очными
орудиями.  "Полковник,  как  видно,  в  свободное  время  увлекается разными
поделками",  -  подумал я.  Но тут он открыл еще одну дверь,  и  моим глазам
предстало потрясающее зрелище.  Комната, на пороге которой я стоял, занимала
весь верх и тянулась не меньше чем на 70 -  80 футов. Собственно говоря, это
были   соединенные  в   одну  комнату  верхние  этажи  всех  четырех  домов,
принадлежавших полковнику.  Пол  был  покрыт  блестящим  паркетом.  Но  меня
поразили  не  столько  размеры  комнаты,  сколько  ее  обстановка.  На  двух
противоположных ее концах были построены две крепости из папье-маше. Высотой
они  были  фута в  три-четыре,  шириной -  четыре-пять футов.  А  вокруг них
выстроились сотни,  целые сотни оловянных солдатиков,  переливаясь и сверкая
яркими мундирами,  а среди них были расположены танки,  броневики,  зенитные
батареи и  прочая техника.  Передо мной в  полном блеске развернулись армии,
готовые к бою.
     - Ага, - сказал полковник, весело потирая руки. - Что, не ожидали?
     - Вот так штука!  - восхитился я. - В жизни не видал столько игрушечных
солдатиков!
     - Я собирал их годами, - сказал он. - Годами. Знаете, я ведь получаю их
прямо с  фабрики.  Беру  некрашеных и  потом раскрашиваю сам.  Гораздо лучше
выходит - чище, ровнее и более правдоподобно.
     Я наклонился и взял в руки крохотного солдатика.  Да, полковник говорил
правду.  Обычно  оловянные  солдатики  размалеваны наспех,  кое-как,  а  эти
раскрашены настолько тщательно, что у них даже как будто бы разное выражение
лица.
     - Ну вот,  -  сказал полковник.  - Ну вот. Мы сейчас проведем небольшую
игру - просто для тренировки. А когда вы освоитесь, начнем играть всерьез. Я
вам сейчас объясню правила.
     Правила  игры,  которые мне  изложил полковник,  отличались точностью и
определенностью.  У каждого своя армия.  Бросают кости, и тот, у кого больше
очков,  считается агрессором и делает первый ход. Он опять бросает кости и в
зависимости от выпавших очков может перемещать любой батальон своих солдат в
любом направлении,  а  также вести обстрел из зениток и дальнобойных орудий.
Орудия  имели  пружинный  механизм  и  заряжались  спичками.   Пружины  были
поразительно сильные,  и  спички  летели  через  всю  комнату с  невероятной
скоростью.  Когда спичка падала, все вокруг нее в радиусе десяти сантиметров
считалось уничтоженным,  так  что  при  прямом попадании можно было  нанести
тяжкий урон  войскам противника.  Каждому игроку полагалось иметь  при  себе
небольшую рулетку для измерения расстояния вокруг спички.
     Вся  эта  выдумка привела меня  в  восторг,  тем  более  что  это  живо
напомнило мне игру,  которую мы изобрели еще в Греции.  Мой брат Лесли -  он
был  просто помешан на  пушках и  кораблях -  собрал целый  флот  игрушечных
крейсеров,  линкоров и  подводных лодок.  Мы обычно расставляли их на полу и
играли почти в  такую же  игру,  только для поражения противника у  нас были
стеклянные шарики. Нужны были верный глаз и точная рука, чтобы, пустив шарик
по неровному полу,  попасть в  миноносец длиной всего в полтора дюйма.  Мы с
полковником бросили кости, и мне выпало быть агрессором.
     - А! - сказал полковник. - Грязный гунн!
     Я понял, что он разжигает в себе воинственный пыл.
     - А  что я  должен делать?  -  спросил я.  -  Попытаться разрушить вашу
крепость?
     - Что ж,  попробуйте,  -  сказал он.  -  Пожалуйста,  разрушайте,  если
сумеете.
     Я  очень скоро смекнул,  что в  этой игре главное было отвлечь внимание
противника  на  другой  фланг  и  незаметно  для  него  совершить  несколько
молниеносных  маневров.  Так  что  я  принялся  непрерывно  обстреливать его
войска,  и, пока спички со свистом носились по комнате, я ухитрился подвести
два батальона к самой линии ею обороны.
     - Свинья!  -  бушевал полковник,  когда очередная спичка попадала в его
расположение и  ему приходилось мерить радиус поражения.  -  Грязная свинья!
Гунн проклятый!
     Лицо у него стало ярко-розовым,  а на глазах выступили слезы,  ему то и
дело приходилось вынимать монокль и подолгу протирать его.
     - Какого черта вы так метко стреляете! - орал полковник.
     - Вы сами виноваты,  -  кричал я  в ответ.  -  У вас все войска сбиты в
кучу, в них ничего не стоит попасть!
     - Это у меня такая стратегия.  Не обсуждать мою стратегию! Я старше вас
и выше чином.
     - Как это "выше чином", когда я командую армией?
     - Не возражать, молокосос! - гремел полковник.
     Игра продолжалась часа два,  и за это время я успешно рассеял почти все
силы противника и закрепился на подступах к его крепости.
     - Сдаетесь? - крикнул я.
     - Ни за что! - заорал полковник. - Ни за что! Сдаться проклятому гунну?
Никогда!
     - Ах так! Тогда я двигаю вперед саперов, - пригрозил я.
     - Зачем это вам понадобились саперы?
     - Чтобы взорвать вашу крепость, - ответил я.
     - Не положено, - сказал он. - Это против правил войны.
     - Ерунда!  -  сказал я.  -  Вот немцы не очень-то считались с правилами
войны.
     - Какое гнусное коварство!  -  возопил он, когда я успешно подорвал его
укрепления.
     - Сдаетесь или нет?
     - Нет!  Буду сражаться за каждую пядь земли, проклятый варвар! - кричал
он,  резво  ползая на  четвереньках по  полу  и  лихорадочно передвигая свои
войска.  Но эти отчаянные усилия не спасли его:  я загнал его в угол и добил
из пушек.
     - Тысяча чертей!  - вскричал полковник, когда все было кончено, вытирая
мокрый от пота лоб.  -  Никогда не видел, чтобы человек так играл. Как же вы
научились так чертовски метко стрелять, если раньше не играли?
     - А  я  играл в  другую игру,  вроде этой,  но мы стреляли шариками,  -
сказал я. - Стоит только набить руку - и это уж... навсегда.
     - Черт  побери!  -  воскликнул полковник,  созерцая свою  разгромленную
армию. - Но все же это была славная игра и славная битва. Еще сыграем?
     И  мы играли,  играли без конца,  и  полковник все больше горячился,  а
когда я наконец взглянул на свои часы, то с ужасом увидел, что уже час ночи.
Игру закончить мы не успели,  поэтому пришлось оставить все,  как было, а на
следующий вечер я  пришел снова,  и  мы  ее  доиграли.  Я  стал  проводить у
полковника два-три  вечера  в  неделю;  мы  разыгрывали сражения  в  большой
комнате,  и ему это доставляло огромное удовольствие - почти такое же, как и
мне.
     Но вскоре моя мама объявила,  что дом наконец найден и нам пора уезжать
из  Лондона.  Я  был глубоко огорчен.  Значит,  мне придется бросить работу,
расстаться с моим другом мистером Беллоу и с полковником Анструтером. Мистер
Ромили был безутешен:
     - Мне никто не сможет заменить вас. Никто.
     - Ну, кто-нибудь обязательно найдется, - сказал я.
     - Да,  но он же не сумеет так украшать аквариумы и  вообще...  Прямо не
знаю, что я буду без вас делать...
     В  тот день,  когда я  окончательно уходил от  него,  он  со слезами на
глазах преподнес мне  кожаный бумажник.  На  внутренней стороне было золотом
вытеснено:  "Джералду Дарреллу от товарищей по работе".  Я немного удивился,
потому что,  кроме меня и  мистера Ромили,  у  нас никто не работал,  но он,
очевидно,  считал,  что так будет солиднее.  Я  горячо поблагодарил его и  в
последний раз отправился на Поттсову аллею, в лавку мистера Беллоу.
     - Жаль, что приходится расставаться, мой мальчик, - сказал он. - Очень,
очень жаль. Держите... Это вам небольшой подарок на прощанье.
     Он сунул мне в  руки маленькую клеточку.  В  ней сидела самая лучшая из
его птиц,  о  которой я больше всего мечтал,  -  красный кардинал.  Я совсем
растерялся.
     - Вы вправду хотите мне его отдать? - сказал я.
     - Само собой, мальчик, само собой.
     - А вы уверены,  что сейчас подходящее время года для таких подарков? -
спросил я.
     Мистер Беллоу расхохотался:
     - Само собой разумеется. Само собой разумеется.
     Я  распрощался с  мистером Беллоу  и  в  тот  же  вечер  пошел  сыграть
последнюю игру с  полковником.  Когда мы  кончили -  на  этот раз я  дал ему
выиграть, - он проводил меня до дверей.
     - Признаться, одиноко будет без вас, мой мальчик. Очень одиноко. Но все
же  не  исчезайте  с  горизонта,  ладно?  Поддерживайте  связь.  Тут  вот...
м-м-мм... маленький сувенир для вас.
     Он  протянул мне тонкий серебряный портсигар.  На нем была надпись:  "С
любовью от Марджори". Меня это немного смутило.
     - О,  не  обращайте внимания на  надпись,  -  сказал  он.  -  Ее  можно
убрать...  Подарок от  одной  знакомой -  много  лет  назад.  Я  решил,  вам
понравится. Возьмите на память, а?
     - Вы очень, очень добры, сэр.
     - Пустяки,  пустяки,  -  сказал он, высморкался, потом тщательно протер
свой монокль и наконец протянул мне руку.  -  Ну,  желаю удачи, мой мальчик.
Надеюсь, что мы еще увидимся.
     Увидеться нам больше не пришлось. Вскоре после этого его не стало.


                            Повышение по службе

     Мамфе никак не назовешь курортным местечком: он расположен на холме над
излучиной широкой мутной  реки  и  окружен почти  непроходимыми тропическими
лесами.  Круглый год там жарко и сыро, как в турецкой бане, и только в сезон
дождей для разнообразия еще сырее и  жарче.  В  то время в Мамфе жили пятеро
белых мужчин,  одна  белая женщина и  тысяч десять горластых африканцев.  На
меня,  как видно,  нашло временное затмение,  и я, решив устроить именно там
штаб-квартиру своей экспедиции,  обитал в просторной палатке,  набитой самым
разнокалиберным  зверьем,   на   берегу  реки   кофейного  цвета,   кишевшей
гиппопотамами.  В процессе собирания животных я,  конечно, перезнакомился со
всеми белыми обитателями Мамфе и почти со всеми африканцами.  Африканцы были
моими охотниками,  проводниками и  носильщиками:  углубляясь в  здешний лес,
словно ныряешь обратно во времена Стенли и Ливингстона, и все экспедиционное
снаряжение путешествует на головах неутомимых носильщиков,  гуськом спешащих
по тропе.
     Отлов диких зверей - это работа без выходных и праздников, и времени на
поддержание светских отношений не остается.  Но как ни странно, именно здесь
мне пришлось принять посильное участие в официальном приеме высокого гостя.
     В одно прекрасное утро я занимался неблагодарным делом:  кормил молоком
пятерых крохотных бельчат, которым, судя по всему, вовсе не хотелось жить. В
те времена еще не изобрели маленьких пузырьков с крохотными сосками,  годных
для выкармливания беличьих сосунков,  и мне приходилось наматывать на спичку
кусочек ваты,  окунать его  в  молочную смесь и  всовывать им  в  рот вместо
соски.  Дело было долгое и нудное:  если молока наберется слишком много, они
могут  захлебнуться,   а   всовывать  такую  самодельную  соску  надо   было
обязательно  сбоку,   чтобы  вата  не  зацепилась  за  острые  резцы,  а  то
бестолковые  бельчата  ее  непременно  проглотят  и  погибнут  от  закупорки
кишечника.
     В  десять утра уже стояла ужасная жара,  и  мне приходилось то  и  дело
вытирать потные руки полотенцем,  чтобы бельчата не  промокли и  не схватили
простуду.  Ясно,  что я был порядком раздражен,  пытаясь столь изнурительным
способом  подкормить своих  подопечных,  проявлявших полнейшее безразличие к
жизни,  а  тут  еще мой слуга Пий внезапно вырос рядом со  мной,  бесшумно и
необъяснимо,  словно из-под земли, как свойственно африканцам, и в этом было
что-то пугающее.
     - Виноват, са-ар, - сказал он.
     - Чего тебе? - недовольно огрызнулся я, осторожно запихивая пропитанную
молоком ватку в ротик бельчонка.
     - Н.Р. прибыл, cap, - ответил Пий.
     - Начальник района?  -  переспросил я, не веря своим ушам. - Какого еще
черта ему тут надо?
     - Они не говори,  cap, - невозмутимо ответствовал Пий. - Я иди открывай
пиво?
     - Пожалуй, делать нечего, - сказал я.
     Мартин Бьюглер,  районный начальник,  уже показался на гребне холма.  Я
сунул бельчат в ящичек,  набитый сухими банановыми листьями,  который служил
им гнездом, и вышел из-под навеса навстречу гостю.
     Мартин   был   долговязый,   нескладный  молодой  человек  с   круглыми
темно-карими  глазами,  встрепанной черной  шевелюрой,  вздернутым  носом  и
широкой,  необыкновенно подкупающей улыбкой.  Руки и  ноги у него были такие
длинные  и   он  так  энергично  жестикулировал  во  время  разговора,   что
приходилось опасаться, как бы он что-нибудь не сшиб или сам не ушибся. И тем
не менее он был отличным начальником районного управления, горячо любил свою
работу и,  что еще важнее, так же горячо любил африканцев, а они платили ему
взаимностью.
     Меня  очень удивило появление Мартина в  столь неурочный час:  обычно с
утра он был по горло завален служебными делами. А он уже торопливо спускался
с холма, размахивая руками, как ветряная мельница, и крича что-то на бегу. Я
терпеливо ждал, пока он не влетел ко мне под тень навеса.
     - Сами видите!  - воскликнул он, вскидывая в отчаянии руки к небесам. -
Без вас я пропал!
     Я подтолкнул к нему поближе складной стул и ласково усадил его.
     - Перестаньте размахивать руками,  как спятивший богомол! - сказал я. -
Замолчите на минутку, расслабьтесь, успокойтесь.
     Он затих и принялся вытирать лоб промокшим насквозь носовым платком.
     - Пий! - крикнул я.
     - Сар? - отозвался Пий из кухни.
     - Будь добр, принеси пива нам с начальником.
     - Слушаюсь, cap!
     Пиво было тошнотворное,  и  холодным его назвать было нельзя -  в нашем
примитивном  хозяйстве  единственным доступным  холодильником были  ведра  с
водой,  а она сама была тепловатой. В таком климате, когда обливаешься потом
круглые сутки,  даже сидя без движения,  пить приходится очень много, и днем
лучше пива ничего не придумаешь.
     Пий  торжественно разлил пиво по  стаканам;  Мартин схватил свой стакан
трясущейся рукой и отпил два громадных глотка, едва не поперхнувшись.
     - Вот  и  хорошо,   -   сказал  я  вкрадчивым  тоном  профессионального
психиатра,  -  а теперь, если не трудно, медленно и внятно повторите, что вы
там орали, спускаясь с холма. Кстати, в такую жару бегать сломя голову очень
вредно: а) это опасно для здоровья и б) это может подорвать ваш авторитет. Я
уж было подумал,  что у  вас в Мамфе вспыхнул ужасный бунт и за вами гонятся
орды африканцев с копьями и мушкетами.
     Мартин вытер потное лицо и сделал еще один громадный судорожный глоток.
     - Это хуже бунта, - простонал он. - Куда хуже!
     - Ничего, - сказал я. - Вы только как можно тише и спокойнее расскажите
мне, в чем дело.
     - Окружной инспектор, - начал Мартин.
     - А что он сделал? - спросил я. - Выгнал вас, что ли?
     - Вот-вот, - сказал Мартин. - Выгонит, и запросто. Потому я и прошу вас
помочь.
     - Но я-то тут причем?  Не понимаю,  как я  могу вам помочь?  Ни с самим
окружным инспектором, ни с его родственниками я не знаком, так что замолвить
за  вас  словечко не  смогу.  Признавайтесь,  какое  гнусное преступление вы
совершили?
     - Мне кажется, лучше начать сначала, - сказал Мартин.
     - Валяйте - выходите на старт по всем правилам, - поддержал его я.
     Он   снова  вытер  лицо,   отпил  еще   один  глоток  для  храбрости  и
подозрительно огляделся - не подслушивает ли кто-нибудь.
     - Вот в чем дело,  -  сказал он. - Может, вы и не заметили, но со своей
работой я справляюсь неплохо, но как только дойдет до приемов и развлечений,
так  я  непременно попадаю впросак.  Не  успели меня назначить на  должность
районного начальника -  это было в Умфале, - как окружной инспектор, черт бы
его побрал,  нагрянул с ревизией!  Все шло как по маслу.  Район у меня был в
образцовом порядке, и инспектор как будто остался мною доволен. Он собирался
только переночевать и  ехать дальше,  так что к  вечеру я уже решил,  что на
этот раз все сошло благополучно.  Но как назло,  у  меня в  доме испортилась
уборная,  я  не  успел  ее  починить и  велел сделать очень уютный камышовый
шалашик поодаль от веранды, за кустами гибиска. Знаете, там такая яма, а над
ней доски крест-накрест,  чтобы можно было присесть.  Ну,  я извинился перед
окружным инспектором, и он как будто все понял. Но я же не знал, что вся моя
африканская прислуга сочтет, что это удобство возведено специально для них и
уже   за   несколько  дней   до   приезда  окружного  инспектора  начнет  им
пользоваться.  Перед  тем  как  сесть  за  обеденный  стол,  инспектор решил
прогуляться в  том направлении и,  полагая,  что сортир предназначен для его
личного пользования,  был неприятно поражен тем, что его уже освоили, но все
же пристроился на доске,  а  она возьми да и  подломись.  Теперь и  я в свою
очередь слегка забеспокоился.
     - Господи!  -  пробормотал я,  придя в себя.  -  Вы что,  не проверили,
выдерживают ли доски?
     - То-то и оно,  -  вздохнул Мартин.  -  Я же говорил, что в таких делах
никуда не гожусь.
     - Да ваш гость мог умереть со страху!  -  сказал я.  - Или утонуть, что
еще хуже.  Здешнюю уборную я  хорошо знаю -  и нырять туда я ни за что бы не
согласился.
     - Могу вас  уверить,  что инспектор тоже был не  в  восторге,  -  уныло
сказал Мартин. - Конечно, он позвал на помощь, и мы его вытащили, но он стал
похож...  да...  стал похож...  на ходячую навозную кучу. Мы несколько часов
отмывали его,  отстирывали его  платье и  едва успели отгладить его одежду к
утру, когда ему надо было уезжать. Могу вас заверить, милый друг, что обед у
нас  получился очень  поздний и  прошел он  в  ледяной обстановке,  прямо  в
полярной стуже. И окружной инспектор почти ничего не ел.
     - Неужели у него не хватило чувства юмора? - поинтересовался я.
     - Какое там  чувство юмора!  У  него вообще нет ни  малейшего понятия о
юморе,  -  возмущенно ответил Мартин. - Впрочем, я его не виню. Любой на его
месте,  угодив в  яму с  дерьмом,  растерял бы остаток юмора -  тут уж не до
смеха!
     - Пожалуй, вы правы, - заметил я. - Еще пивка?
     - Вся беда в  том,  что я не в первый раз так опростоволосился.  Пока я
служил помощником районного начальника,  со  мной приключалось такое,  что я
вам  даже рассказывать не  хочу.  Из-за  этого я  так  долго и  добирался от
помощника до  районного начальника.  А  после этой жуткой истории с  уборной
меня загнали в Умчичи, а вы сами знаете, какая это дыра.
     Умчичи  действительно было  гиблое  место,  этакий чертов остров,  куда
ссылали всех районных начальников и их помощников, не угодивших начальству и
впавших  в   немилость.   Оно  кишело  прокаженными,   и  комарья  там  было
видимо-невидимо -  больше, чем в какой-либо другой точке западного побережья
Африки.
     - Конечно, мне было очень интересно вас послушать, - сказал я, - только
я никак не пойму, к чему вы все это рассказываете?
     - Да я только об этом и кричал, спускаясь с холма, - объяснил Мартин. -
Он едет сюда,  к нам,  с ревизией! Он будет здесь через три дня, и без вашей
помощи я погиб.
     - Мартин,  -  сказал я.  -  При всей моей любви к  вам я  же не хозяйка
светского салона.
     - Что вы, старина, я понимаю, - ответил он. - Но вы уж помогите мне, а?
     На  этот вопль души нельзя было не  откликнуться.  Все  белое население
Мамфе и девяносто девять процентов африканцев нежно любили Мартина.
     - Придется все хорошенько обдумать, - сказал я.
     Мы сидели и молчали. Мартин обливался потом и то и дело вздрагивал.
     Наконец я закричал:
     - Пий, неси больше пива начальнику, пожалуйста!
     Когда пиво  было налито,  я  наклонился вперед и  посмотрел на  Мартина
гипнотизирующим взглядом.
     - Спасение только в одном, - возвестил я. - В наших рядах есть женщина.
     - Женщина? - удивился Мартин. - Какая женщина?
     - Жена вашего помощника,  Мэри, если вы не запамятовали. Женщины просто
созданы  для  таких  дел.   Еще  у  нас  есть  Макгрейд  (это  был  инженер,
руководивший всеми дорожными работами -  починкой мостов, прокладкой дорог и
про