-  попытка вырастить четверых
новорожденных ежат.  Ежиха - образцовая мать. Она заблаговременно строит под
землей  детскую,  где  будут  жить  малыши:  это  круглое помещение примерно
сантиметрах в тридцати от поверхности земли,  выстланное толстым слоем сухой
листвы.  Здесь ежиха рождает малышей,  слепых и  абсолютно беспомощных.  Они
рождаются в  шкуре,  густо  покрытой колючками,  только колючки эти  белые и
мягкие,   как   из   каучука.   Но   постепенно  они  отвердевают  и   через
недельку-другую  обретают  свой  обычный  буроватый  цвет.   Когда  младенцы
подрастут и окрепнут,  мать выводит их наружу и учит добывать пищу; они идут
гуськом,  напоминая школьников,  вышедших на прогулку: каждый малыш держится
зубами за  хвостик переднего.  Первый в  колонне цепляется изо  всех сил  за
хвост  матери  -  так  они  и  шествуют  в  сумерках среди  кустарника,  как
диковинная колючая сороконожка.
     Для ежихи-матери воспитание детей -  дело привычное. Но когда у меня на
руках  оказалась четверка  слепых,  белесоватых,  покрытых мягкими  иголками
"грудных" младенцев,  я почувствовал себя очень неуверенно. (Мы тогда жили в
Греции,  и  крестьянин,  обрабатывавший свое поле,  вывернул на  поверхность
ежиное гнездо из дубовых листьев,  размером с  футбольный мяч.) Первым делом
надо было накормить малышей,  а это оказалось непросто: соска, налезавшая на
бутылочку,  была слишком велика для их маленьких ртов.  На счастье,  у дочки
моего друга оказалась кукольная бутылочка с  соской,  и  я  всеми правдами и
неправдами уговорил девочку отдать ее мне. Ежата быстро приноровились сосать
и благоденствовали, питаясь разбавленным коровьим молоком.
     Сначала я держал их в неглубокой картонной коробке,  пристроив в ней их
родное гнездо. Но в рекордно короткое время они так загадили гнездо, что мне
пришлось менять лиственную подстилку по десять -  двенадцать раз в  день.  Я
призадумался:  неужели мать-ежиха только и  делает,  что шныряет туда-сюда с
охапками листьев,  прибирая свой дом?  А как же она тогда успевает накормить
своих ненасытных крошек? Мои питомцы готовы были поглощать еду в любое время
дня  и  ночи.  Стоило  только  прикоснуться  к  коробке,  как  из  листвы  с
пронзительным хоровым  писком  высовывались головки  с  острыми  рыльцами  и
прическами  "ежиком"  из  белых  неколючих  иголок;  крошечные  черные  носы
лихорадочно подергивались, вынюхивая вожделенную бутылочку.
     Большинство животных даже во  младенчестве никогда не  объедаются,  но,
насколько мне известно, к ежатам это не относится.
     Как потерпевшие кораблекрушение,  оказавшиеся на грани гибели от голода
и  жажды,  они бросались к  бутылочке,  присасывались и сосали,  сосали так,
словно у  них неделю капли во  рту не  было.  Если бы  я  дал им  волю,  они
заглотнули бы  раза в  два больше,  чем нужно.  Да  я  и  так,  кажется,  их
перекармливал:  тоненькие лапки не  в  силах были выдержать увесистые жирные
тельца,  и ежата ползали по ковру уморительным "брассом", скользя на брюшке.
Как бы  то ни было,  они росли как на дрожжах:  лапки у  них окрепли,  глаза
открылись,  и  они  совершали рискованные вылазки из  ящика  на  целых шесть
дюймов!
     Я с гордостью любовался своей колючей семейкой, предвкушая, как однажды
вечерком вынесу их  погулять в  сад и  угощу тончайшими яствами вроде слизня
или садовой земляники.  Увы,  моей мечте не суждено было осуществиться.  Мне
было необходимо уехать на целый день, да еще с ночевкой. Брать с собой целый
выводок ежат было неловко,  и пришлось оставить их на попечении моей сестры.
На прощанье я еще раз напомнил ей о прожорливости ежат и наказал,  чтобы она
ни  под каким видом не давала им больше чем по одной бутылочке -  пусть хоть
испищатся до хрипоты.
     Как будто я не знал свою родную сестру!
     На следующее утро,  когда я вернулся и спросил,  как там мои ежата, она
посмотрела на меня как на детоубийцу.  Она заявила,  что я приговорил бедных
крошек к медленной и мучительной смерти от голода. Жуткое предчувствие сжало
мне сердце,  и я спросил,  поскольку бутылочек она скармливала им за раз. По
четыре,  заявила она,  и просто любо поглядеть, какие они стали гладенькие и
полненькие.  Да уж, полненькие, спору нет. Животики у них так раздулись, что
лапки даже не  доставали до  земли.  Они  были похожи на  немыслимые колючие
футбольные мячики,  к которым по ошибке прилепили четыре лапки и рыльце. Как
я  ни  бился,  ничего поделать не  мог  -  все они погибли за  одни сутки от
острого воспаления кишечника.  Сестра,  конечно,  горевала больше всех, но я
подозреваю,  что  она  заметила,  с  каким  неприступным видом  я  слушал ее
покаянные рыдания,  и  поняла одно:  больше никогда в  жизни я  не доверю ей
своих питомцев.
     Далеко не  все животные так нянчатся со  своими отпрысками,  как ежиха.
Многие из  них,  можно сказать,  относятся к  семейным обязанностям довольно
небрежно,  как и многие из нас.  Взять хотя бы кенгуру.  Кенгурята рождаются
недоношенными -  фактически это  просто эмбриончики:  самка  большого рыжего
кенгуру,  в сидячем положении достигающая пяти футов высоты,  разрешается от
бремени малюткой в полдюйма длиной!  И этому слепому, голенькому комочку еще
приходится самостоятельно пробираться к материнской сумке. Вы понимаете, что
это труднейшая задача для недоразвитого зародыша,  но мало того:  кенгуренок
может  владеть только  передними лапками -  задние аккуратно скрещены позади
хвостика. А мамаша сидит себе, не обращая внимания на собственного младенца,
хотя однажды видели, как она вылизывала тропинку в зарослях шерсти у себя на
животе,  чтобы  малыш  не  сбился с  пути.  Крохотный,  недоношенный детеныш
вынужден пробираться сквозь густую шерсть, как сквозь джунгли, пока - скорее
чудом,  чем  чутьем -  не  разыщет вход в  сумку.  Тогда он  ныряет внутрь и
накрепко  присасывается  к   соску.   Перед  этим   подвигом  бледнеет  даже
восхождение на Эверест.
     Я  не  удостоился чести  выкормить младенца кенгуру,  но  мне  пришлось
повозиться  с  маленьким  валлаби,  близким  родственником  кенгуру,  только
карликового роста.  Я  работал  тогда  служителем  в  Уипснейдском зоопарке.
Валлаби бегали по парку на свободе,  и стайка мальчишек погналась за самкой,
у  которой  был  уже  вполне  сформировавшийся  детеныш.  Перепуганная,  она
поступила так же,  как все кенгуру в  минуту опасности:  выбросила малыша из
сумки.  Я  нашел его немного спустя:  он лежал в густой траве,  конвульсивно
подергиваясь и  еле слышно постанывая и чмокая.  Откровенно говоря,  это был
самый необаятельный из всех звериных детенышей, каких я только видел. Он был
длиной  около  фута,   но  еще  слепой  и  совершенно  голый,  а  кожа  была
пронзительно розового цвета,  как марципан.  Судя по всему, он не владел еще
своими мышцами, только время от времени судорожно лягался непомерно длинными
задними лапами. Он сильно побился при падении, и я был почти уверен, что ему
не выжить.  Но я все равно взял его домой и,  уломав свою хозяйку,  водворил
его в собственной спальне.
     Кенгуренок прекрасно сосал из  бутылки,  но  вот как его не простудить,
как обогреть?  Я  заворачивал его в фланелевую пеленку и обкладывал горячими
грелками,  но грелки-то стынут -  того и гляди,  мой кенгуренок простудится.
Выход был один - держать его поближе к себе, и я стал носить его за пазухой,
под рубашкой.  Тут-то я  понял,  какие муки терпит самочка-валлаби!  Я уж не
говорю о том,  что он беспрерывно тыкал меня мордой,  пытаясь сосать, - он к
тому  же  периодически выбрасывал вперед задние ноги,  вооруженные страшными
когтями,  и  лягал  меня  прямо  "под  дых".  Прошло несколько часов -  и  я
чувствовал себя так,  будто провел время на  ринге,  где  меня измолотил сам
Примо Карнера.  Было  ясно,  что  придется придумать другой выход,  иначе не
миновать мне язвы желудка.  Я попытался носить его на спине, но он, не теряя
времени,  перебирался ко  мне  на  грудь  короткими конвульсивными бросками,
цепляясь за  голую кожу длинными когтями.  Ночью в  постели он устраивал мне
настоящий ад:  мало того,  что  всю  ночь пробовал на  мне  все приемы самой
неклассической борьбы;  иногда он  лягался так  отчаянно,  что  сам  вылетал
из-под одеяла,  и мне приходилось еще нагибаться и поднимать его с пола. Как
ни  печально,   он  погиб  через  два  дня  -  должно  быть,  от  внутренних
кровоизлияний.  Боюсь, что этот безвременный уход вызвал у меня двойственное
чувство,  хотя,  безусловно,  жаль,  что  я  лишился возможности выпестовать
такого необычайного младенца.
     Кенгуру,   конечно,   небрежно  обращается  со  своим  отпрыском,  зато
карликовая  мартышка  -   образец  материнской,   точнее,  отцовской  любви.
Карликовая мартышка,  размером с  крупную мышь,  в своей пестренькой зеленой
шерстке, с миниатюрным личиком и ясными карими глазами похожа на существо из
волшебной сказки -  на мохнатого гномика или домового.  После свадьбы, когда
самочка приносит потомство,  ее  крошка муж оказывается идеальным отцом.  Он
принимает появляющихся на свет младенцев -  обычно их двое -  и  прямо после
рождения  носит  их  на  бедрах,  как  пару  перекидных седельных сумок.  Он
непрестанно вылизывает  их  до  ослепительной чистоты,  а  ночью,  согревая,
прижимает к  себе и уступает их своей довольно равнодушной супруге только на
время кормления.  Но ему так не терпится получить обратно своих дорогих чад,
что,  кажется,  он бы и  кормил их сам,  если бы мог.  Да,  самец карликовой
мартышки - идеальный муж и отец.
     Как ни  странно,  обезьяньи младенцы туповаты и  дольше других не могут
научиться сосать из бутылочки.  Обучив их с  превеликим трудом сосать,  вы в
недалеком  будущем  снова  претерпите неимоверные мучения,  пытаясь  научить
подросших  обезьянок пить  из  блюдечка.  Видимо,  они  считают,  что  самый
надежный способ пить из блюдца такой: надо как можно глубже окунать мордочку
в молоко и не вынимать ее,  пока не лопнешь или не утонешь в стакане молока.
Один из самых очаровательных детенышей обезьян,  каких я помню,  - маленькая
зеленая мартышка гвенона.  Спинка и хвост у зверька были зеленые, как темный
мох,  а  живот и  усы -  красивого цвета желтого лютика.  На  верхней губе -
широкая белая полоса в  форме банана,  роскошные усы  -  ни  дать  ни  взять
отставной  бригадный  генерал.  Как  у  всех  обезьяньих  детенышей,  голова
казалась чересчур большой,  а лапки -  длинными и неуклюжими. Он с комфортом
умещался в  чайной чашке.  Когда он попал в  мои руки,  то наотрез отказался
пить  из  бутылочки,  видимо считая это  какой-то  изобретенной мною  адской
пыткой.  Однако со временем,  разобрав,  что к  чему,  он приходил в бешеный
восторг при  одном  виде  бутылки,  впивался в  соску,  самозабвенно обнимал
бутылку и  перекатывался на  спину.  Бутылка же  была раза в  три больше его
самого,  и  мне всегда хотелось сравнить ее с  белым дирижаблем,  за который
судорожно цепляется единственный оставшийся в живых после катастрофы пилот.
     Когда гвенончик,  пуская пузыри и  отфыркиваясь,  как дельфин,  овладел
наконец искусством пить  из  блюдца,  возникли новые затруднения.  Я  обычно
сажал его на стол,  а потом приносил блюдце с молоком.  Едва завидев блюдце,
он пронзительно вскрикивал и  начинал дрожать,  как в лихорадке или в пляске
святого Витта, но это было всего лишь выражение восторга и ярости - восторга
при виде блюдца,  ярости от того, что оно слишком медленно снижается. Он так
надрывался от крика и так трясся,  что буквально подпрыгивал,  как кузнечик.
Если у меня хватало ума поставить блюдце на стол,  не зацепив предварительно
малыша за хвостик,  он с победным,  терзающим уши воплем нырял в блюдце вниз
головой,  а  когда я  протирал глаза и  лицо,  залитые молочным штормом,  он
восседал передо  мной  в  самом  центре блюдца и  причитал,  захлебываясь от
ярости, - пить-то ему было уже нечего.
     Одна  из  самых  главных  проблем  в  воспитании звериных  детенышей  -
необходимость держать их  в  тепле ночью,  и,  как ни странно,  эта проблема
существует даже  в  тропиках,  где  ночью температура заметно снижается.  На
свободе детеныши, конечно, прижимаются к теплой мохнатой матери, и им всегда
тепло.  Грелки как источник тепла никуда не  годятся,  в  чем я  убедился на
собственном опыте.  Грелки быстро остывают,  и приходится то и дело вставать
среди ночи  и  менять воду,  а  если  у  вас  несколько малышей,  не  считая
множества  взрослых  зверей,   то   за  одну  ночь  вы  измотаетесь  вконец.
Получается,  что  легче всего взять всех  младенцев с  собой в  постель.  Вы
быстро  научитесь  спать,  не  переворачиваясь,  а  порой,  когда  захочется
перевернуться, просыпаться, чтобы не передавить малышню.
     У меня в постели за долгую жизнь перебывало множество разных детенышей,
иногда по  нескольку разных видов сразу.  Помню,  как на моей узкой походной
раскладушке уместились три  мангуста,  пара маленьких мартышек,  бельчонок и
младенец шимпанзе.  Мне  самому почти не  оставалось места.  Кажется,  после
таких жертв и неудобств человек имеет право на капельку благодарности, но по
большей части  получается совсем наоборот.  Одним из  своих самых живописных
шрамов  я  обязан маленькому мангусту,  которому пришлось лишних пять  минут
дожидаться соски.  Теперь, когда меня спрашивают, откуда этот страшный шрам,
я вынужден отвечать,  что на меня напал свирепый ягуар.  Кто же поверит, что
ногу мне располосовал сосунок-мангуст в постели, под одеялом?!


                                 "Бандиты"

     Мое  первое  знакомство с  удивительными зверюшками,  которых  называют
кузиманзе,  произошло в  Лондонском зоопарке.  Я зашел в экспозицию грызунов
поближе рассмотреть прелестных белочек из  Западной Африки.  Мне  предстояла
первая в  жизни экспедиция для  отлова животных,  и  я  понимал,  что задача
значительно облегчится,  если  я  заблаговременно познакомлюсь с  животными,
обитающими в тропических лесах.
     Поглазев на белок,  я пошел вокруг домика,  заглядывая в другие клетки.
Мне бросилась в глаза висевшая на одной клетке дощечка,  где значилось,  что
здесь обитает животное,  называемое кузиманзе (Grossarchus obscurus),  и что
родом  оно  из  Западной Африки.  Я  же  видел только кучку соломы на  полу,
которая ритмически и  еле заметно приподымалась в такт доносившемуся до меня
тихому похрапыванию.  Убежденный,  что  мне вскоре предстоит встреча с  этим
животным, я счел себя вправе нарушить его покой.
     В   любом   зоопарке  существует  строгое   правило,   которое  я   сам
неукоснительно соблюдаю  и  советую  соблюдать всем:  никогда  не  тревожить
спящих животных,  тыкая в  них палками или бросая орешки.  У  них и без того
нелегкая жизнь -  весь день на  виду.  Тем не  менее на  этот раз я  нарушил
правило:  провел ногтем большого пальца по решетке туда-сюда. Вообще-то я не
ожидал,  что это подействует.  Но треск еще не затих,  а в недрах соломенной
кучи  что-то  словно взорвалось,  и  тут  же  высунулся длинный,  подвижный,
вздернутый нос,  а следом за ним показалась мордочка, напоминающая крысиную,
пара  аккуратных  ушек  и  блестящие  любопытные  глазки.  Зверек  с  минуту
рассматривал меня,  но,  приметив кусок сахара,  который я тактично держал у
самой решетки,  негромко вскрикнул, как восторженная старая дева, и принялся
с бешеной скоростью выпутываться из своего соломенного кокона.
     Пока была видна только голова, я думал, что зверек маленький, не больше
хорька,  но когда он наконец выкарабкался на пол и вразвалочку пошел ко мне,
я  поразился:  тело было не просто большое,  а  почти шарообразное.  И  этот
толстяк,  шаркая короткими лапками,  бросился к  решетке и  вцепился в кусок
сахару  с  такой  жадностью,  как  будто  уже  много  лет  не  видел  ничего
вкусненького.
     Насколько я  понял,  это был один из  видов мангуст,  только совершенно
непохожий на других -  ни у  каких мангуст я не встречал такого вздернутого,
шмыгающего носа,  таких прямо-таки  фанатически горящих глаз.  Конечно,  это
круглое пузо у  зверька было не от матери-природы,  а от обжорства.  Ножки у
него  были  коротенькие,  с  довольно изящными лапками и  двигались с  такой
скоростью, что, когда он бегал по клетке, они, как спицы в колесе, сливались
в  облачко,  неся увесистое тело.  Каждый кусочек лакомства он выхватывал из
моих пальцев с  негромким,  жеманным аханьем,  словно укорял за  то,  что  я
соблазнил его нарушить диету.
     Зверек настолько меня очаровал,  что я опомнился только после того, как
скормил ему сахар весь,  до  последнего кусочка.  Убедившись,  что лакомства
иссякли,  зверек глубоко,  страдальчески вздохнул и  трусцой вернулся в свою
кучу соломы.  Секунды через две он уже снова крепко спал. Я не сходя с места
решил,  что если в  тех местах,  куда еду,  водятся кузиманзе,  то в лепешку
разобьюсь, но хотя бы одного раздобуду.
     Три месяца спустя я был уже в самом сердце камерунских джунглей,  и мне
предоставилась полная возможность познакомиться с кузиманзе.  Оказалось, что
этот вид -  один из самых обычных видов мангуст, и мне частенько приходилось
наблюдать за ними,  поджидая в лесной засаде совсем других животных.  Первый
дикий мангуст внезапно вынырнул из кустарника на берегу лесного ручейка.  Он
долго потешал меня, демонстрируя оригинальный способ охоты на крабов: он шел
вброд по  мелкому руслу,  переворачивая своим вздернутым носом (должно быть,
дыхание он  при  этом задерживал) все  попадавшиеся на  пути камни,  пока не
выковырнул большого черного пресноводного краба.  Без  малейшего промедления
он  схватил его в  зубы и  молниеносным движением головы отшвырнул на берег.
Потом догнал свою жертву и принялся плясать вокруг, взвизгивая от восторга и
не  забывая при этом пускать в  ход зубы.  Молниеносными укусами он  наконец
прикончил добычу.  Но когда особенно крупный краб ухитрился цапнуть врага за
вздернутый  носик,  я  чуть  не  задохся  от  смеха  и  боюсь,  звуки  моего
сдавленного хохота заставили кузиманзе поспешно нырнуть в чащу.
     В другой раз я видел, как один зверек ловил тем же способом лягушек, но
охота явно не удалась.  По-моему,  зверек был молодой, неискушенный и ловить
лягушек явно не  умел.  Он  долго вынюхивал и  вытаптывал очередную лягушку,
хватал ее зубами и швырял на берег, но, пока выбирался сам, лягушка успевала
опомниться и  прыгнуть обратно  в  ручей;  бедняге  приходилось начинать все
сначала.
     Как-то  утром  в  наш  лагерь  пришел  местный  охотник с  корзинкой из
пальмовых листьев.  Я  заглянул туда  и  увидел тройку невообразимо забавных
зверят.   Размером  они  были  с  новорожденных  котят,  лапки  у  них  были
коротенькие,  а  хвостики словно  побиты  молью.  Их  рыжевато-бурая  шкурка
топорщилась хохолками  и  сосульками,  так  что  они  смахивали на  каких-то
невиданных ежиков.  Пока  я  их  разглядывал,  пытаясь понять,  что  это  за
зверьки,  они подняли мордочки и  уставились на  меня.  Как только я  увидел
длинные розовые,  словно резиновые,  носы,  я догадался,  что это кузиманзе,
причем  совсем  недавно  появившиеся на  свет:  глаза  у  них  только-только
открылись,  а  зубов не было вовсе.  В восторге от малышей,  я расплатился с
охотником,  но,  когда попытался научить их  сосать,  в  мою  душу закралось
сомнение:  а  не  взвалил  ли  я  на  себя  непосильное  дело?  Ни  одна  из
разнокалиберных бутылочек моего  арсенала  не  годилась:  рты  были  слишком
маленькие,  и  пришлось прибегнуть к испытанной уловке -  намотать на спичку
немного ваты,  обмакнуть в  молоко и дать им пососать.  Поначалу они решили,
что я -  чудовище, которое садистски старается их прикончить. Они выдирались
из рук с  диким писком,  а  как только я ухитрялся затолкать ватку им в рот,
они ее в ужасе выплевывали. К счастью, они довольно скоро почуяли, что ватка
пропитана молоком,  и  все  мои мучения остались позади.  Плохо только,  что