Мы медленно катили  по тряской  дороге,  вот,  наконец,  и
поворот,  тут я  оглянулся и  увидел, что  вдоль всей  дороги вытянулись две
сплошные стены обнаженных темных тел,  в  воздухе мелькают хлопающие  черные
руки, сверкают белозубые улыбки, а  в  конце этой живой  аллеи стоит высокий
человек  в  ослепительно  белом  одеянии.  Вот  он  поднял  длинную руку,  в
последний раз  помахал на прощанье, грузовик  завернул  за угол и покатил по
красной проселочной дороге, которая  вилась  через  золотые, сверкающие  под
солнцем холмы.

ГЛАВА Х. Зоопарк под брезентом

     Собиратель  зверей чаще всего узнает нрав и  повадки  своих  подопечных
лишь  к  концу  путешествия,  и  это  всегда  очень огорчительно.  Поначалу,
примерно месяца четыре, животные кажутся собирателю всего лишь "образчиками"
своего  вида  - ведь у него нет времени наблюдать  за  ними так внимательно,
чтобы они наконец обрели в его глазах какую-то свою индивидуальность. Прежде
всего  надо позаботиться  о том,  чтобы  как  следует  разместить  пойманных
животных,  накормить  их  и  содержать в  чистоте, а больше  уже  ничего  не
успеваешь, потому что все остальное время всячески стараешься пополнить свой
зверинец. Однако же к  концу путешествия  зверинец  обычно так разрастается,
что собирателю больше некогда самому  ходить на охоту - слишком много хлопот
с теми  животными, которых  уже поймал. Тут наступает  время, когда остается
лишь  надеяться  на   местных  охотников   -может,   поймают  для  тебя  еще
каких-нибудь  новых  зверей,  -  зато теперь  ты  при  зверинце неотлучно  и
получаешь  возможность  получше  узнать  своих  пленников.  Именно  в  таком
положении  я  и оказался, когда  вернулся из Бафута.  У нас в главном лагере
собрались  не  только  равнинные  животные:  пока я охотился  в горах,  Смит
неустанно собирал всяческих животных, населяющих местные леса. Под  обширной
брезентовой крышей  нашей палатки собралось достаточно самого разнообразного
зверья, чтобы создать небольшой зоопарк.
     Итак, вернувшись в наш пышущий зноем и насыщенный влагой главный лагерь
на  берегах  реки Кросс, я впервые  начал  ближе знакомиться с некоторыми из
моих  равнинных пленников. Взять хотя бы  даманов. Пока  я  не  довез их  до
главного лагеря,  мне  казалось - они довольно скучные  создания и знамениты
только своими  родичами. На первый взгляд дамана  можно  принять за обычного
грызуна, и это было бы вполне простительно, а если вы увидите, как  они жуют
листья или гложут сочную кору какого-нибудь дерева,  вы, пожалуй, подумаете,
что  они  сродни  кроликам.  И  сильно   ошибетесь,   потому  что  ближайший
родственник  дамана, как ни странно, вовсе не кролик, а слон! Действительно,
по строению костей и другим анатомическим особенностям даман  ближе всего  к
слону и носорогу. Услыхав подобные  сообщения, люди невольно задумываются: в
своем  ли уме эти зоологи? Ведь даман  примерно так же похож на  слона,  как
слон -  на  колибри. Однако же родство становится яснее, если повнимательней
присмотреться  к более  сложным особенностям анатомии и строению зубов этого
животного. Вот, честно говоря, и все, что я до сих пор знал о дамане.
     Когда мы добрались до главного лагеря,  старую самку дамана - ту самую,
что искусала  одного  из Гончих  Бафута,  -  и двоих  ее  толстых  детенышей
перевели из  маленькой  клетки,  в которой  они сюда  ехали, в другую, много
просторнее; тут они могли свободно бродить и имели даже собственную спальню,
куда можно было удалиться, если у них не  было настроения общаться с людьми.
И  вот, наблюдая  за их  поведением  в  этой  клетке,  я  заметил  несколько
особенностей, которых прежде не замечал. Начать  с того, что у даманов есть,
оказывается,  так  называемые туалетные навыки;  иными словами,  они  всегда
опорожняли свой кишечник в  одном  и том же  углу клетки. До  тех пор я и не
подозревал, каким облегчением для  собирателя животных,  который трудится  в
поте лица, может быть привычка его зверей к опрятности.  Как только я понял,
что  означает аккуратная кучка помета, которую я  обнаруживал  каждое утро в
одном  и  том же углу, я постарался облегчить себе чистку клетки  даманов. Я
просто-напросто поставил им в  качестве уборной круглую мелкую жестянку. Но,
к  моей большой  досаде,  на  следующее  же  утро я  увидел,  что  даманы  с
презрением отвергли мой дар: они столкнули жестянку в сторону  и преспокойно
сделали все, что им требовалось, на пол клетки, как обычно. В тот же вечер я
опять поставил туда жестянку, но на сей раз положил на дно немного того, что
нашел утром на полу. Наутро я с восторгом  убедился, что  жестянка полна,  а
пол в клетке безукоризненно чистый. Теперь уж уборка клетки даманов отнимала
у меня от силы минут пять: надо было всего лишь опорожнить  жестянку, вымыть
ее  и поставить  на  место.  Да, чистить клетку  с  даманами стало  истинным
удовольствием.  Совершенно иными повадками отличаются  мешетчатые крысы: эти
грызуны величиной с небольшого котенка жили в  нашем зверинце по соседству с
семейством  даманов.  Крысы  эти принадлежат  к довольно  неприятной  группе
животных, которые не хотят - или не могут? - опорожнять свой кишечник иначе,
как в воду, и  предпочитают при этом воду проточную.  На воле  им, вероятно,
служат для  этой  цели  ручьи: вода уносит помет и  он удобряет какое-нибудь
растение ниже  по течению.  Однако  в  клетке я  не  мог  предоставить  моим
мешетчатым  крысам  ручей, и пришлось им  удовольствоваться кое-чем похуже -
горшком с водой. Не так-то приятно  ставить в клетку чистенький, симпатичный
горшок,  наполненный  прозрачной,  как слеза,  водой,  и  через  пять  минут
увидеть, что он  полон жидкого помета. Все это было очень хлопотно - ведь  в
жару животным  необходим постоянный запас свежей питьевой воды,  а тут крысы
загрязняют ее, не успев напиться. Я очень старался отучить их от злополучной
привычки, но все понапрасну; в конце концов пришлось поставить им в качестве
уборной большой  горшок и давать  побольше  сочных  фруктов  в надежде,  что
фрукты утолят их жажду.
     Но  вернемся  к  даманам.  В  Бафуте  я  вообразил,  что  это  скучные,
недружелюбные животные и всю свою жизнь только тем и занимаются, что сидят и
жуют листья, тупо  глядя в  одну точку  стеклянными  глазами.  В главном  же
лагере  я  понял,  что  сильно  ошибался:  когда  даман  приходит  в  хорошо
расположение духа, он  способен резвиться,  как  ягненок.  По вечерам, когда
клетку заливал солнечный  свет, старая самка располагалась  на  полу клетки,
важная, внушительная - ни дать, ни взять лев с Трафальгар-сквер в Лондоне, -
и неторопливо жевала пучок  нежнейшего шпината или листьев кассавы, а малыши
резвились  рядом. Игры  у  них были  дикие и  шумные: они  гонялись друг  за
дружкой  по всей клетке,  а порой, к моему немалому  удивлению, взбегали  по
гладкой деревянной задней стенке  до самой  крыши, и только оттуда, с самого
верха, падали на пол.
     Когда  им надоедали  эти  цирковые  трюки, они  обращали свою  дородную
мамашу в  подобие крепости. Один взбирался ей  на спину, а другой кидался на
него и пытался  его оттуда сбросить. Порой оба сразу оказывались у матери на
спине и  яростно  боролись  друг с другом,  а мать  преспокойно  лежала,  не
шевелясь,  задумчиво глядела в  пространство и  не переставала  жевать. Я  с
удовольствием наблюдал эти игры, одно лишь было досадно:  милые детки подчас
так  увлекались,  что  резвились  до  глубокой   ночи,  особенно  если  ночь
выдавалась  лунная.  А  когда  два малыша-дамана носятся по клетке из угла в
угол  и поднимают такой шум, будто в деннике дерутся молодые жеребцы, уснуть
совершенно невозможно.  Я  садился  в  постели и  самым  устрашающим голосом
кричал им: "Тише  вы!" И, представьте, даманята на полчаса затихали; хорошо,
если за это  время  успеешь  заснуть  -  ведь через  полчаса все  начиналось
сначала:  снова стучали по доскам  копытца,  звенела проволока  и раздавался
весьма мелодичный звон -  это от удара копытцем опрокидывались миски с едой.
Да, уж что-что, а скучными даманов никак не назовешь.
     И еще один зверек показал себя во всей своей красе, когда мы приехали в
главный  лагерь: черноухая  белка, та самая  что  подняла такую кутерьму  на
лестнице перед виллой в Бафуте. В то время я и  не  подозревал, что кутерьма
на  лестнице -  лишь  малая  толика того, на  что  способно это  неугомонное
существо, если оно в соответствующем расположении духа. Можно было подумать,
что  любимое развлечение в жизни этой зверюшки - удирать,  увлекая  за собой
вслед  толпу преследователей. Бельчонок, как  я уже говорил,  был совсем еще
маленький; попав в  мой зверинец, он очень скоро стал на диво ручным. Я брал
его  в  руки,  сажал к  себе на  плечо, и  он ничуть  нс протестовал:  сидел
столбиком и исследовал  мое ухо  в надежде, что я догадался спрятать там для
него орех или еще что-нибудь вкусненькое. Если вокруг было не больше четырех
человек, он вел себя в высшей степени достойно, но вид толпы тотчас наполнял
его каким-то дьявольским желанием бежать и увлечь за собой погоню. Вначале я
думал, что людская толпа беспокоит и пугает его и он действительно старается
удрать.  Но  скоро убедился, что дело совсем не в этом: если за ним гнались,
но не могли догнать,  бельчонок останавливался, усаживался на задние лапки и
дожидался,  когда преследователи  подойдут  поближе. Очень забавно,  что  мы
сперва назвали маленького негодника "Любимчик"  (за его послушание и хороший
характер)  и  только потом  открылось нам всего его  коварство. Первые гонки
Любимчик учинил через три дня после того, как мы приехали в главный лагерь.
     Весь наш  запас  воды для лагеря  хранился в двух  огромных  бензиновых
баках, которых стояли возле кухни. Каждый день заключенные из местной тюрьмы
наполняли их свежей водой. Арестанты оказались веселыми  парнями в чистейших
белых  рубахах и шортах; каждое утро они взбирались вверх по холму к  нашему
лагерю,  неся на своих бритых головах бидоны из-под керосина, доверху полные
воды. За ними  всегда  шагал  тюремщик в нарядной  светло-коричневой  форме,
начищенные  медные пуговицы так  и сверкали  на  солнце,  а  он шел, на ходу
энергично размахивал короткой дубинкой и с первого взгляда было  ясно: с ним
шутки плохи! Арестанты (тут были  собраны  преступники  всяческих рангов, от
мелких воришек до  убийц) с удовольствием выполняли свою скучную обязанность
и, если  с ними  поздороваешься,  просто  сияли от радости.  Раз в  неделю я
раздавал им сигареты, и тюремщик (который в это время выпивал со мной кружку
пива) разрешал им походить по лагерю и поглядеть на зверей. Это развлечение,
конечно, было приятным разнообразием  в их невеселой жизни, и  они толпились
возле  клеток  с  обезьянами  и  до  слез  хохотали  над  их  шалостями  или
заглядывали в ящик со змеями и содрогались от сладкого ужаса.
     В то утро, о котором я хочу вам рассказать,  я шел кормить Любимчика, и
тут  появились арестанты. Они вереницей проходили мимо меня, на блестящих от
пота  лицах  играла  дружелюбная   улыбка,  и  каждый  добродушно   говорил:
"Здравствуй, маса;  мы  уже прийти... мы принести  вода  для маса... Привет,
маса..." и  прочее  в том же роде. Тюремщик с четкостью бывалого служаки мне
откозырял и тут же совсем по-мальчишески ухмыльнулся. Пока они выливали воду
из керосиновых бидонов в  баки, я вынул бельчонка из клетки,  посадил его  к
себе на  ладонь и дал  кусочек сахару.  Он  схватил сахар, поглядел вокруг и
увидел возле кухни группу арестантов: они сплетничали с моими помощниками  и
отпускали непристойные шуточки. Бельчонок убедился, что людей хватает, можно
устроить гонку  в свое удовольствие... и он  покрепче  зажал в  зубах сахар,
легко соскочил с моей ладони и большими прыжками помчался по лагерю, а хвост
развевался у  него за спиной, как  пламя на ветру. Я кинулся вдогонку, но не
успел пробежать и десятка шагов, как Любимчик  уже скрылся в густых  кустах,
окаймлявших наш лагерь. Все кончено, решил я:  больше мне  его не видать,  и
так  отчаянно закричал, что все побросали свои дела  и со всех ног бросились
ко мне.
     - Белка убежала! - заорал я арестантам. - Плачу пять шиллингов всякому,
кто ее поймает!
     И тут произошло такое, чего я никак не ожидал: арестанты побросали свои
керосиновые бидоны и ринулись в кусты, а за ними по пятам, отшвырнув дубинку
и  фуражку,  чтобы  ничто  не  мешало ему  бежать,  помчался  их  страж. Мои
помощники  присоединились  к  погоне,  и вся орава с  треском лезла напролом
сквозь  кусты  и  низкий   подлесок  в  поисках  коварного   Любимчика.  Все
пространство вокруг  лагеря прочесали самым  тщательным образом, но нигде не
приметили никаких следов бельчонка...
     И  вдруг его нашли:  он сидел в  ветвях  невысокого куста,  с интересом
поглядывал, как люди суетятся и шарят вокруг, и преспокойно приканчивал свой
сахар.  Увидев, что его заметили, он спрыгнул на землю, пробежал  через весь
лагерь  и  дальше, на тропинку,  что  взбиралась  на  холм, а следом мчалась
задыхающаяся  толпа:  тюремщик,  арестанты  и мои  помощники.  Скоро все они
скрылись из  виду и  на  лагерь снизошли  мир  и покой, но  ненадолго: через
несколько минут Любимчик вновь появился на гребне холма, прискакал в лагерь,
пролетел через  палатку, забрался в свою  клетку и с невинным видом принялся
грызть  сахарный тростник. Полчаса спустя  в лагерь ввалились  арестанты, их
страж  и мои служащие,  все в поту, еле волоча ноги от усталости, и доложили
мне, что добыча от них все-таки удрала и теперь, конечно,  скрывается уже  в
самой  чаще  леса. Когда я показал им бельчонка (он  уже  доел свой сахарный
тростник и теперь мирно спал) и рассказал, как он вернулся, все пораскрывали
рты и с  минуту не могли опомниться  от изумления.  А потом, как истые  сыны
Африки,  они  в  полной  мере  оценили  комизм происшедшего:  они  буквально
катались от смеха  по всему лагерю, заливались громким хохотом, хлопали себя
по бедрам, хохотали так, что даже слезы струились по щекам. Тюремщик до того
развеселился, что  упал  на шею одному  из арестантов и громко всхлипывал от
смеха.
     После  этого тюремщик  и арестанты каждый  день  приносили какую-нибудь
дань  зверьку,  который  заставил  их  так  быстро бежать и  "так  ловко  их
одурачить":  иногда  это  был  кусочек  сахарного  тростника  или  пригоршня
земляных  орехов,  иногда  кассава  или  кусок  хлеба.  Что бы это ни  было,
Любимчик  садился у  самых прутьев  клетки  и принимал  дары,  взвизгивая от
удовольствия,  арестанты же  собирались  вокруг  клетки  и рассказывали друг
другу  или  какому-нибудь новичку,  который про это еще не слыхал, историю о
том, как они  гнались за бельчонком. Тут подымался  громкий смех и Любимчика
превозносили  на все  лады:  вот  хитрец,  вот ловкач, как  он здорово  всех
провел! И это  был только первый из многих случаев,  когда Любимчик поднимал
страшный  переполох  в  нашем  лагере, Из множества разнообразных  животных,
которых нам  приносили, пока мы оставались в нашем главном лагере,  примерно
одну  пятую составляли  детеныши, и, хотя почти все  они были очаровательные
создания,  нам  из-за них прибавлялось немало хлопот -  ведь в животном мире
младенцы требуют такого же ухода и заботы, как и любой человеческий детеныш.
Мы очень привязались ко всей это мелюзге,  но особенно хороши были и в то же
время больше всех досаждали нам трое малышей, которых мы назвали "бандитами"
Это были детеныши кузиманзы, одной из виверр,  довольно  распространенной  в
лесах.  Взрослая особь величиной примерно с крупную морскую свинку; шерсть у
нее густая,  жесткая,  шоколадного цвета,  хвост пушистый, мордочка длинная.
острая,  с  подвижным  розовым  носом  и круглыми выпуклыми  глазами,  точно
пуговицы  от башмаков. Когда "бандиты" к нам прибыли, они  были  величиной с
небольшую крысу и глаза у них только-только  открылись.  Шерстка была яркой,
рыжеватой и  торчала у  них на  теле  какими-то клочками и пучками, так  что
зверьки напоминали дикобразов. Самой примечательной частью тела у  них  были
носы -  длинные, ярко-розовые и  до того гибкие, что зверьки поводили ими из
стороны  в сторону, точно  крохотным хоботом. Вначале  пришлось  их  кормить
смесью молока с  кальцием и рыбьим жиром, и работа эта была не из легких: ни
один звереныш любого другого вида не  выпивал так много молока, и напоить их
было тем  трудней,  что  они были чересчур  малы,  чтобы, как все остальные,
сосать молоко из бутылочки. Поэтому приходилось наматывать на палочку ватный
тампон, окунать его в молоко и давать им сосать.
     Сначала все шло как нельзя  лучше,  но едва  у них  стали прорезываться
острые зубки, как начались новые заботы.  От жадности они вцеплялись в  вату
бульдожьей хваткой и уже не выпускали, так что я не мог снова окунуть тампон
в молоко.  Нередко они  так впивались  в вату зубами,  что  тампон сползал с
палочки  и они тут же пытались его проглотить;  приходилось засовывать палец
им  в  горло  и ловить тампон, когда он уже  исчезал в  глубине их глотки  -
только так мне  удавалось  спасти  их и  не  дать им задохнуться. Но  едва я
засовывал  палец  им в  горло, зверьков  немедленно начинало тошнить,  а как
только их  вырвет,  они, понятно,  снова голодны  - и  изволь  начинать  все
сначала.  Всякому, кто  гордится  своим  долготерпением,  я  бы  посоветовал
испытать себя: попробуйте-ка выкормить из бутылочки детенышей кузиманзы.
     Когда у "бандитов" окончательно прорезались зубы и они научились хорошо
ходить, их одолела  ненасытная любознательность - вечно они пытались  сунуть
свой розовый  нос в чужие дела.  Жили  они в так называемой "детской" -  это
было скопление  корзинок, где мы собрали  всех  детенышей.  Корзинки  стояли
между  нашими  двумя кроватями, так что  и ночью кормить всех младенцев было
очень удобно. Крышка корзинки, в которой обитали наши "бандиты", закрывалась
не слишком плотно, и  они очень скоро наловчились  ее сталкивать; тогда  они
выбирались  из  корзинки  и отправлялись осматривать лагерь. Нас  это  очень
тревожило,  потому что "бандиты"  совершенно не знали страха и с  одинаковой
беспечностью могли  сунуть  нос куда угодно:  в клетку обезьяны  и в ящик со
змеями.  У них  была в жизни одна-единственная забота - поиски  пищи, и  они
кусали все, что встречалось на пути: вдруг попадется что-нибудь вкусненькое!
     В то время у нас была  обезьяна  гвереца, взрослая самка с  удивительно
длинной, густой и шелковистой черно-белой  шерстью  и длинным, пушистым, как
перо,  тоже   черно-белым  хвостом,  которым  обезьяна,  по-видимому,  очень
гордилась:  она  всегда старалась  содержать  его в чистоте и вылизывала  до
блеска.  Однажды "бандиты"  убежали  из  "детской"  и  забрели к  обезьяньим
клеткам  -  не  найдется  ли  там  чем  полакомиться.  Гвереца  с  удобством
расселась,  привалившись к  стенке,-  она принимала  солнечную ванну,  а  ее
прекрасный  длинный хвост высунулся меж  прутьев и свисал до земли. Один  из
"бандитов" приметил  нечто странное, пестрое  и, видно, вообразил,  что  оно
никому не принадлежит, а  существует само по себе, и потому кинулся на хвост
и  запустил в него острые зубы,  чтобы  проверить - не  съедобна ли находка.
Остальные двое увидели, что он что-то нашел, и мигом тоже вцепились в хвост.
Несчастная обезьяна громко закричала от ярости и страха и метнулась вверх по
прутьям клетки под самый потолок, но стряхнуть "бандитов" ей не удалось; они
держались цепко  -  не  оторвешь, и  чем выше  влезала  обезьяна,  тем  выше
поднимались  с ней  "бандиты".  Когда я прибежал на  крик обезьяны,  зверьки
висели в футе  от  пола,  медленно  раскачивались и  рычали сквозь стиснутые
зубы.  Я несколько минут  всячески убеждал их  выпустить обезьяний хвост, но
это  мне удалось только после того, как я пустил дым от  сигареты прямо им в
нос и они закашлялись.
     Когда "бандиты"  подросли настолько, ч