мерклось,  зарянка кончает петь  и  летит  ночевать на
мимозу.  Все  дневные звуки  смолкли,  на  короткое время воцаряется тишина,
предшествующая ночным голосам.  Первыми неизменно начинают совы.  Вот кто-то
защелкал клювом,  слышится треск,  будто  рвут  коленкор,  -  это  белолицые
сплюшки;   долгое,  с  переливами,  удивленное  гуканье  вырывается  у  совы
Вудфорда;  сипло и насмешливо кричат канадские ушастые совы.  За ними обычно
вступает андская лиса.  Она сидит посредине своей клетки,  совсем одинокая и
несчастная,  и,  вскинув  голову,  пронзительно тявкает  на  звезды.  Тотчас
отзываются обитатели соседней клетки -  динго,  звучит их мягкий, мелодичный
вой, исполненный такой неземной тоски, что хочется плакать навзрыд. Не желая
отставать,  песню подхватывают львы.  Их  могучее,  басистое,  со  скрежетом
рычание  заканчивается удовлетворенным клохтаньем,  от  которого холодок  по
спине. Можно подумать, что они обнаружили вдруг дыру в проволочной сетке.
     В   павильоне  рептилий  змеи,   целый  день  пребывавшие  в  летаргии,
нетерпеливо снуют по  клеткам.  Глаза их возбуждены,  язык обшаривает каждый
уголок,  каждую  щель  в  поисках  пищи.  Гекконы,  с  огромными золотистыми
глазами,  висят вниз  головой под  потолком или  тихо-тихо  подкрадываются к
миске,  где извиваются мучные черви. Время от времени звучит пение крохотных
желто-черных  лягушек коробори (величиной они  с  окурок  и  полосатые,  как
мишень для стрельбы) -  тонкий,  пронзительный писк с какой-то металлической
окраской,  словно  стучат по  камню  крохотным молотком.  Замолкая,  лягушки
скорбно глядят на вечный хоровод плодовых мушек, которые обитают в их клетке
и составляют часть их стола.
     Львы,  динго и лиса тоже примолкли,  а совы все кричат, как бы о чем-то
вопрошая. Вдруг из спальни шимпанзе доносятся пронзительные вопли. Ясно, что
обезьяны повздорили из-за соломы.
     В   павильоне  млекопитающих  гориллы  уже   спят   на   своей   полке,
расположившись рядышком и  сунув руку под  голову.  Когда на  них падает луч
фонарика,  они щурятся и ворчат, негодуя, что их потревожили. Соседи горилл,
орангутанги,  нежно обняв друг друга,  храпят так, что кажется - пол дрожит.
Из  других  клеток доносится ровное,  глубокое дыхание спящих обезьян.  Лишь
один  звук  выпадает  из  ансамбля  -  это  девятипоясный броненосец,  вечно
страдающий бессонницей,  стучит когтями и топает по своей клетке,  без конца
перестилая постель.  Соберет аккуратно солому в углу,  расправит ее,  ляжет,
проверит,  удобно ли,  -  нет,  этот угол не подходит для спальни,  он тащит
постель в противоположный конец клетки и начинает все сначала.
     На  втором этаже  летучие белки  сидят на  корточках,  выставив круглые
животики,  и таращат на вас большие блестящие глаза,  а их маленькие изящные
ручки деловито суют пищу в рот.  Большинство попугаев спит,  но Суку - серый
африканец -  одержим любопытством.  Когда вы  проходите мимо,  он непременно
высунет голову из-под  крыла  и  посмотрит,  что  вы  делаете.  Проводит вас
взглядом,   взъерошит  перья,   словно  шелк  зашуршит,   и  низким,  слегка
простуженным голосом нежно скажет сам себе: "Спокойной ночи, Суку".
     Лежа в  постели у  окна,  вы  видите,  как луна выпутывается из  черных
древесных крон,  и  снова слышится жалобный,  напоминающий флейты хор динго,
потом опять прокашливаются львы. Скоро рассвет, тогда зазвучат птичьи голоса
и прохладный утренний воздух будет звенеть от их песен.


                                Глава вторая
                             ДИКОБРАЗ В ОКРУГЕ

                         Уважаемый мистер Даррелл!
          Я  хотел бы принять участие в одной из ваших экспедиций.
          Вот  мои  данные  и недостатки: возраст - тридцать шесть
          лет.  Холост,  здоров, спортсмен, умею ладить с детьми и
          животными,  кроме  змей;  надежный,  преданный, отличный
          спутник;  молод  душой.  Мои  хобби  -  игра  на флейте,
          фотография   и   сочинение  рассказов.  Нервы  не  очень
          крепкие;    становлюсь   неприятным,   если   кто-нибудь
          оскорбляет  мою  страну  или  религию  (католическую). В
          случае  если  вы  примете  меня  к  себе в компанию, это
          целиком  окупится, а если вы сноб и не думаете того, что
          пишете,  тогда  не  обессудьте,  я  не  хочу  вас знать.
          Надеюсь вскоре получить от вас письмо...

     Я быстро убедился, к своей радости, что остров Джерси явно полюбил нас.
Пять лет,  что существует зоопарк,  мы  от всех,  будь то власти или рядовые
люди,  видим только самое доброе отношение.  Что ни  говори,  если живешь на
клочке земли размером восемь на  двенадцать миль и  какой-то чудак,  задумав
устроить   зоопарк,   привозит  уйму   опасных   зверей,   поневоле  начнешь
беспокоиться.  Очень уж  легко представить себе,  как вырвавшийся на свободу
тигр  подкрадывается к  вашему стаду  породистых джерсейских коров  или  как
могучие дикие олени поедают ваши нарциссы,  а огромные орлы и грифы падают с
неба на  беззащитных цыплят.  Бьюсь об  заклад,  что  именно так  рассуждали
многие, и, однако, нас приняли без малейшей неприязни.
     Количество  и  ассортимент корма,  потребляемого зоопарком,  в  котором
пятьсот - шестьсот различных животных, потрясающе. А скупиться никак нельзя,
если вы хотите,  чтобы животные были здоровы и веселы.  При этом пища должна
быть не только обильной,  но и,  самое главное,  доброкачественной.  Хорошее
питание и чистота -  важнейший залог здоровья.  Я убежден,  что у животного,
которое содержат в  чистоте и  сытно  кормят,  риска заболеть вдвое меньше и
вдвое больше надежд выздороветь,  если оно все-таки заболеет.  К  сожалению,
многие люди (и,  боюсь,  некоторые зоопарки) все  еще  пребывают в  странном
заблуждении,  будто продукты,  которые не годятся для человека,  - идеальный
корм для зверей. В естественной среде большинство животных, кроме питающихся
падалью,  всегда едят самую свежую пищу,  скажем,  плоды с  дерева или  мясо
только  что  убитой  добычи,   поэтому  неудивительно,   что  от  продуктов,
"непригодных для потребления человеком", они тотчас не только заболевают, но
и   погибают.   Разумеется,   под   это   определение  попадает   и   вполне
доброкачественная  пища,   которую  во  всех  зоологических  садах  животным
скармливают в большом количестве.  Например,  зеленщик, открыв ящик бананов,
видит, что кожура многих плодов покрылась черными пятнышками. Плоды в полном
порядке,  но покупателю подавай желтые бананы, пятнистых он не желает, и они
пропадут, если их не возьмет какой-нибудь зоопарк. У того же зеленщика могут
скопиться фрукты и овощи,  достигшие такой степени зрелости, что еще сутки -
и придется все выбросить. Он продает их зоопарку, где они не залежатся.
     Недавно один лавочник позвонил нам и спросил, не возьмем ли мы персики.
Морозильник,  в  котором он  их хранил,  испортился,  и  присланные из Южной
Африки плоды начали чернеть внутри, вокруг самой косточки. Персики отличные,
заверил он нас,  но для продажи непригодны.  Мы с радостью согласились взять
их.  В  самом  деле,  ящик-другой  персиков  будет  желанным  лакомством для
некоторых  наших  животных.  Через  несколько часов  на  территорию зоопарка
въехал  здоровенный грузовик,  доверху  нагруженный ящиками,  их  было  штук
тридцать -  сорок. Наверно, зеленщик потерял на этом большие деньги. Персики
были на редкость крупные и  сочные.  Мы целыми ящиками высыпали их в клетки.
Для  наших питомцев это  был настоящий праздник.  Через полчаса все обезьяны
вымазались в  персиковом соке  и  так  наелись,  что  еле  двигались.  Да  и
некоторые служащие  тоже  потихоньку вытирали мокрый  подбородок.  Повторяю,
персики  были  доброкачественные,   но  для  продажи  не  годились.   Однако
случалось,  что  нам  из  самых добрых побуждений привозили полные грузовики
гнилых,   заплесневелых  персиков,   причем  даритель  искренне  обижался  и
недоумевал, когда мы отвергали плоды. Одно из главных бедствий в зоопарках -
не  совсем ясное  заболевание,  известное под  названием энтерита,  то  есть
воспаления желудочно-кишечного тракта.  Тяжелый энтерит и  сам по себе может
убить животное,  но  даже легкий случай сильно подрывает организм,  открывая
доступ  воспалению легких или  другому роковому осложнению.  Гнилые фрукты -
главный источник энтерита, поэтому их надо очень тщательно проверять, прежде
чем скармливать животным.
     Как только джерсейцы уразумели,  в  каком корме нуждается зоопарк,  они
дружно,  с  удивительной щедростью,  принялись нас  снабжать.  Взять хотя бы
случай с телятами. На Джерси бычков обычно забивают сразу после их появления
на  свет,  а  так как они слишком малы для продажи,  то до нашего приезда на
остров их просто закапывали в  землю.  Мы открыли это случайно.  Один фермер
позвонил  нам  и  как-то  неуверенно справился,  можем  ли  мы  использовать
мертвого теленка.  Мы сказали,  что с радостью его возьмем.  Фермер приехал,
привез теленка и  спросил,  не нужно ли нам еще.  Тут-то мы и узнали о забое
телят.  Такое мясо для животных равносильно естественной добыче:  во-первых,
оно  свежее,  порой  еще  совсем теплое,  во-вторых,  зверям достается очень
полезный для них ливер - сердце, печень и прочие внутренние органы. Весть об
этом дошла до  других фермеров,  и  вскоре нам  (в  определенное время года)
стали  поставлять до  шестнадцати телят  в  день,  причем везли  их  даже  с
дальнего конца  острова.  Другие  фермеры  тоже  не  хотели  отставать,  они
предлагали нам  помидоры,  яблоки и  привозили их  целыми грузовиками или же
разрешали собирать нам  самим,  сколько сможем увезти.  Как-то  нам позвонил
сосед  и  сказал,  что  у  него  созрели подсолнухи.  Может  быть,  привезти
несколько штук?  Как  всегда,  мы  ответили  согласием,  и  он  прикатил  на
небольшом  грузовике,  доверху  наполненном огромными  подсолнухами -  прямо
колесница солнца.  Подсолнухи еще не  совсем созрели,  семечки были мягкие и
сочные.  Мы  разрезали корзинки на  куски,  словно кекс,  и  угостили белок,
мангуст,  птиц.  Мягкие семечки пришлись им  так по душе,  что они буквально
объедались.
     Но это все,  так сказать,  обычная пища,  а в зоопарках в меню животных
входят самые неожиданные вещи.  Нам и  тут помогали местные жители.  Раз или
два  в  неделю к  нам приезжала на  допотопном велосипеде одна пожилая дама,
чтобы  провести несколько часов в  обществе животных.  Если  в  это  время я
попадался ей  на глаза,  она загоняла меня в  какой-нибудь угол и  не меньше
получаса рассказывала,  какие трюки сегодня исполняли ее любимцы.  Я  узнал,
что  она  работает  уборщицей  в  туалете  в  Сент-Хельере.  Раз  мы  с  ней
встретились,  когда  я  возвратился из  леса  с  желудями для  белок.  Будто
завороженная,  смотрела она,  как  белки грызут желуди,  держа их  передними
лапками. Потом сообщила, что она знает много кладбищ с великолепными дубами,
и  пообещала в  конце  недели привезти белкам желудей.  И  действительно,  в
воскресенье  она,   прилежно  крутя  педали,  въехала  в  зоопарк  на  своем
драндулете.  Укрепленная впереди корзина была полна крупных желудей, а сзади
на  багажнике лежала еще целая сумка.  С  той поры эта женщина каждую неделю
снабжала нас  желудями.  Когда белки наелись досыта,  они  стали откладывать
желуди про запас в свое ложе.
     Мы всегда с  благодарностью принимаем и так называемый "живой корм",  а
именно уховерток,  мокриц,  кузнечиков,  бабочек,  улиток.  Здесь у нас тоже
множество помощников.  Люди  несут  полные банки -  стеклянные и  жестяные -
всякой всячины,  особенно они рады избавиться от улиток. Уховерток, мокриц и
прочих насекомых мы скармливаем мелким пресмыкающимся.
     К  животным,  привезенным мной из Западной Африки и Южной Америки,  мы,
естественно,  в  разных  местах  прикупали других.  И  самым  занятным нашим
приобретением был  уже упомянутый трубач Трампи,  который сам себя назначил,
во-первых,    затейником   нашего    зоопарка,    во-вторых,    общественным
"распорядителем".  Как  только  привозили нового  питомца,  Трампи  каким-то
образом  ухитрялся проведать об  этом  и,  кудахтая  что-то  себе  под  нос,
прибегал,  чтобы  помочь новичку освоиться.  Двадцать четыре часа  он  стоял
возле клетки (а еще лучше -  внутри ее),  затем, решив, что новичок обжился,
скакал обратно в павильон млекопитающих, где производил свой обычный осмотр.
Порой общественная работа грозила Трампи опасностью,  но наш простак явно не
сознавал этого.  Когда ошейниковые пекари Хуан и Хуанита впервые заняли свой
загон, Трампи явился тотчас, чтобы позаботиться о них. Пекари восприняли это
совершенно спокойно.  Трампи отдежурил сутки  и  удалился.  Но  вот  Хуан  и
Хуанита стали родителями и  вывели в  загон свое потомство.  Трампи радостно
перемахнул через ограду -  "вселять" поросят.  Пока дело касалось их  самих,
Хуан  и  Хуанита не  возражали,  но  в  заботе  Трампи об  их  потомстве они
усмотрели  некую  скрытую  угрозу.   Ощетинившись,   стуча  клыками,  словно
кастаньетами,  пекари с двух сторон пошли на Трампи,  который, стоя на одной
ноге,  добродушно разглядывал поросят.  Он  догадался  об  опасности лишь  в
последнюю минуту,  и  только  лихие  финты  да  отчаянный прыжок спасли его.
Больше Трампи в загон Хуана и Хуаниты не наведывался.
     Пока  мы  перекрывали ручеек на  заливном лугу  и  устраивали пруд  для
черношеих лебедей и  коскоробов,  привезенных мной из Южной Америки,  Трампи
внимательно наблюдал  за  нашей  работой,  а  когда  выпустили лебедей,  он,
сколько его ни  отговаривали,  сутки простоял по колено в  воде,  помогая им
обжиться.  Лебедям от  этого было ни  жарко ни холодно,  зато Трампи получил
удовольствие.
     Другим  нашим  новым  приобретением был  великолепный  молодой  мандрил
Фриски.  Синий  и  красный  зад,  синий  и  красный нос  -  словом,  зрелище
замечательное.  Подойдешь к его клетке,  он глядит на тебя яркими, янтарного
цвета, глазами и шевелит бровями, будто удивляется. Потом, издавая негромкие
горловые звуки,  поворачивается кругом и предъявляет свой зад,  а сам следит
через плечо,  какое впечатление произвела его колоритная кормовая часть. Как
и все представители его рода, Фриски, разумеется, был чрезвычайно любопытен,
и  в  один прекрасный весенний день был наказан за  любопытство.  Мы  решили
покрасить  верх  обезьяньих  клеток  в  приятный  кремовый  цвет.  Фриски  с
величайшим интересом следил за этой процедурой. Он явно думал, что в банке с
краской содержится что-то  вкусное,  что-нибудь вроде  молока.  Не  худо  бы
исследовать поближе. Но как? Противный маляр, этот невоспитанный эгоист, все
время  держал банку  около себя.  Однако терпение всегда вознаграждается,  и
через несколько часов фортуна улыбнулась Фриски.  Маляр за  чем-то  отошел и
оставил банку без  присмотра.  Фриски немедленно просунул руку сквозь сетку,
схватил банку за  край,  дернул и  очутился под  струей краски.  Секунда,  и
фыркающий,  плюющийся Фриски превратился в  кремового мандрила.  Мы ничем не
могли ему помочь. Мандрил не пудель, его не вытащишь запросто из клетки и не
отмоешь.  Высохнув,  краска затвердела,  как броня,  и  наш мандрил приобрел
такой жалкий вид,  что мы  решили перевести его в  соседнюю клетку,  занятую
самкой бабуина и двумя самками дрилла. Может быть, они его почистят? Соседки
испуганно воззрились на  Фриски и  не сразу отважились к  нему приблизиться.
Наконец они подошли,  увидели,  что с ним случилось, и, окружив гостя, рьяно
принялись его скрести и  чистить.  На  беду,  краска очень прочно пристала к
шерсти и  обезьянам пришлось приложить все  силы.  За  два  дня  они удалили
краску,  но  вместе с  ней  удалили также  немалую часть  волосяного покрова
Фриски. Теперь вместо кремового мандрила у нас был сильно облезлый и заметно
обескураженный мандрил.
     Наш зоопарк приобрел также льва, носившего освященное временем имя Лео.
Он  был из знаменитой львиной семьи Дублинского зоопарка и  представлял чуть
ли не пятидесятое поколение,  родившееся в неволе. Когда его привезли к нам,
он  был  не  больше  собачонки.  Мы  поместили  Лео  в  клетку  в  павильоне
млекопитающих, но львенок рос так быстро, что вскоре понадобилось искать для
него более просторную квартиру. Мы только что оборудовали большую клетку для
шимпанзе и  решили поместить Лео  туда,  пока соберемся соорудить что-нибудь
специально для  него.  Он  отлично прижился на  новом месте.  У  него  стала
отрастать грива,  я радовался,  что она светлая, так как светлогривые львы в
отличие от черногривых смирные и покладистые,  правда,  чуть глуповатые. Лео
своим поведением вполне подтвердил эту теорию. У него в клетке лежал длинный
чурбан  для  игр  и  стояло  большое черное резиновое ведро,  куда  наливали
питьевую воду.  Ведро  стало  его  любимой  игрушкой.  Он  напьется из  него
вдоволь,  остатки воды выльет и  хорошенько стукнет по  ведру могучей лапой.
Потом бежит вдогонку и валится на него.  Раз,  когда я обходил зоопарк, одна
дама остановила меня и спросила, не из цирка ли прибыл наш Лео.
     - Нет, - ответил я. - А почему вы так решили?
     - Да он такие хитрые трюки выделывает!
     И  в  самом деле,  каким-то  образом Лео напялил себе на голову ведро и
теперь гордо расхаживал по клетке в этой шляпе!
     На  втором году жизни Лео по  зрелом размышлении решил,  что лев обязан
рычать.  Но как это делается, он не очень-то представлял, а потому уединялся
в  каком-нибудь укромном уголке своей клетки и тихонько упражнялся про себя.
С чем сравнить львиное рычанье?  Представьте себе, что кто-то пилит дрова на
огромной гулкой  бочке.  Первые ноты  ("запил") короткие,  рваные (пила  еще
только вгрызается в древесину), потом звуки становятся протяжнее, чередуются
реже. Вдруг все смолкает, и вы подсознательно ждете, что сейчас грохнется на
землю отпиленное полено.
     Лео страшно стеснялся.  Стоило кому-нибудь приблизиться,  как он тотчас
замолкал и делал невинную морду.  В конце концов,  решив, что тембр найден и
дыхание отработано, он в чудесную лунную ночь устроил нам первый концерт. Мы
слушали его с радостью.  Наконец-то Лео показал себя настоящим львом! Но вот
беда -  он страшно гордился своим достижением и  с каждым вечером принимался
рычать все раньше,  чтобы мы  могли как следует насладиться его упражнениями
голосовых связок.  Лео усердно трудился всю ночь напролет,  прерываясь минут
на  пять после каждой рулады,  чтобы поразмыслить.  Порой,  когда он бывал в
ударе,  казалось,  что серенада звучит у  вас под самым ухом.  Вскоре мы уже
были сыты по горло пением Лео.  Правда,  выяснилось, что можно заставить его
смолкнуть на полчаса,  если открыть окно спальни и крикнуть: "Лео, замолчи!"
Однако на тридцать первой минуте,  решив, что вы просто пошутили, он начинал
все сначала.  Трудная это была пора.  Теперь-то уж Лео научился рычать более
сдержанно,  но и то иногда по ночам,  особенно в полнолуние,  вам приходится
накрывать голову подушкой и проклинать тот день, когда вы решили обзавестись
зоопарком.
     В  первый год мы приобрели также двух южноафриканских очковых пингвинов
- Дилли и  Дэлли.  Спешу добавить,  что  крестили их  не  мы,  они прибыли в
клетке,  на которой уже были написаны эти дурацкие имена. Под сенью деревьев
у главной дорожки для пингвинов был вырыт пруд,  и они тут хорошо прижились.
Трампи,  разумеется,  отдежурил сутки в их вольере,  слегка недовольный, что
глубокая вода не позволяла ему подойти поближе к Дилли и Дэлли.  Осчастливив
пингвинов своим покровительством, Трампи проникся к ним дружеским чувством и
стал навещать их каждое утро.  Он подходил к  сетке и  кричал басом,  словно
ухал,  а Дилли и Дэлли, задрав кверху клювы, отвечали ему какими-то ослиными
криками.
     Не  знаю точно,  когда именно эта милая дружба дала трещину и  по какой
причине,  только  однажды утром