по запаху)  воду, какая только
бьет  из недр земли.  Всякому, кто полагает,  что знахарство уже в  прошлом,
было  бы  крайне полезно взглянуть на  такой, с позволения  сказать, курорт.
Однако я вскоре убедился, что Брайен понимает под горячими источниками нечто
совсем иное,  и  я ничуть не жалею, что совершил  эту экскурсию,  потому что
зрелище было поистине удивительным.
     Доехав до окраины Роторуа, мы вышли из лендровера и спустились пешком в
небольшую долину.  Запах тухлых  яиц сразу же неимоверно усилился,  и воздух
стал более теплым и влажным.  Поворот -- и  нам почудилось,  будто  мы вдруг
перенеслись  на миллионы лет  назад,  в  эпоху, когда Земля была  еще совсем
молодой,  неостывшей  и  неоформившейся.  Выходы коренной  породы причудливо
смяты, скручены, испещрены отверстиями и трещинами, из которых периодически,
подчиняясь какому-то  загадочному  биению в недрах  земли,  словно  кровь из
перерезанной артерии, вырывались струи пара -- местами короткие, а местами и
повыше, достигая  двух --  двух с половиной метров.  Пар  курился  даже  над
самыми маленькими щелями, поэтому воздух буквально был пропитан влагой и все
было видно как бы сквозь колышащуюся вуаль. Самые мощные гейзеры выбрасывали
столбы пара высотой до четырех-пяти метров. Извержение длилось минут десять,
потом  почему-то  прекращалось,  а  через  некоторое  время  возобновлялось,
сопровождаемое своеобразным гулом и свистом. И  если вы, забывшись,  станете
над таким "жерлом",  это  может стоить  вам жизни -- ведь даже  брызги,  что
разлетаются в стороны от кипящего столба, погорячее воды в вашей ванной...
     Через  скользкий,  коварный  участок мы осторожно  прошли  к небольшому
говорливому  потоку, который бежал  по каменистому  ложу,  кутаясь в  рваное
одеяло из пара.  Температура воды в нем  была  вполне  сносная, каких-нибудь
тридцать градусов с хвостиком. Форсировав поток, мы пошли дальше и очутились
у грязевых  озер. Они оказались настолько любопытными, что  я около получаса
буквально не мог от них оторваться.
     Озера были  разной  величины, одни довольно большие, другие с маленький
круглый  стол.  Цвет  их тоже разный: где густо-коричневый,  где  посветлее,
вроде  кофе  с  молоком.  Цветом  и  консистенцией грязь  напоминала кипящий
молочный  шоколад.  Казалось,  она и  впрямь  кипит,  на  самом же  деле  ее
заставляли бурлить  струйки пара, пробивающиеся сквозь горячую вязкую массу.
Посмотришь -- озеро ровное, гладкое, такое  соблазнительное на вид, что хоть
зачерпывай ложкой и ешь. Но  тут на зеркальной поверхности  вздувался пузырь
-- сперва маленький, с яйцо дрозда, он становился все  выше и шире, достигая
размеров целлулоидного  мячика, а то и апельсина (если грязь была достаточно
вязкая).  В конце концов  пузырь  лопался с  громким  булькающим  звуком,  и
возникал  крохотный "лунный" кратер.  Постепенно  кратер заполнялся, и опять
озеро гладкое, пока не накопится пар -- тогда все начнется сначала.
     В некоторых  озерках,  где  пар  напирал  сильнее,  шесть-семь  пузырей
выстраивались в  круг и буквально "пели" вместе. Впрочем, "пение" это скорее
напоминало перезвон колоколов -- ведь пузыри были  неодинаковые и лопались с
разным звуком. Через равные промежутки времени пар пробивался сквозь грязь и
пузатые  пузыри исполняли  свою  мелодию:  глоп..  плип...  глуг...  плип...
сплоп...  плип... глуг..  плиш...  сплоп... плип...  Упоительная  музыка;  я
наклонялся  то   над  одним,   то  над   другим  озерком,  плененный   этими
своеобразными  оркестрами. Мне  удалось найти  семнадцать особенно одаренных
пузырьков, исполнявших нечто настолько сложное и гармоничное,  что, пожалуй,
кроме  Баха,  этого  никто не  мог  сочинить.  И  я уже  прикидывал, как  бы
заключить с ними контракт  и переманить их  в Англию, где они свободно могли
бы  выступать в Лондонском  концертном  зале (скажем,  под управлением  сэра
Малькольма Сарджента),  но тут  меня грубо вернул  с облаков на  землю голос
Криса.
     --  Пошли-ка, дружок,-- сказал наш режиссер, вынырнув из тумана с видом
убитого горем Данте.-- Хватит лепить пирожки из  грязи.  Я  там  нашел  штук
шесть гейзеров,  все они выстроились  в  ряд  и  извергаются, как черти. Мне
нужно, чтобы ты и Джеки прошлись перед ними.
     -- Очаровательная идея!  -- горестно произнес я, с  трудом отрываясь от
поющих пузырьков и ныряя в туман следом за ним.
     В самом  деле, лихо пересвистываясь и аукаясь, стояли почти точно в ряд
шесть гейзеров высотой в четыре-пять метров.
     -- Вот они,--  гордо  сказал Крис.-- Теперь  я хочу, чтобы вы  с  Джеки
прошли перед ними. Начнете вон у того камня и остановитесь примерно вон там.
     -- А как насчет надбавки за риск? -- справилась Джеки.
     Ее темные волосы  были  сплошь покрыты  мельчайшими капельками воды,  и
казалось, что она прежде времени поседела.
     --   Надбавка  будет  лишь   в  том  Случае,   если  сработает  Большая
Берта,--ухмыльнулся Крис.
     -- Это еще что за Большая Берта? -- спросил я.
     Крис показал на  большое отверстие в скале рядом  с  тем местом, где мы
должны были пройти.
     --  Большая  Берта   находится  вон   в  той  дыре,--   объяснил  он.--
По-видимому,  это  самый  мощный  из здешних  гейзеров,  но  он  извергается
нерегулярно,  раз  в  десять  --  пятнадцать  лет. Зато  уж как  разойдется,
говорят, струя бьет метров на пятнадцать. Вот, должно быть, зрелище!
     Я уловил в голосе Криса невысказанную мечту и строго посмотрел на него.
     --  Ну так вот, заруби себе на носу,-- сказал я.-- Я не намерен ни  при
каких обстоятельствах якшаться с пятнадцатиметровым гейзером!
     Заняв  позицию, которую  нам указал Крис, мы  с  Джеки подождали,  пока
приготовят  съемочную  и  звукозаписывающую  аппаратуру,   затем   по  знаку
режиссера двинулись вперед.  Маленькие  гейзеры  неистово фыркали,  создавая
весьма впечатляющий фон.
     Нам оставалось  пройти примерно половину, как вдруг  у нас  под  ногами
задрожала земля, послышался такой звук, словно рыгнул сам  Гаргантюа,  потом
шипение, и  над жерлом  Большой  Берты  вырос столб  пара толщиной  с доброе
дерево.  Все  громче  шипя,  струя  продолжала  вздыматься  вверх,  пока  не
рассыпалась брызгами, как фонтан.  Град жгучих  капель  заставил нас с Джеки
сломя голову  обратиться в бегство.  Если не  считать  того раза, когда меня
преследовал разъяренный гну, я не припомню, чтобы мне когда-либо приходилось
бегать с такой быстротой.  Тяжело дыша, мы добежали до наших друзей, Крис  и
Джим прыгали от восторга, а Брайен, стоя рядом, гордо  улыбался, словно  это
он самолично организовал извержение Большой Берты.
     -- Великолепно!  --  услышал я голос  Криса  сквозь шипение  гейзера.--
Просто великолепно! Лучше не придумаешь.
     Мы с Джеки сели отдышаться на влажный камень; она смотрела  на меня,  я
-- на нее.
     -- Ах, как я вам завидую, мистер  Даррелл,--  сказала  Джеки.--  У  вас
такая интересная жизнь.
     -- Да-да, сплошные удовольствия и сюрпризы,-- отозвался я, вытирая лицо
и чиркая отсыревшей спичкой, чтобы прикурить.
     -- Не понимаю, чем вы недовольны,-- заметил Крис.-- Вы же были совсем в
стороне.
     --  Не в этом соль,--  ответил я.-- Ты  меня заверил, будто эта пакость
извергается только  раз  в сто лет. Представь себе,  что я  из мальчишеского
озорства встал бы как раз над отверстием. Вот была  бы клизма -- второй  уже
не понадобится...
     Пока Крис и Джим снимали Большую Берту в самых различных ракурсах, мы с
Джеки  еще  немного  полюбовались  грязевыми  озерами. Наконец  съемки  были
закончены,  мы  уложили  аппаратуру  и   выбрались  из  долины.  Наверху   я
остановился  и на прощание еще раз  поглядел на смятые, искореженные пласты,
на столбы шипящего  пара, на лоснящиеся грязевые озера. Все тонуло в плотной
завесе  тумана, вызванного  извержением  Большой  Берты. Чем-то эта  картина
напоминала  рисунки Гюстава Доре, и я бы  не удивился, если бы  из-за  скалы
вдруг вышел динозавр и спустился к грязевому озеру, чтобы искупаться.
     Переночевав в Роторуа  (вопреки  мрачным предсказаниям Джима,  никто из
нас  не сварился в постели), мы на следующий день  покатили дальше в сторону
Веллингтона, расположенного на самом юге Северного острова.
     Минул час, за ним другой, нам уже надоело кричать "Смотрите!"  и видеть
все  одних  только  зябликов  да завирушек, когда  Брайен наконец свернул  к
большому тихому озеру, на берегах которого высились могучие деревья, и здесь
мы  впервые увидели новозеландских  птиц. Разумеется, и  тут не обошлось без
полчищ  черных лебедей,  но  на  этом  озере  они  еще  не  успели полностью
вытеснить  коренных обитателей. Вооружившись камерами  и биноклями, мы  живо
выскочили из лендровера. Каждый занялся своим делом: Крис и  Джим снимали, а
Джеки, Брайен и я вели наблюдения за птицами, причем Брайен называл нам виды
и коротко рассказывал об их образе жизни и распространении.
     Самыми многочисленными  и самыми красивыми  были  новозеландские огари,
или,  как их еще  называют, райские утки.  Несколько пар  этих птиц добывали
себе корм на мелководье в каких-нибудь десяти метрах от нас. Удивительно, до
чего непохожи друг  на друга самец и самка; на первый взгляд казалось  даже,
что  перед нами представители двух  разных  видов.  Селезень: голова, шея  и
грудь черные  с блестящим отливом, спинка тоже черная, но  с  тонкими белыми
полосками,  живот  ярко-рыжий,  также  расписанный  белыми  полосками. Утка:
спинка черная в  белую полоску,  грудь  и  живот рыжие  с  белыми полосками,
голова и шея чисто белые. Я впервые видел этих очаровательных уток и сначала
принял более  нарядную самку  за самца,  пока Брайен  не  просветил  меня. И
все-таки  странно,  что  утка  окрашена  ярче  селезня   --  как-никак,   ей
принадлежит  опасная  обязанность  высиживать   яйца,  когда,  казалось  бы,
особенно важен камуфляж.
     Вторым по численности новозеландским  видом, представленным здесь, были
новозеландские чернети. Но они держались куда  осторожнее,  ходили  стайками
вдалеке  от берега,  и мы  только мельком, да и  то  в  бинокль, видели этих
небольших, ладных птиц с коротковатым тупым клювом. Плавали чернети быстро и
как-то воровато. Голова и шея у них были черные с пурпурным отливом сверху и
зеленым снизу,  и  видимая  часть  тушки выше "ватерлинии" тоже черная. Этот
мрачноватый наряд  красиво оттенялся белой полоской  на  крыле, серо-голубым
клювом и ярко-желтыми глазами.
     Проведя на берегу озера несколько  приятных  часов, мы снова уселись  в
лендровер  и  доехали  до  Веллингтона.  Здесь нас разместили  в  гостинице,
которая, как и все новозеландские гостиницы на нашем пути, буквально во всех
отношениях оставляла  желать  лучшего.  Уж очень  разителен был  контраст  с
искренним, неподдельным радушием, с каким нас встречали повсюду.
     На следующий  день мы встали рано  утром  и  отправились к морю. Брайен
настоял, чтобы мы, прежде чем покинуть Северный остров, непременно  побывали
в птичьем  заповеднике Капити. Устав от моего брюзжания по поводу неизменных
скворцов  и  дроздов, он поклялся, что  там я  увижу типичных представителей
пернатых Новой Зеландии.
     Наш   лендровер   остановился  около  песчаного   пляжа,   окаймленного
небольшими бурунами.  Прямо  перед  нами лежал  длинный  горбатый  островок,
поросший  густым лесом.  В бледном утреннем  свете Капити  казался  темным и
угрюмым, в нем  не было ничего притягательного. Джим  посмотрел на  курчавые
волны и смерил взглядом расстояние до острова.
     -- А как мы туда попадем? -- нервно спросил он.-- Вплавь?
     --  Нет-нет.  Джордж  Фокс, смотритель заповедника, придет  за  нами на
катере,-- ответил Брайен и поглядел на часы.-- Он будет с минуты на минуту.
     Мы выгрузили аппаратуру  и  расположили  ее на берегу, приведя в боевую
готовность. Наконец от  острова  отделилась  маленькая точка  и запрыгала по
волнам  в нашу сторону.  Джим с растущей  тревогой следил, как  лихо  скачет
лодка.
     -- Меня укачает,-- объявил он замогильным голосом.
     -- Вздор,-- возразил Крис.-- Разве это волна? И вообще, тут так близко,
что тебя просто не успеет укачать.
     --  В армии  меня однажды укачало на грузовике, когда мы переправлялись
через Рейн,-- важно сообщил Джим.
     На короткое время  воцарилась тишина, все переваривали это  необычайное
заявление.
     -- Я не хотел  бы показаться  глупее, чем  я  есть,-- осторожно заметил
я,--  но  мне непонятно, как это  может укачать на  грузовике  при переправе
через Рейн? Может быть, ты переправлялся на амфибии?
     -- Нет,-- объяснил Джим,-- мы ехали по понтонному мосту. И мост качался
вверх-вниз, вверх-вниз.
     -- Ну?..-- нетерпеливо воскликнул Крис.
     -- Ну и меня укачало,-- смиренно сказал Джим.
     Я пожал ему руку.
     -- Горжусь -- горжусь знакомством с храбрецом, который пересек реку  на
грузовике  по понтонному мосту, невзирая на морскую болезнь. Теперь понятно,
почему мы выиграли войну.
     Тем временем катер проскользнул через полосу  прибоя и с легким хрустом
врезался килем в песок. Из крохотной рулевой рубки выбрался человек, прыгнул
через борт и  зашагал  по воде к нам. Невысокого  роста,  плечистый, смуглое
обветренное лицо и ясные голубые глаза... Это и был Джордж Фокс. Поначалу он
показался мне замкнутым и неразговорчивым, но потом  я  убедился, что Джордж
далеко  не  со всеми таков. Просто за последнее  время в  птичий  заповедник
зачастили  натуралисты,  и  большинство  из  них  не  отличалось учтивостью.
Неудивительно,  что он подозрительно встречал каждую новую партию  любителей
природы и киношников, пока не узнавал их ближе.
     Лодка  весело ринулась вперед, спеша одолеть те  восемьсот метров,  что
отделяют  Капити от  Большой  земли. Джим  сидел  в рулевой рубке, и на  его
угрюмом лице было  написано недоброе предчувствие. Однако  мы  добрались  до
маленькой пристани прежде, чем с ним успело случиться что-нибудь страшное.
     Вблизи остров  выглядел  еще неприветливее. Из  моря  вздымались крутые
скалы, отороченные глухим и пустынным на вид темно-зеленым буковым лесом. Мы
выгрузили аппаратуру,  втащили  ее по  узкой  тропе наверх,  вошли  в густой
сумрачный лес и тотчас услышали барабанную дробь.
     Можно было подумать, что какой-то  пигмей, спрятавшись в зарослях слева
от  нас,  тихонько  что-то  выстукивает на крохотном тамтаме. Дробь  звучала
несколько  секунд,  потом  прекратилась.  После  небольшого  перерыва другой
пигмей, укрывшийся где-то справа, выбил ответный сигнал: короткая дробь -- и
опять  тишина.  Внезапно   со  всех  сторон  зарокотали   тамтамы,  как   бы
подтверждая, что послание принято и  понято.  Дробь отзывалась на дробь, шел
сложный, непонятный разговор.
     --  Скоро  пигмеи  нас атакуют? -- спросил  я Брайена, живо представляя
себе племя карликов, доведенное до неистовства речитативом военных тамтамов.
     Брайен улыбнулся.
     -- Я  же говорил  вам, что  вы увидите  здесь  настоящих новозеландских
птиц,--  ответил он.--  Это  уэки.  Одна  из  самых  любопытных  птиц  Новой
Зеландии. Им всегда надо  знать, кто и зачем  прибыл на остров. Вы их сейчас
увидите.
     Тропа  вела нас  все дальше вверх, и  вдруг лес расступился. На залитой
солнцем прогалине  стоял чистенький  домик Джорджа Фокса.  Нас встретила его
сестра и сразу покорила наши сердца, предложив нам горячего кофе и домашнего
печенья.  Сидя на  солнышке,  мы жадно уписывали  пришедшееся  очень  кстати
угощение;   вдруг  из-за  камня  высунулась   чья-то  коричневая  голова,  с
любопытством обозрела меня большими темными глазами и снова исчезла.
     -- Брайен,--  сказал я,--  только что вон  из-за того  камня  выглянула
какая-то коричневая птица.
     -- Ага,-- отозвался  Брайен, жуя печенье.--  Это  была уэка. Сейчас они
все сюда пожалуют. Все новое неудержимо влечет их.
     Не успел он договорить, как из зарослей высунулась еще  одна коричневая
голова, окинула нас  проницательным взглядом  и тихонько скрылась. Несколько
минут продолжалась интенсивная разведка,  птицы  выглядывали то из-за камня,
то  из гущи папоротников, наконец решили, что нас можно не опасаться, и в ту
же секунду  мы  оказались  в  окружении уэк. Это было похоже  на волшебство,
птицы  появлялись  из  самых  неожиданных мест. Осадив  нас,  они  принялись
внимательно изучать съемочную аппаратуру -- осторожно клевали кожаные  сумки
и жестяные коробки  с  пленкой,  рассматривали  треноги,  наклонив голову, и
непрерывно  о чем-то переговаривались на своем "языке  тамтамов"; ни дать ни
взять  таможенники, разыскивающие контрабанду.  Я бы сравнил этих  красивых,
хотя и несколько угрюмых на вид птиц  с огромными коростелями. Походка у них
была  типичная для пастушков: вытянув  шею с  любопытным видом, они  бережно
ставили на землю  свои крупные ноги, точно страдали от мозолей.  Оперение  в
верхней части приятного золотисто-коричневого оттенка, с черными крапинками;
живот  и шея снизу серые; над глазами щегольская серая полоска; клюв  и ноги
красноватые.  Глаза, издали  показавшиеся мне почти  черными, на  самом деле
были красновато-коричневыми.
     Осмотрев  аппаратуру, уэки  приступили к  исследованию нашей  одежды  и
обуви. Они легонько тюкали нас  клювом по  ногам  и невозмутимо  расхаживали
между нами, причем ни на минуту не переставали трещать. Чем-то  это походило
на чревовещание: стоя подле ваших ног, уэка вдруг  начинала стучать, вы даже
видели, как она это делает, а звук доносится откуда-то  со стороны.  Что  до
невозмутимости, то ее  им хватало ненадолго. Стоило  бросить на землю горсть
крошек, как начиналось постыдная свалка, уэки беззастенчиво отталкивали друг
друга и сердито перебранивались.
     Все время, что мы находились на Капити, уэки  ни на миг не  отходили от
нас.  Они сновали кругом,  будто хлопотливые гномы, вмешивались в наши дела,
путались у нас  под ногами и непрерывно  тараторили. Очаровательное общество
-- но утомительное.
     В первые минуты  можно было подумать, что уэки -- единственные пернатые
на  Капити,  но  после того  как  мы  расставили  треноги с камерами, начали
появляться другие птицы. Первой к  небольшой кормушке,  сколоченной Джорджем
Фоксом,  спустилась  птица-колокольчик.  Перед  этим  она  некоторое   время
пряталась в листве и развлекала нас  упоительным  концертом, который состоял
из  головокружительного  каскада  чудесных звонких  трелей. Мы с нетерпением
ждали, когда же покажется  певец. Наконец он слетел вниз к кормушке -- и  мы
испытали чувство разочарования, так он смахивал  на обыкновенную европейскую
зеленушку,  если  не считать  темно-пурпурной окраски головы.  Поев и утолив
жажду, птица-колокольчик села  на ветку над самой  кормушкой и дала еще один
небольшой   концерт.   Она  так  легко,  так   виртуозно  играла  на   своей
восхитительной флейте  Пана,  что  за  это  ей вполне  можно  было  простить
заурядную внешность.
     Зато  следующая птица буквально поразила меня своей  внешностью, потому
что я представлял  ее себе  совсем  другой. Это  был новозеландский  голубь,
который весьма лениво и самодовольно описал круг над  домом, потом опустился
на траву и  принялся  клевать что-то в метре от меня.  Почему-то мне  всегда
казалось, что  новозеландский голубь должен напоминать обыкновенного вяхиря,
разве что окраска будет более изысканной, как, например, у горлинки. Я никак
не ожидал увидеть такую огромную -- в два раза больше вяхиря -- великолепную
птицу,  с ярчайшей  окраской, которая  сделала бы честь  самому  живописному
представителю  плодоядных голубей.  Голова, шея и верхняя  часть грудки были
сочного  золотисто-зеленого  цвета  с  налетом медной  патины,  а  спинка --
пурпурная  с  каштановым  оттенком  и тоже с  патиной. Нижняя часть  спинки,
надхвостье  и  часть хвоста  -- зеленые  с  металлическим отливом.  Хвост --
коричневый  с зеленым блеском; кроме того, в хвосте и крыльях были отдел