аком
пара.  Оказалось, что огромный  тягач с таким  же  огромным прицепом надумал
проскочить через переезд  перед  нашим  поездом. Никакого  резона  для такой
бравады усмотреть  нельзя было. Как бы то ни  было, тягач  проскочил, но  мы
столкнулись  с  концом прицепа  и смяли его. О  силе удара  говорило то, что
стальной скотосбрасыватель локомотива смялся, будто спагетти, и пришлось нам
ждать три часа другого локомотива. Больше  я ни разу не  просвещал  Питера о
радостях  путешествия  по железной  дороге. А он был так  счастлив, когда  в
Сан-Франциско покинул опасное средство  передвижения, что мы успели отъехать
довольно  далеко  от  вокзала, прежде чем я обнаружил, что он забыл весь мой
гардероб в одном из шкафов нашего спального вагона.
     В заключение, успев полюбить Сан-Франциско и возненавидеть Лос-Анджелес
(кому это взбрело на ум назвать сей город ангельским?), я выступил с лекцией
в  одном  невероятно  эксклюзивном  и  роскошном  загородном  клубе,  членом
которого  мог  стать  только  человек с первым  миллионом  в кубышке.  Самое
подходящее место, сказал я себе, для  сбора подаяния. Клуб кишел не знающими
счета  деньгам американскими  нуворишами;  женщины  с фиолетовыми  волосами,
шеями стервятников  и  красноречиво  просвечивающими через естественный  или
искусственный  загар крохотными  шрамами от очередной  пластической операции
были обвешаны  драгоценностями,  как рождественская елка игрушками, и каждый
шаг их сопровождался мелодичным  дзиньканьем. Замани я какую-нибудь из них в
кусты, подумалось мне, и обдери с  нее побрякушки, моей добычи достало бы на
то,  чтобы  сделать  Трест  платежеспособным   не   на   один   год.  Однако
джентльменский инстинкт удержал меня от такого способа легко и быстро добыть
средства для спасения зверей.
     Принадлежащих этим дамам  особей мужского пола отличал  солидный --  не
меньше тридцати -- сорока килограммов -- избыточный вес, красный цвет пухлых
лиц,  напоминающих  воспаленные младенческие  попки,  и  полнозвучный  голос
людей, полощущих  горло  гравием. Они разъезжали по полю для игры в гольф на
электрических колясках, избавляющих от  риска похудеть. До  сих  пор я в США
встречал только обаятельных, цивилизованных, приятных и исключительно щедрых
людей,  так что  это собрание  монстров произвело на меня,  мягко выражаясь,
отталкивающее  впечатление.  По  плану  мое выступление перед  этими  рожами
должно было состояться после обеда, коему предшествовали два часа невиданной
попойки. Заказав стаканчик виски, я получил нечто  вроде небольшой цветочной
вазы,  содержащей двести пятьдесят  граммов спиртного,  четыре кубика  льда,
каждый из которых мог пустить  ко дну  "Титаник", и  чайную ложку  содовой с
парой-тройкой заблудших пузырьков газа.
     К тому времени, когда подали обед, мои  потенциальные  слушатели успели
основательно нагрузиться. Естественно, к каждому блюду подавались надлежащие
вина, а в заключение -- бренди в кубках величиной с супницу. Сидевшая  рядом
со  мной   дама  (согбенная  под  тяжестью  недурной   имитации  королевских
драгоценностей) явно соблюдала диету,  заботясь о своем здоровье, и налегала
на  жидкости,  пренебрегая  более  плотной пищей. Обращенные  ко мне  редкие
реплики  соседки  произносились,  насколько  я мог  разобрать,  на одном  из
наиболее  цветистых и замысловатых  среднеевропейских  диалектов. Я  вежливо
кивал  и  отвечал:  "Да", "В самом  деле?",  "О" --  и так далее  в столь же
глубокомысленном   духе.   Но   вот   наступила   великая  минута.  Деятель,
организовавший  для  меня сие тяжкое  испытание, встал и, вступив в неравный
бой   с   гулом   послеобеденной   застольной   беседы,  произнес   короткую
вступительную  речь,  из которой  я  не  разобрал  ни слова, после  чего сел
обратно на свой стул, слегка пошатываясь. Пришла  моя очередь встать, и  все
замолкли, тупо глядя на меня.
     Я    разразился   речью,   страстно   призывая   самых    несимпатичных
млекопитающих,  с  какими меня когда-либо сводила судьба,  прийти  на помощь
животному миру. Ораторствуя под  приглушенный  шепот участников застолья,  я
вдруг обратил  внимание на странные звуки  рядом с моим локтем. Оглянулся  и
обнаружил без особого  удивления,  что особа с  королевскими драгоценностями
(явно  убаюканная моим  ласкающим  слух английским акцентом)  уснула, причем
отягощенная побрякушками  бесчувственная  голова  ее опустилась  на тарелку,
содержащую, увы, роскошное клубничное  суфле. Лицо особы окунулось в розовую
кашицу, и в лад тяжелому дыханию  клубничное суфле громко и весело булькало,
как если бы  кто-то  надумал втягивать  в  себя  через  соломинку  фруктовый
пломбир.
     Я был только рад  прервать свою лекцию и с не меньшей  радостью покинул
на другой день эксклюзивный клуб, обогатившись жалкой сотней долларов.
     Нам было  важно  попасть на  утренний  самолет  до  Нью-Йорка, где была
назначена следующая лекция и где меня ожидали телевидение, радио и пресса. А
потому с утра пораньше, позавтракав и собрав вещи, я поспешил в номер Питера
-- проверить, не  проспал ли он. Мне предложил войти его  печальный,  полный
душевной  боли голос.  На кровати лежал поднос с завтраком, самого же Питера
не было видно.
     -- Где ты? -- воззвал я.
     -- Здесь, дружище Джерри, здесь,-- откликнулся он из ванной.
     Заглянув  в  ванную, я  увидел,  что Питер стоит  нагишом с  выражением
крайнего ужаса на лице, прижимая к животу большое полотенце.
     -- Что с тобой? -- удивился я.
     -- Посмотри,-- прохрипел он, указывая куда-то вниз.
     Я  посмотрел  и  увидел,  как по его  ноге струится  кровь, собираясь в
лужицу на дне ванны.
     -- Боже милостивый! Что ты натворил?
     -- Не знаю,--  ответил Питер; казалось, он вот-вот  заплачет.-- Похоже,
порезался перстнем, когда вытирался.
     --  Ясно, пошли, ложись  на  кровать, я  проверю,  что  там  у  тебя,--
распорядился я, не  слишком милосердно  говоря себе,  что  Питер  конечно же
должен был порезаться перстнем именно тогда, когда у нас туго со временем.
     Он послушался, и я  увидел, что перстень почти совсем перерезал крупный
сосуд  на  такой части тела Питера, где наложение жгута неизбежно превратило
бы   моего  друга  и  помощника   в  кастрата.  Как  укротить  кровотечение?
Лихорадочно озираясь,  я остановил свой взор на солонке, стоящей на подносе.
Живо  стерев с  ранки кровь, я высыпал на  нее всю соль.  Результат  был  не
совсем  таким,  на  какой я  рассчитывал. Вспомнив  все,  чему  его  учили в
хореографическом  училище,  Питер  взмыл  над  кроватью  в  прыжке, которому
позавидовал бы сам  Нижинский, разбрызгивая кровь и  рассыпая во все стороны
соль; при  этом  издаваемые  им вопли явно соответствовали болевым ощущениям
бедняги. Мы  описали несколько кругов по комнате, прежде чем я  настиг его и
снова уложил на кровать; пришлось пообещать, что  больше не стану лечить его
солью. Разумеется, от всей этой беготни кровь потекла еще сильнее, напоминая
маленький  фонтан.  Было очевидно,  что необходимо  принять энергичные меры,
чтобы Питер вовсе не истек кровью и чтобы мы все-таки успели на наш самолет.
     Я позвонил дежурному администратору.
     -- У вас, наверно, есть аптечка?
     -- А что случилось?
     -- Мой друг  порезался,--  ответил я:  дескать,  с кем  не случается во
время бритья.
     Могу ли я спуститься за аптечкой?  Конечно, могу. Велев Питеру лежать и
не двигаться, я сбежал вниз и очутился у стойки администратора  одновременно
со стайкой весело смеющихся американских девчушек, которые обступили меня со
всех сторон.
     -- Я так  сожалею о случившемся с вашим другом,-- сказал администратор,
кладя на стойку аптечку.-- И где же он порезался?
     --   Я...   э...  ну,  это...  простая  царапина,  вот  только   кровь,
понимаете,-- промямлил я.
     Девчушки с интересом уставились  на  меня,  услышав  английский акцент.
Администратор открыл аптечку, порылся и достал липкий пластырь.
     -- Может быть, это пригодится? -- сочувственно осведомился он.
     Окруженный невинными  созданиями, я затруднялся объяснить,  что  липкий
пластырь вряд ли хорош для той части тела, которую я собирался латать.
     --  Возьму-ка  я  всю  коробку,--  сказал  я,  сопровождая  свои  слова
действием.-- Так будет проще, понимаете.
     --   Конечно,  сэр,  конечно,--  отозвался   администратор.--  Но   это
государственное имущество.
     -- Не сомневаюсь, что  там есть все необходимое.-- Я прижал  коробку  к
груди и стал протискиваться через стайку юных  леди.--  Я только посмотрю...
огромное спасибо... верну ее вам.
     С этими  словами  я скрылся в  лифте.  Благополучно вернувшись  в номер
Питера,  я  принялся изучать  богатое содержимое  аптечки.  Здесь  были  все
известные человечеству  медикаменты. За исключением средств, останавливающих
кровотечение.  Однако,  покопавшись в этом роге изобилия,  я нащупал баночку
аэрозоля с надписью "Ньюскин".  Нажал на кнопку -- вырвалась струйка тонких,
как паутина, волокон, которые тут же затвердели.
     -- То самое, что нам нужно,-- подбодрил я Питера, пытаясь в то же время
сообразить, что же это за вещество.
     Нажав  пальцем на сосуд, чтобы остановить кровотечение, я  другой рукой
направил  туда  струю  из  аэрозоля.  Видимо,  я  перестарался,  потому  что
гениталии  Питера,  окутанные облаком паутины, мигом  уподобились  одному из
наиболее пышных и своеобразных южноамериканских птичьих  гнезд. Кровотечение
было  остановлено, однако я  спрашивал  себя, не  начнет ли  эта конструкция
сжиматься, высыхая. Мои опасения не оправдались, и через несколько  секунд я
заставил Питера  живо одеться, после чего  мы  помчались  в  аэропорт, где в
последнюю минуту успели занять свои места в самолете.
     В  Нью-Йорке  я снова  встретился с Томом  Лавджоем,  и  мы разработали
юридическую формулу,  согласно которой  появился Международный  трест охраны
диких животных  в качестве отделения нашего Треста, наделенного полномочиями
собирать  средства  для  наших  целей. Пожалуй, вернее будет сказать, что  я
изложил  Тому,  в  чем  нуждается  Джерсийский  трест,  а он  уже  мастерски
разработал соответствующий план.
     Конечно, не всегда процедура сбора подаяния доставляет удовольствие, но
в  данном случае я был вполне  вознагражден встречами  с чудесными,  щедрыми
людьми, которые к тому же сплотились вокруг идеи МТОДЖ и учредили наш первый
Совет директоров. В последующие  годы благодарность нашим друзьям  неизменно
росла, ибо большая часть щедрых взносов и грантов поступает из-за Атлантики,
и без такой замечательной помощи наше развитие шло бы куда медленнее. Однако
я  должен   подчеркнуть,  что   столь  желанный  американский   экспорт   не
ограничивается  долларами, и  тут самое  время  вернуться  к  мадагаскарским
лемурам, выступающим в несколько неожиданной роли сватов.
     Дьюкский  университет  в  Северной Каролине  по  праву  славился  своей
коллекцией лемуров, самой большой за пределами Мадагаскара, и его сотрудники
достигли замечательных успехов  в изучении и размножении этих животных.  Тем
сильнее  было  мое потрясение,  когда  в письме профессора Франсуа  Бурльера
(одного из виднейших приматологов Франции), члена нашего  Научного совета, я
прочел,  что  поговаривают  об отказе  университета от  упомянутой коллекции
из-за недостатка средств.  Профессор спрашивал: не может ли Трест что-нибудь
сделать?  Разумеется,  финансовой помощи  мы  не могли  оказать, однако если
страшная  новость  о  нависшей  над  коллекцией  угрозе   подтвердится,   мы
постарались  бы приютить несколько видов. Как раз в  это время  я  собирался
вновь  направиться  со  своим кувшином к источнику  американских долларов, а
потому  позвонил в наше  заокеанское отделение  и  сказал, что  хотел  бы до
начала нового разбойного набега на Америку посетить Дьюкский университет. За
согласием дело не стало, и мы договорились,  что я  полечу в Дарем, где меня
встретит многострадальная Марго  Рокфеллер, чья  дочь Кэролайн училась в том
самом университете. Исполненная, как всегда, энтузиазма,  Марго ждала меня в
аэропорту,  и  по  дороге в университет я просветил ее относительно важности
дьюкской коллекции приматов.
     -- Но если они так чертовски важны,-- последовал естественный вопрос,--
почему университет не желает их содержать должным образом?
     -- Понятия  не имею.  Могу лишь предположить, что  бывшие  его  питомцы
больше  заинтересованы в поддержке местной футбольной команды,  чем каких-то
там вонючих лемуров.
     --  Ну,  знаешь,  это  просто  позор,  если коллекция  в самом деле так
важна,-- воинственно заключила Марго.
     Прибыв на место, я  обнаружил, что для  нас, как говорится,  расстелили
красную  ковровую  дорожку.  Сразу  же  началась экскурсия  в  сопровождении
гогочущих профессоров.  Три  часа  я пребывал в  своей стихии,  переходя  от
клетки к клетке и любуясь  дивными  животными --  яркими,  как  флаг, рыжими
вари, сидящими в  ряд этаким декоративным бордюром кольцехвостами, сифаками,
одетыми в  светлую серебристую  шерсть, с огромными золотистыми  глазами  на
бархатно-черной мордочке -- ни  дать  ни  взять  старинные  детские  игрушки
"мартышка  на  ласточке".  Были  тут и лемуры-монгоц с мехом разных оттенков
шоколадного  цвета,  чьи светлые глаза  почему-то  придавали им  хищный вид,
карликовые лемуры, пушинками порхавшие по воздуху в своих клетках, на голове
величиной  с  грецкий орех -- большущие глаза цвета топаза и тонкие лепестки
ушей.
     За ленчем мы только и  говорили что о лемурах, и я  видел, как бедняжка
Марго скучнеет под  напором научных словоизлияний.  Да я и сам довольно туго
соображал после длительного  перелета. Перекусив, мы еще два часа пообщались
с  лемурами; наконец мы с  Марго побрели обратно в свой мотель, памятуя, что
добрейшие профессора устраивают вечером званый обед в нашу честь.
     -- Честное слово, не выдержу,-- жалобно произнесла Марго.-- Вообще-то я
не  против, но я и  половины  не понимаю  из того, что они говорят. Эти люди
всегда употребляют такие многосложные слова?
     --  Всегда,--  печально  отозвался  я.-- Сразу  видно,  ты не  привыкла
общаться   с   учеными  людьми,  которые  не   водят  знакомства  с   такими
невежественными простолюдинами, как мы с тобой.
     -- Не знаю даже, как я вынесу этот обед,-- сказала Марго.
     -- А тебе и  не  обязательно приходить.  Обед-то  ведь в мою честь. Мне
придется пойти, а ты можешь сказать, что подвернула ногу или еще что-нибудь.
     --  Нет,  милый,-- мученическим тоном  возразила Марго,--  я оставалась
тебе верна до сих пор, не изменю и сегодня вечером.
     --  Зайди в  мой номер  перед выходом,  и я налью тебе стаканчик, чтобы
настроить на нужный лад для вечеринки,-- заключил я.
     Мы и впрямь попытались настроиться при помощи бутылочки виски и явились
в дом, где был назначен прием, порозовевшие и полные поддельного благодушия.
К  счастью,  остальные  гости уже  успели пропустить  по два-три  стаканчика
(таких размеров, какие увидишь только в США), а потому наше появление прошло
незамеченным.  Все профессора пришли со  своими женами, кои тоже изъяснялись
многосложными словами.  Куда до  них нам с  Марго... Ее лицо выражало полную
растерянность,  да я и сам лихорадочно озирался  в поисках укромного уголка,
когда  мой взор вдруг остановился на весьма привлекательной молодой женщине,
которая сидела на  мягком  пуфе, потягивая какой-то напиток. Посмотрел на ее
пальцы  -- колец нет,  посмотрел  кругом  -- нет ли вблизи ее  какого-нибудь
исполненного собственнических  чувств мускулистого молодца.  Никого. Одна из
милых мне черт Америки -- вы можете подойти к незнакомке и представиться, не
опасаясь, что она лишится чувств от ужаса. И я не стал мешкать.
     -- Привет, я -- Джерри Даррелл.
     -- Знаю,-- сказала она.-- Я Ли Макджордж.
     -- Чем  вы  занимаетесь? --  спросил  я.  "Хоть  бы  не  ответила,  что
помолвлена с одним из профессоров и обручальное кольцо находится в чистке".
     -- Научными исследованиями,-- сказала она.
     -- И что же вы исследуете?
     "Хоть  бы   не  ответила  --   психологию,   или  ядерную  физику,  или
исторические драмы второй половины XVII века..."
     --  Я  изучаю  общение  животных, во всяком  случае  такова  тема  моей
докторской диссертации.
     Я  ошалело  воззрился на нее. Назовись она  дочерью индейского  вождя и
марсианки, и то я не был бы так поражен. Общение животных  во всех его видах
-- предмет, безмерно интересующий меня.
     -- Общение животных? --  тупо молвил я.-- Вы  подразумеваете всякие эти
свисты, хрюканье, писк  и прочие звуки, при помощи которых животные общаются
друг с другом?
     -- Грубо говоря -- да. Я проработала  два года в  поле на  Мадагаскаре,
изучала звуки, издаваемые лесными обитателями.
     Я  пожирал ее глазами. Конечно,  она была  хороша  собой,  но сочетание
привлекательности с изучением общения животных делало ее в моих глазах  чуть
ли не богиней.
     --  Не уходите,--  сказал я,--  сейчас  я  наполню наши  стаканы,  и вы
расскажете мне про Мадагаскар. Мне еще не доводилось там бывать.
     Следующие два часа мы говорили про Мадагаскар и с жаром  обсуждали тему
общения животных. Пусть наши взгляды не во всем сходятся, говорил я себе, во
всяком  случае  у  нас,  двух млекопитающих,  так  сказать,  нет  проблем  с
общением.
     Когда часы пробили десять, хозяин встал и объявил, что наступило  время
обеда. Я думал,  что обед подадут в его доме,  однако выяснилось, что мы все
отправимся в какой-то ресторан. Выяснилось также, что только Ли знает дорогу
к  сему  водопою,  а  потому ей  было поручено  возглавить кортеж  на  своем
автомобиле.
     --  Отлично,--  твердо  произнес я,--  поеду с  вами,  чтобы  мы  могли
продолжить нашу беседу.
     У Ли была маленькая машина, почему-то полная  сухих листьев и  собачьей
шерсти, и  мы  тронулись в  путь,  сопровождаемые  развеселой  профессорской
компанией с Марго где-то в середине кортежа. Увлеченные своей дискуссией, мы
не заметили, как  Ли  повернула куда-то  не туда  и мы  катаемся  по  кругу,
увлекая  за собой доверчивых ученых мужей. В конце концов нам все же удалось
найти нужную улицу, и с опозданием в полтора часа мы прибыли в ресторан, где
нас  встретили  с  весьма  кислыми  минами.  За  обедом  мы с  Ли продолжали
дискутировать, и около двух часов ночи она отвезла меня в мой мотель.
     Проснувшись  утром, я  не особенно  удивился,  обнаружив, что  малейший
поворот  головы  сопровождается болевыми ощущениями. Стараясь не шевелиться,
лежал и  думал  о  Ли. Точно ли она такая умная  или это  показалось мне под
влиянием спиртного? Красива несомненно, но как насчет интеллекта? Я позвонил
доктору  Элисон Джолли,  видному  знатоку природы  Мадагаскара  и  поведения
лемуров.
     --  Скажи  мне,  Элисон,  ты  случайно  не знаешь девушку по  имени  Ли
Макджордж?
     -- Как же, знаю -- Дьюкский университет.
     -- И какого мнения ты о ней? -- Я затаил дыхание.
     -- Ну, я отнесла бы ее к числу самых одаренных исследователей в области
поведения животных, с кем я сталкивалась за последние годы.
     Следующую проблему было не так легко  разрешить. Может ли  рассчитывать
на успех у молодой симпатичной  девушки  тучный седой  мужчина,  по возрасту
годящийся ей в отцы? Человеку,  в чьи  сети попадались млекопитающие на всех
континентах, эта задача казалась неразрешимой. И тут вдруг  я сообразил, что
обладаю одним уникальным свойством: у меня есть  зоопарк. Из чего следовало,
что надо заманить Ли на Джерси и показать  ей мое единственное достояние. Но
как сделать это, не посеяв в душе девушки мрачных подозрений? Несколько дней
я ломал  голову над этой проблемой, потом меня вдруг осенило,  и я взялся за
телефон.
     -- Алло, это Ли Макджордж?
     -- Да.
     -- Говорит Джерри Даррелл.
     -- Знаю.
     -- Как вы догадались? -- опешил я.
     --  Среди  тех,