и  дикими животными было, конечно, занятно,  но
это нисколько не приближало нас к щели нашего путешествия, то есть к лежбищу
морских слонов. Мы объехали  значительную часть побережья и ничего не нашли.
Я стал уже подозревать, что мы опоздали и что морские слоны уже плывут на юг
к  Огненной  Земле и  Фолклендским  островам.  Но  только я  оставил  всякую
надежду,  как вдруг мы наткнулись на  элефантерию,  о  которой  нам никто не
говорил. Это произошло только благодаря счастливой случайности. Мы шли вдоль
высокого обрывистого  берега,  останавливаясь каждую  четверть  мили,  чтобы
посмотреть, нет ли внизу, на пляже, признаков жизни. Миновав  небольшой мыс,
мы вышли к заливу. Берег внизу под нами был усеян большими камнями,  которые
скрывали от нас пляж. Найдя  едва заметную тропинку,  мы стали спускаться по
ней, чтобы посмотреть, что там внизу.
     Пляж  был покрыт блестящей пестрой  галькой, так отполированной  морем,
что она сверкала в лучах заходящего солнца. Вдоль всего пляжа громоздились в
беспорядке серые  и желтовато-коричневые камни величиной с дом. Некоторые из
них  под воздействием ветра  и воды приобрели фантастические  очертания.  Мы
карабкались через  них, сгибаясь под грузом  кинокамер и прочего снаряжения.
Но, одолев несколько валунов, вдруг почувствовали, что проголодались. Выбрав
удобный камень,  мы  присели и  стали доставать  еду и вино.  Теперь  я  уже
совершенно  уверился в том, что  ни одного морского  слона нет и в помине на
много миль вокруг. Я был  расстроен  и  страшно злился  на себя  за то,  что
потратил так много времени на котиков.
     -- Ну, может быть, мы найдем их завтра,-- успокаивала Джеки, вручая мне
бутерброд, который на три четверти состоял из патагонской земли.
     -- Нет,-- сказал я, зло глядя на  это яство,-- они  уже ушли на юг. Они
уже обзавелись детенышами  и ушли. Если бы я  не потратил столько времени на
этих проклятых котиков, мы бы успели застать их.
     --  Ну,  ты  сам  виноват,-- резонно  заметила  Джеки.--  Я  все  время
говорила,  что  ты  уже  достаточно  наснимал  котиков,  но  ты  каждый  раз
настаивал, чтобы мы остались еще хотя бы на день.
     -- Я знаю,-- уныло сказал я,-- но это были такие чудесные создания, что
я не мог оторваться.
     Мария,  с   видом  человека,  который   не   теряется  ни   при   каких
обстоятельствах, взяла бутылку вина. И только хлопнула пробка,  как большой,
немного вытянутый  в  длину яйцеобразный валун  футах  в десяти от нас вдруг
глубоко   и   печально   вздохнул   и,   открыв  пару   больших,  блестящих,
черных-пречерных глаз, спокойно на нас посмотрел.
     Стоило  ему это  сделать,  как он прямо  у нас на глазах превратился  в
морского  слона,  и  все  удивились,  как  это  можно  было  принять его  за
что-нибудь  другое;  быстрое,  но  внимательное  обследование   окрестностей
показало, что  мы сидим рядом  с двенадцатью гигантскими животными,  которые
спокойно спали,  пока  мы  беспечно,  как туристы  в Маргейте,  шли  к  ним,
усаживались  и  доставали  еду.  Они были  так  похожи на камни,  что я даже
расстроился, подумав, сколько же других таких стад мы  не заметили  во время
своих поисков.
     Насмотревшись  на котиков, я  ожидал, что колония морских  слонов будет
более оживленной  и  шумной, а они лежали  на пляже в  расслабленных  позах,
проявляя не больше признаков жизни, чем сборище больных водянкой, устроивших
шахматный турнир в турецкой бане. Бродя среди громадных спящих туш, обследуя
их,  мы  установили, что  из  двенадцати  животных  трое были самцами, шесть
самками и трое уже  подросшими детенышами. Малыши достигали  в  длину  футов
шести, самки -- двенадцати --  четырнадцати. Самцы были настоящими гигантами
--  двое из них, молодые, имели  каждый  около восемнадцати футов в длину, а
последний, матерый самец,--двадцать один фут.
     Это  было великолепное животное  с громадным бочкообразным туловищем  и
большим носом,  который весь  был  в  мясистых  наростах, как у пропойцы. Он
лежал  на сверкающем пляже, как колоссальный ком оконной  замазки, время  от
времени так глубоко вздыхая, что нос его дрожал, как студень, или просыпаясь
ненадолго, чтобы ластом нагрести себе  на спину немного мокрой гальки. К нам
он  отнесся  необыкновенно  спокойно,  а  ведь  мы, измеряя  и  фотографируя
животное, стояли от него всего футах в трех. Он только открывал глаза, сонно
смотрел на нас и снова погружался в сон.
     Для  меня это было необычайно  волнующее зрелище.  У других  могут быть
честолюбивые желания во что бы то ни стало хоть раз в жизни увидеть падающую
башню в  Пизе,  или посетить Венецию, или  постоять на Акрополе. Я же мечтал
увидеть  живого морского  слона  в естественных условиях,  и вот  я лежу  на
гальке, жуя бутерброд,  всего  в пяти футах от него. С  бутербродом в  одной
руке и секундомером  в  другой я следил,  как  он дышит. Дыхание  у  морских
слонов --  явление  удивительное.  В  течение пяти  минут они  делают  около
тридцати  равномерных вдохов  и выдохов,  а потом совсем не дышат от пяти до
восьми минут. По-видимому,  в  море  это очень  удобно -- они могут всплыть,
подышать, а  потом нырять и долго  оставаться  под водой, не всплывая  и  не
набирая снова воздуха в легкие. Я был  так увлечен, что тут же, лежа рядом с
этими  гигантскими фантастическими животными, стал  читать лекцию о  морских
слонах.
     --  Спят  они необычайно  крепко.  Знаете ли  вы,  что один  натуралист
взобрался на спину морскому слону и улегся там, не разбудив его?
     Джеки окинула взглядом колоссальное животное, лежавшее передо мной.
     -- Вольно ж ему было,-- сказала она.
     --  Самки  достигают половой зрелости,  вероятно, только  в  двухлетнем
возрасте. Вон те детеныши -- помет  этого года. Это значит,  что они пока не
могут размножаться...
     --  Помет этого года? -- удивленно перебила Джеки.-- Я думала, им около
года.
     -- Нет, я бы дал им месяца четыре или пять.
     -- Тогда какие же они бывают при рождении?
     -- Думаю, вполовину меньше, чем сейчас.
     - Господи! -- с состраданием сказала Джеки.-- Ничего себе, рожать таких
громадин.
     -- Вот тебе  доказательство того,-- сказал я,-- что  кому-нибудь всегда
приходится хуже, чем тебе.
     Как  бы  в  подтверждение  моих  слов морской  слон  глубоко и печально
вздохнул.
     --  А знаете  ли  вы, что длина кишок  взрослого самца  может достигать
шестисот шестидесяти двух футов? -- спросил я.
     --  Нет, не знаю,--  сказала  Джеки.-- И  думаю,  мы  будем  с  большим
аппетитом есть сандвичи, если ты  воздержишься от  разглашения тайн анатомии
морских слонов.
     -- Я думал, вам это интересно.
     -- Интересно,--  сказала  Джеки,-- но  не тогда, когда  я  ем. Сведения
такого сорта я предпочитаю получать в другое время.
     Когда  привыкнешь  к  гигантским  размерам  морских  слонов,  начинаешь
обращать  внимание  и на другие  особенности  их анатомии. У котиков  задние
конечности  развиты  так хорошо, что могут  служить опорой при передвижении.
Котики  могут  вставать на все четыре  ласта и ходить, как ходят собаки  или
кошки.  У  морских   слонов,  самых  настоящих  тюленей,  задние  конечности
маленькие и на суше им не нужны, они оканчиваются нелепыми ластами, похожими
на пару пустых  перчаток. Морские слоны  передвигаются, волнообразно изгибая
массивную спину и помогая себе только передними ластами.  И получается это у
них так медленно и неуклюже, что просто больно смотреть.
     Вскоре мы заметили, что стадо морских слонов не было одноцветным. Шкура
старого  самца имела  красивый серо-голубой оттенок, приятно  сочетающийся с
зелеными  пятнами в  тех  местах,  где к ней  приросли морские водоросли.  У
молодых самцов и самок  шкуры были  тоже серые, но гораздо светлее, а малыши
носили не жесткие  лысые кожанки, как их родители,  а красивые меховые шубки
серебристо-белого  цвета, густые  и плотные, будто  плюшевые. У взрослых  по
всей шкуре  было так  много складок и морщин,  что  хотелось посоветовать им
основательно  потолстеть,  чтобы  разгладить эти  складки,  зато  круглые  и
лоснящиеся  детеныши  производили  такое  впечатление, будто  их  только что
надули  велосипедными  насосами  и  теперь  они  при  малейшем  неосторожном
движении могут подняться в воздух.
     С  точки  зрения кинооператора,  стадо морских слонов было, по  меньшей
мере,  трудным объектом. Слоны хотели только спать и спать. Они не двигались
и лишь  открывали и закрывали большие ноздри, когда дышали. Время от времени
они  нагребали  на  себя   гальку,  но  это  делалось  без  предварительного
предупреждения, и мне пришлось потратить немало времени, чтобы снять все это
на  пленку.  Иногда  один  из  них,  не  открывая  плотно   закрытых   глаз,
сгорбившись,  продвигался  вперед,  сдвигая  большим  носом  гальку,  словно
бульдозер. Даже запечатлев на пленке  все это,  я  никак не мог успокоиться,
мне  казалось,  что морские слоны проявили себя  еще не во всей красе  -- не
было движения, а это в конце концов один из необходимых элементов кино.
     У  морских  слонов  необычайно  гибкий  позвоночник. Несмотря  на  свою
громоздкость и тучность, они  могут выгибаться  в  обруч,  доставая  головой
поднятый  хвост.  Я  ломал себе голову, как заставить  их продемонстрировать
этот трюк перед кинокамерой,-- ведь все они проявляли не больше живости, чем
курильщики опиума. Вскоре нам  удалось добиться этого от старого самца очень
простым  способом. Мы стали  бросать  ему  на хвост  пригоршни гравия. После
первой горсти он чуть  пошевелился  и  глубоко вздохнул,  не открывая  глаз.
Вторая горсть заставила  его открыть глаза и немного удивленно посмотреть на
нас. После  третьей горсти он поднялся, откинул морду назад, отчего шкура на
его  загривке  собралась  складками, как  меха у гармошки, и,  открыв пасть,
издал свистящий рев.  Потом  снова повалился на  гальку,  словно изнемог  от
стольких усилий, и заснул глубоким сном.
     Однако в конце  концов наша бомбардировка  подействовала ему  на нервы.
Боли, несомненно,  она причинить ему не могла, но непрерывный град камешков,
который сыплется  тебе  на  заднюю часть  туловища, когда пытаешься  уснуть,
может привести в  раздражение кого угодно. Слон вдруг открыл глаза и  высоко
поднял голову, из его широко раскрытой пасти  вылетел  громкий свистящий рев
-- странный  звук, подобающий  скорее какой-нибудь  рептилии,  а  не  такому
гигантскому  млекопитающему.  Четыре раза морской  слон  вскидывал голову, а
потом,  видя, что это  не наносит никакого ущерба нашему моральному духу, он
поступил  так,  как  поступают в тяжелую минуту все тюлени:  он  разрыдался.
Большие мутные слезы медленно потекли из его глаз  и печально заструились по
морде.  Он  растянулся  на песке во весь рост и с  огромным  трудом, выгибая
тело,  как гигантская личинка, стал продвигаться к морю.  Сало на  его спине
ходило  волнами. Наконец, с  жалобным ревом,  весь в слезах,  он добрался до
воды, и набежавшая волна  разбилась  о  его плечи,  окутав  их белой  пеной.
Остальные слоны, встревоженные исчезновением  своего  предводителя,  подняли
головы  и с беспокойством уставились на  нас. Потом один  детеныш ударился в
панику и, извиваясь, заспешил к  морю.  По  его белой  морде тоже  струились
слезы. Это  было  последней каплей, переполнившей чашу.  Не прошло и минуты,
как все стадо ринулось к морю, напоминая громадных личинок, ползущих к сыру.
     Мы с грустью упаковали свое снаряжение и  стали подниматься на обрыв; с
грустью,  потому  что сделали свое  дело,  а это значило, что  пришло  время
покидать   полуостров,   его   удивительных   животных   и   возвращаться  в
Буэнос-Айрес, к другим заботам. Карабкаясь в сумерках по тропинке  на обрыв,
мы в последний  раз увидели старого морского слона. Высунув из воды  голову,
он недоуменно посмотрел  на нас черными глазами и фыркнул. Раскатистый звук,
заставивший трепетать его ноздри, эхом отразился  от обрыва.  Потом  морской
слон медленно погрузился в ледяную воду и исчез.

 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

ОБЫЧАИ СТРАНЫ
     Самолет вырулил  с темного  поля  на взлетную дорожку, очерченную двумя
полосками  огней,  сверкавших  как  алмазы.   Здесь  он  остановился  и  его
двигатель,  увеличивая   число  оборотов,  заревел  так,  что  все  косточки
металлического тела  самолета протестующе заскрежетали.  Потом он неожиданно
рванулся вперед. Остались позади  полоски  огней, и  мы  вдруг  оказались  в
воздухе.  Словно подвыпившая ласточка, самолет покачивался с крыла на крыло.
Подо  мной в  теплой ночи лежал  Буэнос-Айрес,  похожий  на шахматную доску,
украшенную  многоцветными  звездами. Я отстегнул  пристяжной ремень, закурил
сигарету и откинулся  на спинку кресла в  настроении  после прощальной рюмки
весьма  благодушном. Наконец-то  я на  пути к месту, которое  мне уже  давно
хотелось посетить, к месту с волшебным названием Жужуй.
     Когда мы вернулись с юга, начали  сказываться последствия автомобильной
катастрофы, в которую мы  попали вскоре  после  прибытия в Аргентину. В этой
катастрофе  больше  всех  пострадала  Джеки. И теперь  от ужасной  тряски на
патагонских дорогах и от суровых условий, в которых нам пришлось жить, у нее
начались невыносимые  головные  боли. Было  ясно, что продолжать путешествие
она  не может, и мы решили отправить  ее обратно в Англию. Неделю тому назад
она уехала,  и  завершать  путешествие остались мы  с Софи. И вот, пока Софи
хлопочет  в  нашей маленькой вилле и прислуживает  животным, которыми битком
набит сад, я уезжаю в Жужуй, чтобы пополнить там свою коллекцию.
     Самолет гудел в  ночи, а я дремал в кресле и старался освежить в памяти
свои  ничтожно  скудные  сведения  о  Жужуе.  Это северо-западная  провинция
Аргентины. С одной стороны  она граничит с  Боливией, а с  другой -- с Чили.
Место это любопытно  по многим причинам, но главным  образом потому, что оно
похоже на язык тропиков, высунутый в Аргентину. С  одной стороны этого языка
высятся горы Боливии,  с другой  простирается знаменитая иссохшая  провинция
Сальта, а посередине  находится  район Жужуя,  поросший  буйной  тропической
растительностью, с которой не идет ни  в  какое сравнение все, что  растет в
Парагвае  или   Южной   Бразилии.  Я  знал,   что  здесь  можно   найти  тех
восхитительных тропических животных,  которые обитают только  на подступах в
пампе. С мыслями об этих великолепных животных я крепко заснул. Мне снилось,
будто я набрасываю лассо на ужасно злого ягуара, когда,  тряся за руку, меня
разбудила  стюардесса.  Должно быть,  мы  прибыли  в какое-то  Богом забытое
селение, и всем пассажирам  пришлось выйти, пока самолет заправляли горючим.
Самолет никогда  не был моим любимым средством передвижения  (за исключением
очень  маленьких аэропланчиков,  на  которых  действительно чувствуешь,  что
летишь),  и  мне  нисколько не  улыбалось  возвращаться в два  часа ночи  из
крепкого  сна  к  действительности и  торчать в маленьком  баре, где,  кроме
тепловатого кофе,  не могут предложить ничего возбуждающего. Как  только нам
разрешили войти в самолет, я устроился в своем кресле и попытался уснуть.
     И  почти тотчас вскочил, потому что на мою  руку опустился  груз весом,
как мне показалось, не менее десяти тонн. Я с трудом высвободил руку, прежде
чем она расплющилась, и попытался  разглядеть, что  бы это  могло  быть.  Но
сделать это мне не удалось, потому  что салон освещался лампочками, похожими
на  светлячков,  страдающих  злокачественной анемией. Я  увидел  только, что
соседнее место  (раньше милосердно пустовавшее) теперь было затоплено (иначе
не скажешь) женщиной колоссальных размеров.  Тем частям своего тела, которые
не поместились в ее кресле, женщина великодушно позволила перелиться в мое.
     -- Buenos  noches,--  ласково  сказала она, распространяя  кругом запах
пота.
     -- Buenos noches,-- пробормотал я, быстро закрыл глаза,  чтобы положить
конец  разговору, и затолкался в пространство, остававшееся свободным в моем
кресле. К счастью, после  обмена  любезностями моя спутница стала заниматься
приготовлениями  ко  сну, так  громко  ворча,  ворочаясь и  вздыхая,  что  я
невольно  вспомнил морских слонов. Вскоре  она, вздрагивая  и бормоча, стала
засыпать, и  затем раздался  протяжный и  оригинальный храп,  который звучал
так,  словно кто-то  непрестанно  катал  маленькую  картофелину по  рифленой
крыше. Скорее убаюканный, чем потревоженный этими звуками, я и сам уснул.
     Когда я проснулся, было светло,  и я стал  тайком разглядывать свою еще
спящую спутницу. Это была, сказал бы я, великолепная женщина -- великолепная
всеми своими ста тридцатью  килограммами.  Свои пышные формы она  облекла  в
желто-зеленое  шелковое  платье,  она  носила красные туфли, которые  теперь
свалились и лежали  неподалеку.  Ее  черные блестящие волосы  были тщательно
выложены  мелкими кудряшками на лбу, и все это венчала  соломенная  шляпа, к
которой,  казалось, прицепили не  менее  половины  всех  фруктов  и  овощей,
производимых в Аргентине. Это потрясающее сельскохозяйственное сооружение за
ночь съехало на один глаз, и  вид у женщины был очень лихой. Ее  круглое,  в
ямочках, лицо было отделено от обширной груди каскадом подбородков. Руки она
скромно сложила на  коленях,  и  хотя  эти руки покраснели  и  погрубели  от
работы,  Они были маленькие и красивые, как у  многих полных людей. Под моим
взглядом  она  вдруг,  вздрогнув, глубоко вздохнула,  открыла большие темные
фиалковые  глаза   и   огляделась  с  отсутствующим  выражением  только  что
проснувшегося ребенка. Потом она  остановила свое внимание на мне, и ее, все
в ямочках, лицо расплылось в широкой улыбке.
     --Buenos dias, senor <Добрый день, сеньор (испан.)>,--сказала она.
     - Buenos dias, senora,-- откликнулся я.
     Откуда-то из-под сиденья она выхватила  сумочку,  величиной с небольшой
сундук,  и  принялась искоренять  ущерб,  нанесенный  ночным  сном ее  лицу.
Насколько  я  мог судить, ущерб  был  невелик, потому что кожа  ее лица была
гладкой,  как  лепесток магнолии. Убедившись,  наконец,  что теперь  она  не
подведет  свой  пол,  женщина  отложила сумочку, поудобнее втиснула в кресло
свое большое тело и обратила на меня взор блестящих добрых глаз.
     В моем заклиненном положении бежать было невозможно.
     -- Куда вы едете, сеньор? -- спросила она.
     -- В Жужуй,-- ответил я.
     --  О, Жужуй? --  сказала она, широко  раскрыв  темные  глаза и  подняв
брови, словно Жужуй был самым интересным и желанным местом на свете.
     -- Вы немец? -- спросила она.
     -- Нет, англичанин.
     -- О,  англичанин? -- произнесла  она удивленно и восхищенно, словно  в
том, что я англичанин, было нечто действительно особенное.
     Я почувствовал, что наступила пора принять  более  деятельное участие в
разговоре.
     -- Я совсем не говорю по-испански,-- пояснил я,-- только самую малость.
     -- Но вы говорите красиво,-- сказала  она, похлопывая меня по колену, а
потом добавила:- Я буду говоритъ медленно, чтобы вы могли понимать.
     Я вздохнул и отдал  себя в руки  судьбы;  единственный выход, который у
меня оставался,-- это выпрыгнуть в окошко слева. Выяснив, что мои познания в
испанском ограничены,  она  пришла  к заключению, что я лучше пойму ее, если
она будет  кричать. Вскоре  весь самолет  был  в  курсе наших секретов.  Как
оказалось, ее звали Роза Лиллипампила, и направлялась она в Сальту навестить
женатого  сына. Они  не виделись  три года,  и  встреча  обещала  быть очень
горячей. К тому же она  впервые путешествовала самолетом и радовалась этому,
как ребенок.  Она то и дело прерывала  свой разговор  пронзительными криками
(от которых более  нервные пассажиры  вздрагивали)  и  наваливалась на  меня
грудью,  чтобы посмотреть  в  окно  на  достопримечательности,  проплывавшие
внизу. Несколько раз я предлагал ей поменяться местами,  но она не хотела  и
слышать об этом. Когда стюарде