ень
двести  пятьдесят  четвероногих  исполинов.  По  мере  того  как   в  прерии
вторгалась железная  дорога, пересекая пути миграции животных, бизонов стали
стрелять  из окон  поездов,  оставляя гнить сотни туш.  Местами зловоние  от
разлагающихся  трупов было столь  сильным  что  приходилось плотно закрывать
окна поездов, проезжавших через эти огромные кладбища.  Немудрено,  что  при
таком чудовищном бездумном  избиении к 1889 году от наиболее  многочисленных
среди известных нам  наземных  млекопитающих осталось  меньше тысячи особей.
Лишь после этого  кучка борцов за охрану  природы,  потрясенных мыслью,  что
бизон может навсегда исчезнуть  с лица земли,  приняла  меры к его спасению.
Теперь бизонов насчитывают тысячами, и  нависшая над  видом угроза миновала,
но никогда уже не придется людям наблюдать величественную картину прерий, до
самого  горизонта  покрытых,  словно  черным  движущимся  ковром,  полчищами
бизонов.
     В той же секции содержалось у  нас  животное,  которое  ныне подвержено
аналогичной угрозе; речь  идет о  черном карликовом буйволе  аноа с  острова
Сулавеси. Очень уж маленьким - всего-то с шетландского пони ростом - казался
этот  родич могучего бизона. Длинная  серьезная морда,  выразительные глаза;
сквозь  жесткую темную  шерсть, покрывавшую  толстые  ягодицы  неравномерным
слоем, просвечивала розовато-лиловая кожа; копыта маленькие, изящные; чуткие
уши покрыты  изнутри нежным пушком. Рога длиной около двадцати сантиметров -
прямые и очень  острые.  Оба наши  аноа  отличались безобидным  нравом; беря
губами  отруби  с  моих  ладоней, они  глядели  на  меня  с  видом  невинных
мучеников. И я немало поразился,  когда прочел, что эти  животные могут быть
весьма опасными. Быстрота движений, поворотливость и острые рога  заставляли
считаться  с   этими  малышами.  Зная,  что  потревоженный  аноа  становится
свирепым, коренные жители Сулавеси предпочитали не связываться с  ним.  Но с
появлением  современного  оружия  -  особенно  столь   необходимого  каждому
охотнику-спортсмену автомата  - дни аноа были сочтены, и теперь  перспектива
вида выглядит очень мрачно.
     Зебра Чапмана показалась мне, в общем, довольно  скучным животным. Наши
представители этого вида  красиво смотрелись  на фоне травы в своем обширном
загоне,  но ничего интересного  в их поведении не было. Знай себе пасутся да
иногда повздорят и угрожают  друг другу  оскаленными зубами,  прижав  уши  к
голове.  Жеребцы, казалось,  только  и думали о том, как вас  прикончить,  а
поскольку они могли  развить страшную  скорость,  вам  все время приходилось
быть начеку.
     Каждое  утро мы с  Гарри первым делом лезли  через ограду  и собирали в
загоне  зебр выросшие за ночь, умытые  росой  бархатистые  грибы.  На второй
завтрак  Гарри тушил их в  масле на  небольшой  сковороде.  Отменное  блюдо,
однако собирать грибы в непосредственной близости  от кровожадных  полосатых
жеребцов было по меньшей мере  рискованным занятием.  Однажды  утром выдался
особенно  богатый  урожай,  мы   набрали   полведра  и  заранее   радовались
предстоящей  в  одиннадцать  часов  сытной  трапезе.  Только я  нагнулся  за
необычно крупным грибом, как Гарри закричал:
     - Берегись, старик! Этот ублюдок бежит сюда!
     Я  выпрямился - жеребец с грохотом  мчался прямо на меня, прижав  уши и
оскалив  желтые зубы.  Бросив  ведро, я по  примеру Гарри  пустился  наутек.
Задыхаясь  от бега  и смеха,  мы  перевалили  через  ограду.  Жеребец  круто
затормозил возле ведра и с негодующим фырканьем уставился на нас. А затем, к
нашему  величайшему  возмущению,  развернулся  и  с замечательной  точностью
поразил  копытами  ведро, так  что оно  описало  в  воздухе широкую  кривую,
сопровождаемую кометным хвостом из грибов.  Полчаса ушло у нас на  то, чтобы
снова собрать их.
     Впрочем, к одной зебре я все  же проникся симпатией.  Это был  жеребец,
представитель  самых крупных, пустынных зебр. Тело  этих зебр (они же  зебры
Грэви) напоминает лошадиное; длинная, породистая голова отчасти смахивает на
ослиную, однако больше похожа на голову арабского скакуна с изящной, нежной,
бархатистой мордой; узкие правильные  полосы словно нарисованы  по  линейке;
огромные уши походят  на косматые цветки аронника. Насколько мне известно, в
Англии наш  экземпляр был единственным в  своем роде,  и я считал,  что  его
редкость, не говоря уже о красоте и кротости, дает мне право скармливать ему
дополнительные порции  овсяной сечки, которую он бережно брал с моих ладоней
губами, мягкими, как шляпки растущих в его загоне грибов.
     В северной части секции простирался зеленый бархатистый луг в окружении
кринолина  из  кудрявых  дубов.  Здесь жили несомненно самые  редкостные  из
доверенных  нам  животных - чета молодых  оленей Дэвида, или милу. На оленью
мерку они,  пожалуй,  были  нескладными  и  уж  во  всяком  случае не  могли
сравниться грациозностью  с обитавшими  по  соседству  ланями и благородными
оленями. Высота в холке немногим больше метра; морда длинная, серьезная; под
раскосыми миндалевидными глазами - своеобразная полость, этакий кармашек  из
розовой  кожи,  который милу открывает  и  закрывает  по  своему  произволу.
Кармашек  этот  ни  с чем  не сообщается  и не  выполняет  никакой  полезной
функции.  Тело  коренастое,  подобное  ослиному;  окраска буровато-рыжая, но
брюхо белое, и такого же цвета сердцевидное пятно украшает седалище.
     Разрез и расположение глаз, необычное туловище, длинные черные копыта и
(уникальная для семейства оленей черта) длинный  хвост с ослиной кисточкой -
все это придавало милу такой  вид, словно они сошли с какой-нибудь китайской
акварели.
     Движения  их были неуклюжими, начисто лишенными присущей оленям грации.
Если я неожиданно возникал около их загона, они  пугались. Повернутся ко мне
-  уши  насторожены, ноги  широко  расставлены - и обращаются  в  паническое
бегство, спасаясь в дальнем конце  загона, причем аллюр их  смахивал на рысь
пьяного осла. Ноги почти не  сгибались, и длинное тело переваливалось с боку
на  бок. Сравнишь этот бег  с  изящными движениями других оленей и  особенно
ясно видишь сходство милу  с ослом. Только в движениях и очертаниях головы и
шеи обнаруживается свойственная оленям красота.
     История  открытия и спасения этого  причудливого животного  -  одна  из
удивительных   страниц  удивительной  зоологической  летописи.   В  середине
прошлого  века   в  Китай  приехал  францисканский  миссионер,  отец  Давид.
Путешествуя  по  стране,  он,  подобно многим церковным  деятелям  той поры,
проявлял глубокий интерес  к  естественной истории. Я  даже подозреваю,  что
число  собранных  отцом Давидом  уникальных зоологических  образцов  намного
превышает число  спасенных им там же душ.  Между прочим, он  первым приобрел
экземпляры столь знаменитой теперь  гигантской панды. В Пекине до него дошли
слухи, что в парке Императорского дворца  содержится стадо оленей,  будто бы
не известных  нигде, кроме  Китая. Понятно, отец Давид был заинтригован.  Но
как увидеть этих животных? Парк был окружен стеной  и надежно охранялся. Как
известно,  в те времена в Китае с  трудом переваривали иностранцев,  так что
отцу Давиду приходилось действовать с величайшей  осторожностью.  О  степени
увлечения этого человека естественной  историей  говорит  тот факт,  что  он
рисковал  потерять свободу и даже  жизнь.  Первым делом он  подкупил  одного
стражника,   чтобы  тот  разрешил  ему   взобраться  на  стену  и   обозреть
Императорский парк. С этой удобной  позиции  отец Давид и впрямь узрел в ста
шагах  от себя пасущихся между  деревьями  животных. Можно себе представить,
как взыграла его душа, когда  он опознал в них оленей  дотоле неизвестного и
чрезвычайно необычного вида.
     О  своем  открытии он  написал в Париж, в  Музей  естественной истории,
профессору Милн-Эдвардсу: "В пяти  километрах  к  югу  от  Пекина раскинулся
огромный Императорский парк, его окружность около шестидесяти  километров. С
незапамятных времен в этом парке мирно обитают олени и  антилопы. Европейцам
посещать парк  не дозволено, но этой весной мне посчастливилось с окружающей
его стены увидеть поодаль стадо в сто с лишним животных, которые  показались
мне похожими на лосей. К сожалению. в это время года они были  лишены рогов.
Отличительным  признаком  виденных  мной  животных  является  длина  хвоста,
примерно равного  ослиному, чего я никогда не наблюдал у  семейства оленьих.
Размерами  они  уступают  северному   лосю.  Я  предпринял  тщетные  попытки
приобрести  шкуру  этих  животных.  Даже  часть шкуры невозможно  добыть,  и
французское  посольство  не  видит  возможности  приобрести  это  диковинное
животное  путем  неофициальных  контактов   с  китайским  правительством.  К
счастью, я знаком с некоторыми  татарскими  воинами, которые служат в охране
парка, и не сомневаюсь, что  с помощью  подкупа  смогу  приобрести несколько
шкур, кои  тотчас отправлю вам. Китайцы  называют  это  животное ми-лу,  что
означает  "четыре противоречивых признака", ибо они считают,  что олень этот
рогами напоминает благородного оленя, копытами -  корову,  шеей - верблюда и
хвостом - мула или, скорее, осла".
     Отец  Давид  твердо решил  добыть образцы, однако  это было  не  так-то
просто.  Он знал,  что сторожа, хоть это грозит им  смертной  казнью, иногда
позволяют себе отведать свежей оленины. За щедрое вознаграждение они обещали
ему  сохранить шкуры и черепа очередных  жертв. Обещание  было выполнено,  и
отец Давид отправил желанную добычу в парижский Музей естественной  истории,
где и  впрямь  выяснилось, что речь идет  о  новом  для  науки виде. Отмечая
большой  вклад отца Давида в естественную  историю востока, виду присвоили в
его честь наименование Elaphurus davidianus.
     Естественно,  европейские  зоопарки  и  частные  коллекционеры  мечтали
заполучить экземпляры столь  редкого оленя, а олень Давида вполне заслуживал
звания  редкого -  ведь единственное  стадо обитало  в  парке Императорского
дворца,  и  первоначальный ареал милу до сих пор неизвестен. Можно подумать,
что вся эволюция вида происходила на прилегающей к дворцу территории. Теперь
полагают,  что милу перестал существовать  в  диком состоянии две-три тысячи
лет  назад. Археологические находки  показывают, что  до той  поры  милу еще
бродили в лесах провинции Хунань.
     Хотя  китайские  власти  отнюдь не  стремились  вывозить  столь  ценное
национальное достояние, все же после долгих переговоров несколько пар оленей
Давида было отправлено в зоопарки Европы, а одна чета попала в замечательный
частный зверинец герцога Бедфордского в Вобурне.
     Спустя некоторое время при разливе Хуанхэ  стена вокруг  Императорского
парка была разрушена,  и большинство оленей разбежалось по окрестностям, где
их,  разумеется, в  два  счета перебили  голодающие  крестьяне. В  парке еще
оставалась  крохотная популяция, но над милу явно тяготел злой рок: началось
Боксерское  восстание и  охрана  воспользовалась  случаем  съесть  уцелевших
оленей.  Так вид вымер на  своей  родине,  теперь  всю  популяцию составляли
животные, разбросанные по странам Европы.
     Герцог Бедфордский, один  из первых и  наиболее мудрых борцов за охрану
природы,  решил,  что  для  спасения  вида  надо  пополнить  свое  крохотное
Вобурнское  стадо,  и  вступил  в  переговоры  с зоопарками. В итоге  у него
собралось восемнадцать особей;  это были  все сохранившиеся на земле милу. В
идеальных условиях Вобурна популяция  постепенно росла, и, когда я работал в
Уипснейде,  она  насчитывала  уже около пятисот голов. Пришла пора, заключил
герцог, рассредоточить  стадо - очень уж рискованно было держать всех милу в
одном  месте. Достаточно эпидемии ящура, чтобы окончательно истребить оленей
Давида. Для начала герцог подарил пару животных Уипснейду, чтобы и там можно
было разводить милу.
     Как раз  когда я  работал в секции медведей, стало известно, что герцог
решил снабдить оленями  Давида и другие зоопарки, а Уипснейд получит  вторую
пару. На нас была возложена задача вывозить из Вобурна новорожденных телят и
выкармливать до  такого возраста, когда их можно будет  отправлять на  новое
местожительство.   Такой  сложный  способ   был   продиктован   чрезвычайной
нервозностью милу. От испуга  - а они пугались всего на свете, превосходя  в
этом  смысле всех  известных мне животных,- они были способны  на  глупейшие
поступки,  скажем,  принимались  бодать  каменную  стену, пытаясь  пробиться
сквозь  нее.  Если  же  мы  будем  выкармливать  телят,  есть  надежда, что,
привыкнув  к людям,  они не будут пугаться необычных звуков и предметов так,
как пугаются при отлове молодые милу.
     У меня захватило дух, когда я услышал, что мне вместе с одним парнем по
имени Билл доверено помогать в этом деле Филу Бейтсу. Для оленят приготовили
два  просторных стойла, а поскольку их  полагалось кормить  и ночью,  и рано
утром,  мы с Биллом должны были по очереди ночевать в сарайчике в лесу около
стойл, чтобы круглые сутки быть под рукой у Фила.
     И вот настал великий день, мы сели в грузовик в поехали в Вобурн.
     Вобурнский  парк  был  одним из самых  прекрасных,  какие я  когда-либо
видел. Разумеется, это было еще до того, как карусели и полчища экскурсантов
превратили его в  своего рода  цирк с тремя  аренами. Могучие деревья, вдвое
красивее   от  того,  что  стояли   порознь,   волнистый  зеленый  покров  и
неторопливые стада  оленей создавали незабываемую картину которая вызвала бы
завистливые   слезы  у  самого  Эдварда  Лэнсье.  Оленята  -   большеглазые,
встревоженные - лежали  каждый в своем мешке, только головы торчали  наружу.
Эта мера  предосторожности  была необходима, чтобы им не вздумалось встать в
грузовике  и попытаться  совершить побег с  риском поломать  ноги. Разместив
малышей на толстой подстилке, мы обложили их со всех сторон охапками соломы.
После этого мы  с Биллом заняли  место в задней части кузова, возвышаясь над
лесом  маленьких  головенок,  и  грузовик покатил  в  Уипснейд  с  умеренной
скоростью пятьдесят километров в час. Мы не сводили  глаз с оленят, следя за
тем, как они переносят путешествие.  Когда  машина тронулась, два-три малыша
начали брыкаться и  дергаться в мешках, но они быстро успокоились, и в конце
пути   многие   оленята   уже   спали   с  видом  пресыщенных   странствиями
железнодорожных пассажиров.
     Мы отнесли  их  в стойла и  разрезали мешковину.  С  типичной для  всех
оленят невыразимо  трогательной  угловатостью  они поднялись на  непослушные
ноги и сделали  несколько неуверенных шагов. Только теперь до них дошло, что
чего-то не хватает, и малыши заходили по кругу,  издавая совсем по-козлиному
неожиданно  долгое хриплое "бэ-э-э".  Мы с Биллом быстро подоили  специально
доставленных в  зоопарк  коз, наполнили теплым, пенистым  молоком бутылочки,
добавили необходимые  витамины  и рыбий  жир и, держа по  бутылочке в каждой
руке, вернулись в конюшню.
     Детеныши милу такие  же бестолковые,  как любые  другие младенцы,  и во
время первого кормления  козье молоко попадало куда угодно - в наши карманы,
отвороты брюк, даже в глаза и уши - только не в желудки оленят. Они довольно
скоро  разобрали, что молоко  поступает  из соски, однако  координация рта и
мозга  оставляла желать лучшего, и все время приходилось быть начеку, потому
что оленята мусолили соску до тех пор, пока конец  ее не высовывался изо рта
сбоку,  после  чего сжимали челюсти,  брызгая молоком  прямо  нам  в  глаза.
Впрочем, на второй день они наладились сосать правильно и стали воспринимать
нас  с  Филом и  Биллом  как  некую комбинированную  мать.  Всего  на  нашем
попечении находилось  восемь оленят, и мы разместили их по четыре на стойло,
но, по мере того  как они росли, кормить их  становилось все труднее, потому
что  в часы кормления  оленята  при  виде  нас  буквально  выходили из себя.
Оглушительно  блея,  они бросались  нам  навстречу, едва  открывалась  дверь
стойла. Несколько раз оленята сбивали  с  ног  меня  и Билла. Упал -  скорей
откатывайся  в сторону, потому что малыши безжалостно топтали нас, а копытца
у них были не только очень длинные, но и весьма острые.
     Пожалуй,  именно  в  это  время я  вдруг  по-настоящему  уразумел  суть
определения "редкие животные". До сих пор, когда кто-нибудь говорил о редких
животных, я  считал, что речь  идет о числе особей, представленных в  музеях
или   зоопарках;   мне   не   приходило  в   голову,   что   подразумевается
малочисленность  вообще.  Должно быть,  это  потому, что люди  были  склонны
делать  из  слова  "редкий"  как  бы  знак отличия, которым животные обязаны
гордиться. Но, познакомившись вплотную с  оленями Давида,  я  неожиданно для
себя открыл,  что  очень  многие животные  стали  редкостью  совсем в другом
смысле. Я начал изучать этот вопрос, и накопилось изрядное досье. Тогда я не
подозревал,  что  создаю  весьма несовершенную любительскую версию  "Красной
книги", выпускаемой  ныне Международным  союзом охраны  природы.  Результаты
потрясли  меня, мои  записи пестрели данными  вроде: "общее  число уцелевших
индийских носорогов-250, суматранских носорогов-150, борнеоских носорогов  -
20, мировая  популяция  бескрылого пастушка  - 72  пары, аравийского орикса,
истребленного винтовками и пулеметами, осталось не больше 30 голов" - и  так
далее.  Казалось,  список  можно  продолжать до бесконечности. Тут-то  мне и
стало  ясно,  в чем заключается подлинная  задача зоопарка  - ведь наряду  с
охраной  животных  в  их  среде  обитания  совершенно  необходимо  создавать
рассредоточенные возможно  шире по свету плодовитые колонии.  Именно тогда я
сказал себе: если когда-нибудь у меня появится свой зоопарк, он прежде всего
будет служить убежищем и питомником для истребляемых животных.
     В  часы дежурства у оленят я немало размышлял об этом. Ночью, когда при
свете  фонаря  малыши,  поблескивая  влажными  глазищами,  жадно  сосали  из
бутылочек теплое  молоко, я говорил себе, что  с любой точки  зрения  у этих
созданий столько же прав на существование, сколько  у меня. Вставать в  пять
утра, чтобы кормить их, не было для меня наказанием.  Шагаешь к стойлу между
могучими  стволами  -  в  первых,  бледных  лучах  утреннего солнца  дубравы
золотятся, словно хвост квезала, листья переливаются тончайшей пленкой росы,
и птичий хор звучит в твоих ушах великим благодарственным молебном в зеленом
храме природы. Откроешь дверь в стойло - любящие питомцы сбивают тебя с ног,
приветствуют  блеянием,  тычутся   носами,  облизывают  длинными,  влажными,
горячими  языками.  И как  ни тяжело  было  на  сердце  от  мысли об опасном
положении множества  видов, я чувствовал, что, помогая разводить милу, делаю
что-то конкретное, пусть даже это капля в море.
     Несомненно, самыми занятными животными в нашей секции были  белохвостые
гну.    Вообще   внешний   вид   представителей    этого   рода   производит
неправдоподобное    впечатление,   а    белохвостые    особенно   напоминают
какого-нибудь  мифического зверя  со средневекового  герба.  Тяжелая голова,
широкая  морда,  изогнутые  вниз причудливым  крючком  острые  рога,  из-под
которых антилопа смотрит каким-то  близоруким взглядом. Морда украшена белой
бородкой, и еще клок шерсти  торчит ниже  глаз.  На  горле, лбу и зашейке  -
густая белая грива, сплошная чаща косматых  прядей. Но главное украшение гну
- длинный, пышный,  шелковистый белый хвост, которым  они взмахивают так  же
изящно,  как  восточная  танцовщица  своим  платком.  Добавьте  к  необычной
внешности (как  будто  эта антилопа собрана из частей разных животных) столь
же  необычные  движения и причудливые позы,  которые гну принимают по любому
поводу.  Невозможно было без смеха смотреть, как  эти нелепые твари, фыркая,
выделывают вольты и курбеты с развевающимся над спиной белым хвостом.
     Движения  гну  были  настолько  сл