
ошеломляющему и захватывающему дух разнообразию форм и расцветок.  Интересно
было отмечать параллели с наземной жизнью. Разноцветные рыбки порхали в лесу
горгонарий,  словно  птицы,  а  ниже  черно-белые  помацентры  ходили  среди
акропор, подобно  зебровым  стадам.  Из  трещин  в  коралле  навстречу  вам,
нарушителю границ, смело выскакивала шоколадная и  розовая  губастая  рыбка,
расправив плавники подобно тому, как слон, идя в атаку, расправляет  уши.  В
густой тени рыскали по-тигриному оранжево-черные рыбы; с  легкостью  газелей
или антилоп проносились стаи стройных оранжево-коричневых рыбок. В трещинах,
подобно спящим ежам, лежали  их  морские  тезки  -  ярко-синие,  нефритовые,
бледно-лиловые.
   Плывя через этот волшебный  мир,  одурманенный  красками  и  причудливыми
формами, я обогнул рощу горгонарий с ярко-голубыми шипами на каждом  луче  и
очутился над песчаной прогалиной, пестрящей улитками и морскими  ежами  двух
цветов - пурпурными и черными. В воде  над  ними  парило  с  полсотни  рыбок
длиной около десяти сантиметров, коим суждено было стать моими любимцами.  В
первую минуту они показались мне светло-зелеными; это был нежный, прекрасный
оттенок зелени раскрывающихся липовых почек,  и  каждая  рыбка  переливалась
так, будто ее покрыли лаком. Однако меня ожидал сюрприз: потревоженные  моим
появлением, рыбки начали уходить, я последовал  за  ними,  они  повернули  и
вдруг  из  нежно-зеленых  стали  синими  с  лаковым   переливом.   Это   был
изумительный синий цвет, каким средневековые художники писали  одеяния  девы
Марии.
   Завороженный внезапным превращением, я обогнал рыбок,  повернулся  к  ним
лицом, и тотчас они опять оказались зелеными! Эффект этот  был  так  красив,
что я полчаса гонялся за несчастными рыбками, заставляя их  поворачивать,  и
они становились то  синими,  то  зелеными,  смотря  под  каким  углом  падал
солнечный свет. И так как все рыбки поворачивали  вместе,  цвет  их  менялся
одновременно, что меня особенно поражало. В  конце  концов  им  надоело  мое
внимание, они решительно удалились в горгонариевые заросли, где я не мог  за
ними угнаться, и пропали из виду. Однако я уже определил  им  место  в  ряду
самых  изумительных  обитателей  рифа.  Остальные   -   пурпурные,   желтые,
бронзовые,  бордовые,  пятнистые,  полосатые,  крапчатые,  удивляющие   глаз
необычными формами и размерами, - тоже были великолепны,  но  олицетворением
рифовой фауны для меня осталась рыба-лист, она же хромис, или,  по-научному,
Cromiis selurialis.
   Авель не был молчуном, напротив,  в  нужных  случаях  он  делался  весьма
речистым,  но,  если  наши  замечания  или   указания   представлялись   ему
неразумными, он предпочитал отмалчиваться.
   - Авель, - серьезно объявляли мы ему, - сегодня только короткая прогулка.
   Взгляд Авеля устремлен на  что-то  в  голубой  дали;  а  может  быть,  он
погрузился в транс.
   - Короткая прогулка, - повторяете вы. - Нам нужно  вернуться  к  половине
девятого.
   Авель переводит па вас невидящий взор.
   - Ты слышишь? - стараетесь вы перекричать тарахтящий мотор.
   Отсутствующие глаза Авеля отрываются от вашей персоны и  снова  созерцают
горизонт.
   Вы возвращаетесь в гостиницу к половине десятого,  платите  за  экскурсию
вдвое больше того, что  намеревались  потратить,  и  нисколько  об  этом  не
жалеете. Авель лучше вас знал, что вам нужно.
   После того как мы несколько раз насладились чудесами горгонариевого леса,
Авель без предупреждения привез нас на участок, который  мы  потом  прозвали
"посудной лавкой". Погрузившись в воду, мы  с  удивлением  вместо  ожидаемых
нами колючих зарослей узрели коричневые кораллы в виде больших  тарелок  или
мисок, с ямками, как у хрустящих хлебцев.  Где-то  они  громоздились  кучей,
словно немытая посуда некоего великана, где-то  складывались  в  грандиозные
канделябры или же фонтаны в стиле рококо, какие можно  видеть  в  прекрасном
саду уединенного французского замка или итальянской виллы. Это  было  что-то
совершенно новое: в горгонариевом лесу можно плавать вместе с рыбами,  здесь
же, если мы подходили слишком близко, они просто исчезали среди "посуды",  и
не последуешь за ними. Пришлось освоить  новую  тактику.  Спокойно  лежа  на
воде, мы ждали, когда рыбы сами к нам подойдут.
   Здесь я впервые увидел занкла, или мавританского  идола.  Удивительнейшая
рыба: представьте себе  расписанный  желтыми,  белыми  и  черными  полосами,
летящий боком  самолет  с  заостренными  на  концах  треугольными  крыльями,
маленьким тупым хвостом и сильно выступающим двигателем -  вот  вам  подобие
занкла.
   И в той же "посудной лавке" я неожиданно очутился  в  обществе  множества
кораллово-розовых и оранжевых рыбок  длиной  десять-пятнадцать  сантиметров.
Плыву, наблюдая улитку, которая  невесть  почему  встала  торчком,  вдруг  в
боковом окошке маски мелькнуло что-то красное, и в  следующую  секунду  меня
окружили эти красавицы. Неторопливо перемещаясь в воде, они  подходили  чуть
ли не вплотную и обозревали меня огромными, проникновенными черными глазами.
Я обрадовался, узнав в них рыб,  которых  давно  мечтал  увидеть  и  которых
англичане называют "тоскующая белка". Меткое название: рыбки глядели на меня
с такой печалью, будто у них только что состоялся неприятнейший  разговор  с
управляющим  банка.  Казалось,  они  вот-вот  расплачутся.  Стремясь  как-то
утешить этих страдалиц и развеять их тоску, я нырнул и перевернул лежащую на
дне глыбу мертвого коралла, под которой скопились полчища лакомых  креветок,
крабов, червей и сатанинского вида черных морских звезд  с  покрытыми  неким
подобием меха, извивающимися по-змеиному лучами. Все рыбы,  как  правило,  с
восторгом  набрасывались  на  такое  угощение,  но  "тоскующие  белки"  лишь
горестно поглядели на меня и тихо удалились. Чем-то я им явно не понравился.
   Плавая на рифе,  мы  буквально  уставали  от  ошеломляющего  разнообразия
окружавших нас со всех сторон организмов.  За  четыре  с  половиной  месяца,
проведенных нами на Маврикии,. мы почти каждый день навещали  риф  и  всякий
раз наблюдали по меньшей мере четыре не встреченных прежде вида  рыб.  И  уж
совсем я отчаялся, когда под  конец  визита  Авель  отвез  нас  на  участок,
который мы окрестили "цветником":  за  какой-нибудь  час  я  насчитал  здесь
шестнадцать видов, которых не встречал за четыре предыдущих месяца  плавания
с маской, - умопомрачительный, непревзойденный рекорд!
   Звание цветника было присвоено секции рифа, где глубина  редко  превышала
один метр, а местами и вовсе уменьшалась до трех десятков  сантиметров,  так
что надо было искать протоки, чтобы не поцарапать грудь или колени. В  такой
мелкой воде краски казались еще ярче, и здесь обитали кораллы, какие нам  не
попадались  на  других  участках.  Например,  одиночный  грибовидный  коралл
фунгия, который, в отличие от большинства кораллов, не образует  колоний,  а
перемещается с места на место на грунте. На вид  как  будто  нижняя  сторона
крупного розово-красного и коричневого гриба; и  лишь  когда  между  жабрами
высовываются, помахивая, маленькие светло-желтые  щупальца,:  вы  понимаете,
что перед вами живое создание. Другие кораллы напоминали горки крохотных,  с
ноготь мизинца, зеленых хризантем, которые  непрестанно  шевелились,  словно
овеваемые неким подводным ветром. Были тут кораллы яркой кобальтовой  синевы
и  разных  оттенков  красного   цвета   -   от   кровавого   до   нежнейшего
закатно-розового. Иные коралловые шапки, величиной с большой  букет  цветов,
выглядели так, будто над ними  потрудился  специалист  по  фигурной  стрижке
кустов. До того аккуратная круглая форма, никак не верится, что кораллы сами
так растут. Присмотришься поближе - каждая шапка состоит как бы из множества
обсыпанных снегом крохотных елочек.
   Эти белые шапки пользовались особенным  расположением  хромисов,  которые
постоянно держались поблизости от них и при  малейшей  опасности  укрывалась
между "елочками". Встретив возле  такого  коралла  около  полусотни  мальков
рыбы-лист, я обнаружил, что на  этой  стадии  хромисы  не  обладают  зеленой
иризацией и окрашены в намного более светлый,  чем  взрослые  особи,  но  не
менее  изысканный,  небесно-голубой   цвет.   Я   устроил   себе   небольшое
развлечение: протяну руку - поблескивающая мелюзга тотчас  скрывается  между
веточками коралла, отниму - высыпает  наружу,  словно  голубое  конфетти  из
зимнего леса.
   В "цветнике" мы наблюдали  наибольшее  количество  видов  на  минимальной
площади. Картина преинтересная,  тем  более,  что  малая  глубина  позволяла
рассмотреть рыб совсем близко. Меня неизменно тешил единорог: тело плоское и
удлиненное, ярко-зеленое с оранжевыми пятнами; над  глазом  кривая  колючка,
словно рог; рыло оранжевое;  глаза  -  в  оранжевую  и  черную  полоску.  За
шероховатую кожу англичане прозвали  этот  вид  рыба-напильник.  К  тому  же
подотряду  относится  спинорог  с  трудно  произносимым  местным   названием
хумухуму-нукунуку-а-пуаа. Высокое тело спинорога тоже сжато с боков, но рыло
не вытянутое, как у единорога, лик надутый и  грозный,  точно  у  бригадного
генерала,   обозревающего   неряшливых   рекрутов.   Впечатление   суровости
усугубляется черно-бело-серым  полосатым  "мундиром"  и  ярко-синей  полосой
поверх  рыла,  напоминающей  густые  брови.  Своим  именем  спинорог  обязан
своеобразному защитному устройству:  как  и  единорог,  он  вооружен  кривой
колючкой, но она расположена позади глаз и обычно прижата к спине; когда  же
спинорога преследует враг, шип прочно запирается  в  вертикальном  положении
второй, меньшей колючкой -  попробуй  заглотай!  А  если  спинорог  поднимет
первую колючку, укрывшись в полостях кораллов,  его  можно  извлечь  оттуда,
только разломав убежище.
   В этой же секции рифа произошел  случай,  напомнивший  мне  мое  детство,
когда я в Греции выходил в  море  с  рыбаками.  Плывя  вдоль  ложбины  между
многоцветными глыбами коралла, я вышел на песчаную прогалину в одно время  с
осьминогом, который как раз надумал сменить позицию на рифе. Меня  неприятно
поразило его сходство с горбуном в развевающемся плаще из метровых  щупалец.
Приметив меня, осьминог прибавил ходу, однако путь  к  собственно  рифу  был
прегражден, и он укрылся в коралловой глыбе  посреди  прогалины.  Я  подплыл
поближе узнать, чем он там занят, и  увидел,  что  осьминог  втиснулся  или,
скорее, просочился в узкую трещину  и,  как  заведено  у  этих  головоногих,
прищурил глаза, чтобы не выдали его.  При  этом  кожа  осьминога  -  обычная
реакция на опасность - переливалась самыми  неожиданными  красками,  включая
синюю и зеленую, и удивительный фейерверк  отнюдь  не  демаскировал  его,  а
только помогал лучше сливаться с цветистым фоном. Находясь примерно в  метре
от осьминога, я прикидывал, как бы его спугнуть; в эту  минуту  из-за  моего
плеча  метнулась  вперед  острога  и  вонзилась  в  тело  моллюска,  который
мгновенно  уподобился  голове  Медузы  с  извивающимися   щупальцами-змеями.
Незаметно подошедший на лодке Авель торжествующе втащил на борт  корчащегося
осьминога,, меж тем как в воде вокруг  меня  расплылись  большие  чернильные
сгустки.
   Извлекаемый из воды и брызжущий чернилами  перед  вашим  носом  умирающий
осьминог  -  не  самое  приятное  из  моих  воспоминаний  о  восхитительном,
неописуемо прекрасном и многоликом маврикийском  рифе.  Люди  расхищают  его
сокровища, ловят рыбу сверх меры, собирают раковины  для  продажи,  взрывают
кораллы, чтобы жалкие остатки  изумительных  живых  организмов  пылились  за
морями на каминной полке самодовольного туриста.  Будем  же  надеяться,  что
власти Маврикия последуют просвещенному примеру других правительств,  скажем
сейшельского и танзанийского, и объявят риф морским заповедником, чтобы  его
красота всегда могла радовать как гостей, так и самих маврикийцев, ведь  риф
- общедоступный чудодейственный эликсир.

   Когда я пишу эти строки, серое небо за окном сеет мелкий снежок, но стоит
мне закрыть глаза, и  я  вижу  перед  собой  великолепие  рифа,  и  на  душе
становится тепло и радостно.
   В "цветнике" мне встретилось  однажды  огромное  скопление  хромисов.  На
площади около пяти квадратных метров собралось не менее двух  тысяч  особей.
Это было  нечто  незабываемое:  около  получаса  я  плавал  то  будто  среди
приветствующей весну зеленой листвы, то в окружении упавших в воду  и  чудом
принявших рыбий облик осколков голубого  средиземноморского  неба.  В  конце
концов, одурманенный и ослепленный, я отыскал свободную от  морских  ежей  и
крылаток гладкую коралловую глыбу, и сел на нее.  Глубина  здесь  была  чуть
больше полуметра, я снял маску, и моему взгляду предстали  уходящие  волнами
вдаль горы Маврикия. Бугор за бугром оттопыривали зеленое покрывало  леса  и
клеточек сахарного тростника, словно чьи-то беспокойные локти и колени. А  в
небе над ними изогнулись целых пять радуг. Я пришел к выводу,  что  Маврикий
мне очень по душе.

   6
   ЗА УДАВАМИ

   Судно настойчиво проталкивалось через голубые гряды  волн  туда,  где  на
фоне желтой и зеленой утренней зари угрюмо возвышался  суровый  щит  острова
Круглого.
   Прошел год после нашего короткого визита на остров, теперь мы  собирались
провести на этом  нелюдимейшем  клочке  земли  четыре  дня  и  припасли  все
необходимое.  Помимо  обычного  походного  снаряжения   взяли   канистры   с
драгоценной водой и много  продуктов.  Когда  идешь  на  остров,  где  можно
надолго застрять из-за внезапного ухудшения погоды, не следует скупиться  на
съестные припасы. Правда, количество и вес этих самых припасов  предписывали
нам разбить лагерь в районе причального камня; достаточно  далеко  от  него,
чтобы не опасаться бурного моря, но не настолько далеко, чтобы мы не  смогли
дотащить туда наше имущество.
   Погода была милостива к нам, так что при выгрузке провианта и  снаряжения
обошлось без происшествий, однако перетаскивать груз почти за  сотню  метров
до избранной нами стоянки в  расщелине  оказалось  очень  утомительно,  хотя
солнце только-только поднялось над горизонтом и остров  заслонял  его  своим
массивом. Обливаясь потом и чертыхаясь,  мы  волокли  вверх  по  каменистому
склону палатку,  провизию,  тяжелые  канистры  и  называли  себя  последними
дурнями за то, что пустились в такое предприятие. Эта мысль посещала нас и в
последующие дни.
   Поставить палатку оказалось далеко не просто: в одном месте грунт слишком
твердый, даже стальной колышек не входит, в другом чересчур рыхлый, крошится
и рассыпается в пыль. В конце концов, выбившись из сил, мы кое-как  натянули
палатку, закрепив оттяжки за шершавые туфовые зубцы  -  даст  бог,  выдержат
напор ветра. Не очень-то надежно, зато палатка обеспечила нас тем,  что  так
необходимо на острове Круглом, - тенью. Только тот, кому доводилось провести
день под жгучими лучами солнца на иссушенном клочке земли, знает,  что  тень
от игрушечного зонтика может быть не менее желанной, чем глубокая прохладная
пещера. И что даже горячая питьевая вода лучше, чем никакая.
   Убедившись,  что  мы  устроены  и  знаем,  как  пользоваться  портативной
радиостанцией - единственной нашей связью с внешним миром, - Вахаб  вернулся
на  доброе  суденышко  "Сфир-на"  (сиречь  "Молот-рыба"),   и   вскоре   оно
превратилось в  пятнышко  среди  моря,  направляясь  мимо  Ганнерс-Куойна  к
голубеющим вдали туманным горам Маврикия. К  тому  времени,  когда  канистры
наконец стали в нужном нам порядке, мы почему-то до  того  вымотались,  что,
довольствовавшись легким ужином (от жары сов