тязательным  именем Фокси[35]. Это  был  маленький,  изящный
серый лисенок с тонкими лапами, огромным хвостом  и быстрыми карими глазами.
Когда  его поймали, он был еще совсем маленьким, а  нам его принесли в трех-
или четырехмесячном возрасте. Размером  он был с  жесткошерстного терьера и,
по-видимому, полностью отказался от всех лисьих повадок. Я даже думаю, что в
глубине души  Фокси считал себя не  лисой,  а  собакой, и  он  действительно
усвоил многие собачьи манеры.  Мы  надели на него ошейник с цепочкой,  конец
которой  был  привязан  к кольцу.  Кольцо  могло  свободно  передвигаться по
проволоке, протянутой между двумя столбами. Это обеспечивало лисенку простор
для передвижения, и в то же время  цепь была достаточно коротка, чтобы он не
запутался в  ней. Ночью Фокси  спал в  большой,  застланной  травой  клетке.
Каждое  утро, когда  мы  выходили  во  двор,  он приветствовал нас громким и
протяжным радостным  воем.  Как  только  мы  открывали  клетку,  он  начинал
неистово вилять своим большим хвостом и приподнимал верхнюю губу,  обнажая в
восхитительной восторженной улыбке свои маленькие детские зубы.  Его восторг
достигал предела в тот момент, когда  его  вытаскивали из  клетки,  и в  эту
минуту приходилось быть  начеку: радость встречи настолько  захватывала его,
что он совершенно забывался и мог обмочить нас.
     Вскоре после того как он появился в лагере, мы обнаружили, что  в жизни
Фокси были  две страсти  -- цыплята и  сигаретные окурки. Цыплята  или за их
отсутствием   любые  другие  птицы  производили  на  лисенка  завораживающее
впечатление. Иногда одна  или  две  курицы из  курятника Паулы  появлялись в
расположении зверинца и  подходили к тому  месту,  где был  привязан  Фокси.
Лисенок  приникал  к земле, положив морду на передние лапы  и навострив уши,
его  хвост  при  этом  чуть  заметно  дрожал.  Куры  медленно  приближались,
поклевывая рассыпанные зерна и громко кудахтая; чем ближе они подходили, тем
ярче разгорались глаза у лисенка. Куры двигались  очень медленно, и терпение
у Фокси иссякало. Он бросался на кур задолго до  того, как они оказывались в
пределах досягаемости; с возбужденным тявканьем метался он на цепи, а куры с
истерическим  кудахтаньем  разбегались:  Фокси  приседал  и,  сияя  улыбкой,
оглядывался на нас, взбивая пыль ударами хвоста.
     Его  интерес к  окуркам  граничил  с  одержимостью.  Заметив окурок, он
набрасывался  на него и пожирал  с выражением глубочайшего отвращения. После
этого он с полчаса мучительно  кашлял, пил  без  конца  воду, после чего был
готов схватить следующий окурок. Но однажды Фокси получил урок на всю жизнь.
По  рассеянности  я  оставил  неподалеку от его  клетки  почти полную  пачку
сигарет, и прежде чем я спохватился, Фокси успел изрядно наглотаться их. Что
было дальше --  страшно  сказать.  Его непрерывно рвало до  тех пор, пока из
него не вышли последние кусочки табака и бумаги вместе с остатками утреннего
завтрака.  Фокси был  так измучен, что лежал пластом, и даже ухом  не повел,
когда мимо него прошел цыпленок. К вечеру  он немного отдышался  и  съел два
фунта мяса и пару сырых яиц, но когда я протянул ему сигарету, он отскочил и
возмущенно фыркнул. С тех пор Фокси ни в каком виде не употреблял табака.
     Глава шестая

        ОЛЕНИ, ЛЯГУШКИ И КУФИЯ

     Однажды  мы  узнали,  что  на  следующее  утро  autovia  совершит  рейс
километров  на  двадцать  пять  до  поселка Вао.  Меня привлекало  не только
звучное название  поселка,  но  и  рассказы о  том, что  в его  окрестностях
водятся ягуары. Я хотел  попросить местных охотников поставить там несколько
капканов.  Кроме того,  в Вао было крупное скотоводческое  хозяйство  и  его
население   составляло  по   меньшей   мере  пятьдесят   человек  --  весьма
значительная  по  масштабам  Чако  цифра.   Я  рассчитывал  найти   там  уже
прирученных животных и, если возможно, купить их.
     Нам сказали, что autovia  отправится в четыре часа утра  и что, если мы
опоздаем, нас  не  будут ждать.  С большим  трудом  мы добудились Рафаэля  и
вытащили  его из  постели,  а  затем, спотыкаясь, побрели к  железнодорожной
линии. Лягушки  и жабы продолжали в придорожных канавах свой ночной концерт,
темная, словно вымершая, деревня  была окутана поднявшимся  с реки  туманом.
Добравшись  до  стоявшей на  рельсах autovia, мы  сели на жесткие скамейки и
задремали в ожидании водителя.
     Через  полчаса он наконец появился и, широко зевая, сообщил, что раньше
пяти мы не выедем, так как ему забыли передать почту для Вао и  он послал за
ней.  Раздраженные  и  раздосадованные,  мы  сидели  молча,   слушая   пение
деревенских петухов.  Через некоторое время из  тумана  вынырнул  мальчуган,
тащивший мешок с почтой.
     Бросив  мешок на  задние сиденья,  водитель включил  двигатель с  таким
утробным звуком,  которому мог бы позавидовать  любой петух, и колеса дробно
застучали по извилистой колее, унося нас в туман.
     По мере того  как  мы  удалялись от реки, туман  редел и  вскоре  почти
совсем исчез, сохраняясь небольшими пухлыми шапками над водоемами и речками,
мимо  которых  мы проезжали. Небо перед нами приобретало серо-стальной цвет,
неровные  очертания леса  вырисовывались  на  этом  фоне с  микроскопической
четкостью.  Постепенно  серый  цвет  перешел в пурпурно-красный, тот  в свою
очередь быстро сменился бледно-розовым,  а затем синим --  солнце  поднялось
над  краем  леса.  При  его  первых  же  косых лучах вся  местность  ожила и
приобрела объемность. Лес казался уже не  плоским темным  силуэтом, а густым
переплетением  ветвей,  вьющихся растений, кустарников. Глянцевито  блестели
влажные  от  росы  листья.  Стайки кукушек гуира стряхивали с перьев воду, а
некоторые  уже  сидели,  распустив  крылья,  и  наслаждались  первым  теплом
наступившего дня.  Мы проехали мимо небольшого озера, берега которого кишели
представителями  мира  пернатых.  Группами  прохаживались  ибисы,  энергично
опуская  в  грязь свои  изогнутые клювы; высокий черный аист, раскрыв  клюв,
сосредоточенно  рассматривал  в  воде  собственное  изображение;  две  ясаны
купались, обдавая себя сверкающей водяной пылью, с нижней стороны  крылья  у
них были желтые,  цвета  лютика. Маленькая  серая лиса,  возвращаясь  ночной
охоты, выскочила на линию и бежала перед нами около пятидесяти ярдов, прежде
чем догадалась свернуть  в сторону  и  скрыться в кустах. Вскоре мы  увидели
небольшую лужайку, на которой нашим глазам открылось необыкновенное зрелище.
Площадь  лужайки  не  превышала  и  двух  акров, она была  окружена высокими
пальмами, и на ней усердно трудились большие пауки. Туловище паука, покрытое
розовыми и белыми пятнами, было  величиной с обыкновенный орех  и  сидело на
длинных  тонких  ногах, покрывавших  площадь размером с блюдце.  Пауки плели
свои  сети из толстых, эластичных, отливавших  позолотой нитей.  Все кусты и
пучки травы на лужайке  были затянуты их паутиной, причем каждое гнездо было
величиной с  автомобильное колесо. В центре гнезда сидел паук, продольные  и
поперечные   нити  были  унизаны   каплями   росы,   словно  золотая   парча
бриллиантами. Все это сверкало на солнце и было удивительно красиво.
     В Вао мы приехали в половине восьмого.  Колея вышла из леса на огромное
поле,  на  котором  там  и  сям  проблескивала вода.  В траве вдоль  полотна
кормились стаи черноголовых коньюров. Эти маленькие клинохвостые попугайчики
имели  ярко-зеленое оперение  и  угольно-черные  шейки и  головки.  Когда мы
проезжали мимо, они поднимались в воздух и кружили над нами с пронзительными
криками. Линия  заканчивалась на небольшой грязной площадке. Мы оказались  в
типичном для Чако поселке с длинным  и низким белым  зданием, в  котором жил
управляющий  фермой,  и  скоплением  полуразвалившихся  хижин  из  пальмовых
стволов,  в  которых ютились  рабочие.  Когда  мы  с  грохотом  и  скрежетом
остановились, показался  Фернандес, управляющий  фермой; через море грязи он
зашагал  к  нам навстречу. Это  был высокий,  сильный  человек  с  приятным,
монгольского типа лицом и  очень красивыми зубами. Он  отличался изысканными
манерами  и приветствовал нас, словно царственных особ. Пригласив нас в дом,
он велел  своей маленькой смуглой жене угостить нас  мате с молоком. Пока мы
потягивали этот  густой,  сладкий  до тошноты напиток, я  разложил на  столе
книги  и рисунки и с  помощью Рафаэля, выступавшего  в качестве переводчика,
завел с Фернандесом разговор о представителях местной фауны. Фернандес узнал
по рисункам всех тех животных, которые меня  особенно интересовали, и обещал
сделать все что возможно для  их поимки.  Он рассказал, что ягуары и оцелоты
действительно  водятся  в этом районе, всего лишь неделю назад ягуар  задрал
нескольких  коров, но  оба  этих хищника чрезвычайно осторожны и  поймать их
нелегко. Фернандес  обещал  поставить ловушки в подходящих местах и в случае
удачи немедленно известить меня. Когда я начал спрашивать его о более мелких
животных  -- лягушках, жабах, змеях и ящерицах, он улыбнулся обезоруживающей
улыбкой и посоветовал пройти на окраину поселка, где производилась расчистка
леса;  там, сказал он, можно найти  сколько угодно  мелких bichos.  Пока  мы
поспешно  глотали мате, Фернандес позвал двух  индейцев, и вместе с ними  мы
отправились ловить мелюзгу.
     Мы двигались гуськом  по узкой, заплывшей грязью тропинке, извивавшейся
в высокой траве, из которой тучами поднимались москиты, прошли большой загон
для забоя  скота  площадью около  семидесяти  квадратных  футов,  обнесенный
изгородью  из пальмовых стволов. На ней,  нахохлившись, в  угрожающих  позах
сидели  черные  грифы,  терпеливо  ожидая  очередного  забоя.  Они настолько
обнаглели,  что, когда  мы проходили мимо  них  на расстоянии не более шести
футов,  они даже  не сдвинулись с  места и  только  мерили нас  оценивающими
взглядами; вся  их  компания чем-то  напоминала  собравшихся для  обсуждения
деловых вопросов пожилых, степенных предпринимателей.  Мы шли за Фернандесом
по тропинке около  полумили, потом заросшее травой поле  кончилось и начался
лес. Здесь  мы увидели  группу индейцев,  вырубавших  колючие заросли ножами
мачете. Они громко переговаривались и смеялись, их огромные соломенные шляпы
выныривали  из кустарника  то  там, то тут,  словно  живые грибы.  Фернандес
созвал индейцев и рассказал, что меня интересует; они робко взглянули на нас
и начали о чем-то переговариваться, затем один из них обратился к Фернандесу
и  показал  на  большое  бревно,  наполовину скрытое кустарником.  Фернандес
передал слова индейца Рафаэлю, а тот в свою очередь перевел их мне.
     --  Индеец сказал, что они  видели змею, но она очень  быстро уползла и
спряталась под то дерево.
     -- Хорошо, спроси  сеньора Фернандеса,  помогут ли нам индейцы сдвинуть
бревно, тогда я попытаюсь поймать змею.
     После того как Рафаэль перевел мои слова, Фернандес отдал распоряжение,
и группа индейцев, толкаясь и хихикая, словно школьники, побежала к бревну и
начала вырубать кустарник вокруг. Когда  подходы к бревну были  расчищены, я
вырезал себе подходящую палку и приготовился к боевым действиям. Рафаэль был
страшно разочарован, когда я категорически отказался от его помощи, объяснив
ему, что я торжественно обещал его матери не подпускать  его близко к змеям.
После   непродолжительной  дискуссии,  в  ходе  которой   Рафаэль  едва   не
взбунтовался, я уговорил его отойти на безопасное расстояние. Затем я кивнул
индейцам, они  поддели  своими  мачете  бревно,  откатили  его в  сторону  и
бросились кто куда.
     Из углубления,  в  котором лежало  бревно,  грациозно выползла  толстая
коричневая  змея  фута  в четыре длиной.  Она  проползла около  шести футов,
заметила  меня  и остановилась.  Когда я  подошел  ближе и наклонился, чтобы
прижать ее  палкой к земле, она сделала  нечто поразительное: подняла дюймов
на шесть над землей  тяжелую плоскую голову  и начала раздувать шею, так что
вскоре передо мной была змея, напоминающая кобру с развернутым капюшоном. На
свете есть много видов змей, обладающих способностью раздувать шею наподобие
кобры, но у них все ограничивается небольшим вздутием, которое и в сравнение
не идет с красиво распущенным  капюшоном кобры. И вот теперь, в сердце Чако,
на континенте, где кобры не водятся, я столкнулся со змеей, до  того похожей
на кобру, что даже профессиональный  заклинатель змей вполне мог ошибиться и
вытащить  свою флейту. Я осторожно опустил  палку, пытаясь  прижать  змею  к
земле, но она, очевидно, отлично понимала  мои намерения.  Опустив  капюшон,
она довольно быстро и ловко  поползла к ближайшим зарослям. После нескольких
безуспешных попыток  прижать змею  к земле  я в отчаянии сунул палку под  ее
извивающееся  тело, когда она  уже вползала в  кустарник, и отбросил  ее  на
расчищенное  место.  Это явно  не  понравилось  змее,  ибо  она  замерла  на
мгновение,  глядя  на  меня с  разинутой  пастью, а  затем  снова решительно
поползла к ближайшим кустам. Я снова догнал ее, поддел палкой и приподнял от
земли, собираясь отшвырнуть на прежнее  место, однако  на сей раз у нее были
собственные  соображения  на  этот  счет.  Она  сделала  неожиданный  рывок,
полностью развернула капюшон и боком бросилась на меня с разинутой пастью. К
счастью, я  вовремя разгадал ее маневр и отпрянул назад, едва увернувшись от
нее.  Змея  упала  на  землю и теперь лежала неподвижно,  исчерпав все  свои
уловки и, вероятно, решив отказаться  от дальнейшей борьбы. Я взял ее  сзади
за  шею  и посадил  в  мешок  без  дальнейших  осложнений.  Джеки подошла  и
посмотрела на меня уничтожающим взглядом.
     --  Если ты жить  не можешь без этих фокусов,-- сказала она,-- старайся
по крайней мере проделывать их не на моих глазах.
     --  Она  чуть не укусила  тебя,--  поддержал  Рафаэль,  глядя  на  меня
расширившимися глазами.
     -- Кстати, что это за змея? -- спросила Джеки.
     -- Не знаю. Меня смущает капюшон,  хотя мне  кажется, я где-то читал об
этом. Я осмотрю ее внимательнее, когда мы вернемся домой.
     -- А она ядовитая? -- спросил Рафаэль, присаживаясь на бревно.
     --  Нет,  не думаю,  чтобы она была  ядовитая... Во  всяком  случае, не
очень...
     -- Помнится,  однажды в Африке  змея, которую  ты  считал  не ядовитой,
оказалась очень ядовитой, после того как она тебя укусила,-- сказала Джеки.
     --  Там  было  совсем  по-другому,--  ответил  я.-- Та  змея  выглядела
абсолютно безвредной, поэтому я ее и поднял.
     -- Ну да, а эта похожа всего лишь на кобру, поэтому ты ее и поднял,-- в
тон мне ответила Джеки.
     -- Не  сиди на этом бревне, Рафаэль,--  сменил я тему  разговора.-- Под
корой могут быть скорпионы.
     Рафаэль вскочил, а я взял  у индейца мачете, подошел к бревну и начал с
силой бить  по  прогнившей коре. После  первого удара посыпался град личинок
жуков и появилась  крупная сороконожка. После второго  удара, кроме личинок,
показались  два жука и унылого  вида древесная лягушка. Я не  спеша двигался
вдоль  бревна,  подцепляя  концом ножа  кору  и  отделяя  ее  от  древесины.
Казалось, кроме этой удивительной коллекции насекомых, под корой ничего нет.
Но когда я снял кусок коры около того места, где только что сидел Рафаэль, я
обнаружил там змею длиной около шести дюймов и толщиной с сигарету. Она была
испещрена черными,  кремовыми, серыми и ярко-красными  полосами  и выглядела
очень живописно.
     --  О боже,-- воскликнул Рафаэль,  когда я схватил змею,-- и я сидел на
ней, да?!
     --  Да,-- сурово ответил  я,-- и  в  дальнейшем, когда будешь садиться,
будь поосторожнее. Ты мог раздавить ее.
     -- А что это за змея? -- спросила Джеки.
     -- Детеныш  кораллового  аспида.  Сегодня нам, кажется, очень везет  на
змей.
     -- Но они ведь очень ядовиты, правда?
     -- Да, но не  настолько,  чтобы убить Рафаэля  сквозь полудюймовый слой
коры.
     Спрятав змею в мешок, я обследовал бревно до конца,  но не нашел больше
ничего  интересного. Фернандес,  зачарованно следивший за нами с безопасного
расстояния, предложил вернуться  в  поселок и  проверить,  нет ли в  домах у
местных жителей  прирученных  животных.  Когда  мы  возвращались  по  той же
тропинке, я увидел между деревьями воду и уговорил  всех  пойти  посмотреть,
что там  такое. Мы обнаружили  большой пруд, вода в нем  была ржаво-красного
цвета  от  прелых  листьев и одуряюще пахла  гнилью. Вне себя  от радости, я
начал  бродить по  берегу  пруда, разыскивая  лягушек. Минут  через десять я
спустился  с  облаков  на  землю, услышав  на  другом  конце  пруда  громкие
нестройные  крики. Оглянувшись,  я  увидел, как  Фернандес,  Рафаэль  и  два
индейца вертятся  вокруг  Джеки,  что-то  выкрикивая,  а она в  свою очередь
громко  зовет  меня. Сквозь этот нестройный  хор до меня  доносился какой-то
странный звук, как  будто кто-то  с редкими паузами  дул в детскую дудку.  Я
побежал  к месту происшествия и  увидел, что  Джеки  держит  в руке какое-то
существо,  которое и  издавало эти  трубные  звуки,  а  Фернандес  и индейцы
отчаянно кричат хором:
     -- Venenosa, muy venenosa, senora![36]
     Ко мне подбежал испуганный Рафаэль.
     -- Джерри, Джеки поймала какого-то дурного bicho, они говорят, что  это
очень дурной bicho,-- объяснил Рафаэль.
     -- Дай посмотреть.
     Джеки раскрыла ладонь, и  я увидел совершенно  необычного представителя
земноводных. Это было черное, круглое существо с желтовато-белым брюшком; на
макушке  его  широкой,  плоской  головы,  напоминавшей  голову  миниатюрного
гиппопотама,  сидели  золотистые  глаза. Но  больше  всего поразил меня  рот
животного  с  толстыми  желтыми  губами, словно  в ухмылке растянувшимися от
одного    края    морды    до    другого    --    точь-в-точь    иллюстрация
Тенниэля[37],  изображающая Шалтая-Болтая.  Пока  я  рассматривал
лягушку, она внезапно раздулась, словно резиновый шар, приподнялась на своих
коротких  неуклюжих лапах, широко  раскрыла рот, внутренняя полость которого
имела сочную  желтую  окраску, и  снова  издала  ряд  пронзительных  трубных
звуков. Когда я взял лягушку в руку, она  стала  отчаянно  вырываться,  и  я
положил ее  на  землю. Она  постояла немного на  коротеньких  лапах,  широко
разинула рот и мелкими прыжками начала двигаться ко мне, свирепо раскрывая и
закрывая рот и издавая  раздраженные трубные  звуки. Это было очень забавное
существо.
     -- Где ты поймала ее? -- спросил я Джеки.
     -- Вот тут.  Она сидела  в воде, на поверхности видны были только  одни
глаза, как у гиппопотама. Я сразу же схватила ее. А что это такое?
     --  Понятия  не  имею.  Что-то  вроде рогатой  жабы,  только не  совсем
обычной. Во всяком случае, очень  интересная тварь... Может быть, даже новый
вид.
     Мы начали энергично обследовать маленький пруд и поймали  еще трех этих
необычных лягушек, что меня  очень  обрадовало. В то  время я  действительно
думал, что открыл новый вид, близкий к рогатым жабам, и только по прибытии в
Англию выяснилось, что это лягушка Баджита, уже известная зоологам. Название
это, на мой  взгляд, вполне подходило к представительной осанке и  солидному
поведению этих лягушек[38].  Все же, хотя они уже известны науке,
их считают очень  редкими животными, и даже  в  Музее истории естествознания
был всего один экземпляр.
     Когда  мы подошли к поселку,  мы  застали  там скотоводов,  вернувшихся
домой на обед и  полуденный  отдых. Кони были привязаны около  хижин, тут же
были  свалены  в  кучу  тяжелые,  обтянутые овечьей кожей седла.  Мужчины  в
сдвинутых на затылок соломенных шляпах сидели, прислонившись к стене дома, и
потягивали  из маленьких кружек  мате. На них были  ободранные,  пропитанные
потом  рубахи, толстые  кожаные  наколенники  на  шароварах  были исцарапаны
колючками,  сквозь  которые  им  приходилось  продираться.  В пристроенных к
хижинам ку