ые сосочки в  каждом ресторане штурмуют не бифштексы "шароле",
а горы спагетти, напоминающие отвратительные гнезда ленточных червей.
     - Ларри,  умоляю,  прекрати,  - сказала мама. - Неужели нельзя обойтись
без вульгарности!
     Несмотря на  музыкальные усилия  трех  оркестров,  играющих каждый свою
мелодию в  разных концах площади,  на разноязычный гомон и  сомнамбулическое
воркование голубей,  казалось,  половина Венеции  завороженно слушает только
нашу семейную перепалку.
     - Все будет в полном порядке,  когда мы поднимемся на борт,  - заверила
Марго. - И ведь мы хотели, чтобы нас окружали греки.
     - Думаю, именно это беспокоит Ларри, - мрачно заметил Лесли.
     - Ладно,   -   сказала  мама,  пытаясь  разрядить  атмосферу  напускной
уверенности в том,  что все идет,  как надо,  - нам пора. Садимся на один из
этих вэпорайзеров и отправляемся в порт.
     Мы рассчитались с официантом,  добрели до Большого канала и погрузились
на один из катеров,  которые мама с ее блестящим знанием итальянского упорно
называла   вэпорайзерами   (распылителями);    менее    сведущие   итальянцы
предпочитали слово "вапоретто".
     Мы  не  могли  налюбоваться дивным городом,  плывя мимо  величественных
зданий по расписанной яркими бликами воде. Даже Ларри вынужден был признать,
что уличное освещение Борнмута несколько блекнет перед венецианской феерией.
Наконец мы прибыли в  порт,  который,  как и  все порты мира,  выглядел так,
словно сам Данте проектировал его,  когда не  был занят обустройством своего
Ада.  Мы жались в кучку среди лужиц фосфоресцирующего света,  придающего нам
сходство  с  персонажами какого-нибудь  фильма  ужасов  раннего  Голливуда и
совершенно затмевающего серебристые,  как паутина,  лучи луны.  Даже зрелище
того,   как   наша   малютка-мама   пытается  убедить  алчных   венецианских
носильщиков,  что мы  с  нашим разнородным багажом вовсе не  нуждаемся в  их
помощи, не могло развеять наше уныние. Разговор шел на упрощенном английском
языке.
     - Мы английски.  Мы не говорить итальянски!  - кричала она с отчаянием,
добавляя к этим утверждениям причудливый поток не связанных между собою слов
на  хинди,  греческом,  французском и  немецком языках.  Так уж  было у  нее
заведено общаться с любыми иностранцами, будь то австралийские аборигены или
эскимосы. Увы, как уже было сказано, мы были не в состоянии веселиться.
     Стоя на берегу,  мы созерцали устье Большого канала, когда в нашем поле
зрения  возникло судно,  в  мореходных качествах которого усомнился бы  даже
самый  зеленый новичок.  На  какой-то  стадии  своей  предыдущей карьеры оно
благополучно обслуживало внутренние линии,  но и тогда,  только что сойдя со
стапелей и  сверкая свежей  краской,  вряд  ли  отличалось особой  красотой.
Теперь же,  лишенное всего,  что  в  призрачном фосфоресцирующем свете могло
придать ему достойный вид,  судно это являло собой удручающую картину. Кисть
маляра много лет не касалась его корпуса,  расцвеченного струпьями ржавчины.
Подобно моднице,  потерявшей высокий каблук,  оно  сильно  кренилось вправо.
Картину  предельной запущенности венчало скорбное зрелище,  открывшееся нам,
когда пароход развернулся,  подходя к причалу. В носовой части корпуса зияла
рваная  дыра,  через  которую  могли  бы  одновременно  въехать  внутрь  два
"роллс-ройса".  Пробоина выглядела тем страшнее,  что команда явно не успела
принять даже самых примитивных мер, чтобы залатать ее. Смятые железные листы
чем-то  напоминали лепестки гигантской хризантемы.  Онемев от удивления,  мы
смотрели,  как к  нам приближается диковинная посудина с надписью "Посейдон"
над самой пробоиной.
     - Господи! - выдохнул Ларри.
     - Ужасно,  -  произнес Лесли,  самый опытный моряк в нашем семействе. -
Поглядите только на этот крен.
     - Но это наш пароход! - пропищала Марго. - Мама, это наш пароход!
     - Вздор, дорогая, не может этого быть, - возразила мама, поправляя очки
и с надеждой взирая на высящийся над нами корпус.
     - Три дня на этой посудине,  -  вымолвил Ларри. - Вот увидите, нас ждут
переживания похуже тех, что выпали на долю Старого Морехода.
     - Надеюсь,  они сделают что-нибудь с этой дырой,  прежде чем выходить в
море, - тревожно произнесла мама.
     - Что, например? - спросил Ларри. - Заткнут ее одеялом?
     - Но  ведь  капитан должен был  видеть,  что  произошло,  -  озадаченно
произнесла мама.
     - Полагаю,  даже греческий капитан обязан был обратить внимание на  то,
что он совсем недавно с кем-то крепко стукнулся, - согласился Ларри.
     - Нас захлестнет волнами,  -  простонала Марго.  -  Не хочу,  чтобы мою
каюту захлестнуло волной. Все мои платья будут испорчены.
     - Сдается мне, сейчас уже все каюты затоплены, - заметил Лесли.
     - Вот когда нам пригодятся наши ласты и  дыхательные трубки,  -  сказал
Ларри.  -  Представляете себе новшество -  мы плывем в столовую обедать. Как
это будет замечательно!
     - Значит,  так -  как только мы поднимемся на борт,  ты отправляешься к
капитану, - постановила мама. - Может быть, он отсутствовал, когда произошло
столкновение, и ему еще никто не доложил.
     - Право,  мама,  ты  меня раздражаешь,  -  огрызнулся Ларри.  -  Что я,
по-твоему,  должен сказать этому человеку?  "Извините,  кирие капитано, сэр,
вам известно, что нос вашего корабля прогрызли жуки-точильщики?"
     - Ларри,  что за страсть все усложнять,  -  отозвалась мама.  - Ты ведь
знаешь, что я не говорю по-гречески, а то я сама пошла бы к нему.
     - Скажи капитану, что я не хочу, чтобы затопило мою каюту, - настаивала
Марго.
     - Поскольку мы  отчаливаем сегодня вечером,  они  при  всем  желании не
успеют заделать пробоину, - сказал Лесли.
     - Вот именно, - подхватил Ларри. - Но мама почему-то видит во мне нечто
вроде перевоплощения Ноя.
     - Ладно,  у  меня будет,  что сказать,  когда мы поднимемся на борт,  -
воинственно произнесла мама, направляясь вместе с нами к трапу.
     Наверху нас  встретил романтического вида грек с  черными,  как анютины
глазки, бархатными умильными глазами, в посеревшем белом костюме, на котором
уцелело лишь  несколько пуговиц.  Судя  по  потускневшим эполетам,  это  был
судовой казначей.  Когда он  попросил предъявить паспорта и  билеты,  на нас
повеяло таким густым запахом чеснока, что мама отпрянула к поручням, забыв о
том, что намеревалась справиться о состоянии парохода.
     - Вы  говорите  по-английски?  -  спросила Марго,  укротив  бунт  своих
обонятельных луковиц.
     - Немного, - ответил грек с поклоном.
     - Так вот,  я не желаю,  чтобы мою каюту захлестывали волны,  -  твердо
произнесла Марго. - Вода повредит мою одежду.
     - Все,  что прикажете,  -  ответил грек.  - Если вы желать жена, я дать
свою. Она...
     - Нет-нет! - воскликнула Марго. - Волны. Поняли?.. Вода.
     Судовой казначей явно не различал английские слова "вэйв" и "вайф".
     - В каждой кабине есть горячий и холодный душ,  -  гордо сообщил он.  -
Еще у нас есть бассейн и ночной клуб с танцами, вином и водой.
     - Послушай,  Ларри,  чем смеяться,  лучше помоги нам, - вмешалась мама,
прижимая к  носу платок для защиты от запаха чеснока,  такого крепкого,  что
казалось - он окружает голову грека светящимся облачком.
     Ларри взял  себя в  руки,  обратился к  судовому казначею на  чистейшем
греческом языке (чем явно его обрадовал) и в два счета выяснил, что судно не
тонет,  что каюты не захлестывает волнами и что капитану известно об аварии,
поскольку он  сам  в  ней  повинен.  О  чем Ларри предусмотрительно не  стал
сообщать маме. Благоухающий казначей любезно вызвался проводить маму и Марго
в их каюту, а мы с братьями отправились искать бар, следуя его наставлениям.
     Войдя в бар,  мы остолбенели. Больше всего он напоминал обитую панелями
красного дерева  комнату  отдыха  какого-нибудь  скучного лондонского клуба.
Большие шоколадного цвета кожаные кресла и  диваны теснились вокруг огромных
столов  из  мореного  дуба.  Тут  и  там  над  бронзовыми индийскими кадками
возвышались пыльные потрепанные пальмы. В центре этой унылой роскоши остался
свободный клочок  паркета для  танцев;  к  нему  с  одной  стороны примыкала
небольшая стойка  с  ядовитым набором напитков,  с  другой -  низкий помост,
обрамленный целым лесом пальм в  кадках.  На помосте жались,  словно мошки в
янтаре,  три  унылых  музыканта в  сюртуках  с  целлулоидными манишками и  с
кушаками,  какие были в моде в девяностых годах прошлого века. Один играл на
древнем пианино и  тубе,  другой  пилил  с  профессиональным видом  скрипку,
третий истязал барабаны и  тромбон.  При нашем появлении это немыслимое трио
играло для пустого зала "Пикардийские розы".
     - Ужасно,  -  сказал Ларри.  - Это не пароход, а какое-то плавучее кафе
"Кадена" из Борнмута. Мы тут все свихнемся.
     Заслышав  его  голос,  музыканты  перестали  играть,  руководитель трио
блеснул золотыми зубами в приветственной улыбке,  поклонился нам,  приглашая
своих коллег последовать его примеру,  и  они тоже расплылись в улыбке.  Нам
оставалось только ответить коротким поклоном,  после чего мы  проследовали к
стойке.  Теперь,  когда  появились слушатели,  трио  с  еще  большим рвением
принялось наяривать "Пикардийские розы".
     - Будьте любезны, - обратился Ларри к бармену, морщинистому человечку в
грязном фартуке,  -  налейте мне в самый большой стакан,  какой только есть,
анисовки, чтобы я мог отключиться.
     Речь  иностранца,  не  только  свободно  говорящего по-гречески,  но  и
достаточно  богатого,   чтобы  заказать  большой  стакан  анисовки,  вызвала
счастливую улыбку на лице бармена.
     - Амессос, кирие, - сказал он. - Вам с водой или со льдом?
     - Немного льда,  -  ответил Ларри.  - Ровно столько, сколько требуется,
чтобы побелить пойло.
     - Извините, кирие, но у нас нет льда, - смущенно сообщил бармен.
     Из груди Ларри вырвался глубокий горестный вздох.
     - Только в Греции,  - обратился он к нам по-английски, - возможен такой
диалог.  От него так сильно отдает Льюисом Кэрролом, что этого бармена можно
принять за переодетого Чеширского Кота.
     - Воды,  кирие? - спросил бармен, уловив в голосе Ларри ноту не столько
одобрения, сколько порицания.
     - Воды, - сказал Ларри по-гречески. - Самую малость.
     Бармен  налил  в  стакан  изрядную порцию прозрачной анисовой водки  из
толстой бутылки, затем подошел к маленькой раковине и добавил воды из крана.
Тотчас водка приобрела цвет разбавленного молока,  и  мы  ощутили явственный
запах аниса.
     - Ух ты, крепкая штука, - заметил Лесли. - Возьмем и мы по стаканчику?
     Я согласился, и мы подняли три стакана для тоста.
     - Ну что ж, выпьем за "Марию Целесту" и всех тех дурней, что плавают на
ней,  -  сказал Ларри,  отпил добрый глоток...  и тут же изверг его обратно,
фыркая,  словно умирающий кит,  и  сжимая горло  одной рукой;  из  глаз  его
катились слезы.
     - О-о-о!  -  взревел он.  -  Этот болван,  черт бы его побрал, разбавил
водку горячей водой!
     Наша юность прошла на греческой земле, и мы привыкли к странностям этих
людей,  но  разбавлять свой  национальный напиток  кипятком -  это  уж  было
чересчур.
     - Зачем ты  налил горячую воду в  анисовку?  -  воинственно осведомился
Лесли.
     - Потому что у нас нет холодной,  - ответил бармен, удивленный тем, что
Лесли оказался не в  состоянии самостоятельно решить сию логическую загадку.
- Потому же у нас нету льда.  Это наш первый рейс,  кирие, вот почему в баре
есть только горячая вода.
     - Невероятно,  - судорожно вымолвил Ларри. - Невероятно! Первый рейс, и
у  судна,  черт  возьми,  огромная дыра  в  корпусе,  и  оркестр  состоит из
семидесятилетних стариков, и в баре есть только горячая вода...
     В эту минуту в баре появилась чем-то взволнованная мама.
     - Ларри, мне нужно поговорить с тобой, - выдохнула она.
     Ларри повернулся к ней.
     - Ну что ты там обнаружила? Айсберг на твоей койке?
     - В нашей каюте был таракан. Марго бросила в него пузырек с одеколоном,
пузырек разбился,  и  теперь там пахнет,  как в  парикмахерской.  И таракан,
по-моему, остался невредим.
     - Прекрасно,  -  отозвался Ларри.  -  Рад,  что вы  позабавились.  Тебе
осталось только  отметить начало этого  бурного плавания глотком раскаленной
анисовки.
     - Нет-нет, я вовсе не за этим пришла сюда.
     - Неужели  только  за  тем,  чтобы  рассказать  мне  про  купающегося в
одеколоне таракана?  -  удивился Ларри.  - Решила превзойти эксцентричностью
греков?
     - Да  нет  же,  все  дело в  Марго,  -  прошептала мама.  -  Она  пошла
сам-знаешь-куда и застряла, не может выйти.
     - "Сам-знаешь-куда"? Это где же?
     - В уборную, куда же еще. Ты отлично знаешь, что я подразумеваю.
     - Ну и что ты хочешь от меня? Я не сантехник.
     - Она пробовала вылезть оттуда через отдушины? - спросил Лесли.
     - Пробовала,  -  ответила мама.  - Ничего не получается. Оба отверстия,
что над дверью, что внизу, слишком малы.
     - Что ж,  и то хорошо,  что есть отдушины,  - заметил Ларри. - По опыту
знаю,  что  в  греческих  уборных  воздух  просто  необходим,  и  мы  сможем
просовывать ей еду через нижний паз.
     - Не говори глупостей,  Ларри,  -  сказала мама. - Ты должен что-нибудь
придумать.
     - Попробуй сунуть еще  одну  монетку в  щель  автоматического замка,  -
предложил Ларри. - Иногда это помогает.
     - Уже,   -  сообщила  мама.  -  Я  сунула  лиру,  все  равно  замок  не
открывается.
     - Потому что  это  греческая уборная,  она  принимает только драхмы,  -
подчеркнул Ларри.  -  Попробовала бы  лучше фунтовую бумажку.  Курс обмена в
нашу пользу.
     - Ну  вот что,  -  сказала мама.  -  Ступай и  найди стюардессу,  чтобы
помогла Марго.  Она уже целую вечность сидит там взаперти.  Ты хочешь, чтобы
она  всю  ночь там  оставалась?  Вдруг она  ударится обо что-нибудь локтем и
потеряет сознание, как это с ней всегда бывает!
     Мама была склонна мрачно смотреть на вещи.
     - Сколько я знаю греческие сортиры,  -  рассудительно произнес Ларри, -
так люди, войдя туда, сразу теряют сознание, даже не ударяясь локтем.
     - Ради Бога,  сделай же что-нибудь!  -  вскричала мама.  -  Вместо того
чтобы стоять здесь и накачиваться водкой.
     Мы  последовали за  ней  и  нашли  злополучную уборную.  Лесли с  видом
эксперта подошел к двери кабины и подергал ее.
     - Моя застрять,  моя английски! - услышали мы голос Марго. - Твоя найти
стюардесс.
     - Знаю, знаю, балда, - прорычал Лесли. - Это я.
     - Сейчас же выйди отсюда. Это женская уборная, - отозвалась Марго.
     - Ты хочешь выйти из кабины или нет?  -  сердито спросил Лесли.  - Если
да, лучше помалкивай!
     Ругаясь вполголоса, он принялся обрабатывать замок. Безуспешно.
     - Прошу тебя, дорогой, выбирай слова, - сказала мама. - Не забывай, что
ты в женской уборной.
     - Там внутри,  - обратился Лесли к Марго, - должна быть какая-то шишка,
за которую нужно потянуть. Что-то вроде задвижки.
     - Я уже за все тут тянула,  - возмущенно откликнулась Марго. - Чем еще,
по-твоему, я занимаюсь здесь битый час?
     - Все равно,  потяни еще раз, - предложил Лесли. - А я нажму на дверь с
этой стороны.
     - Хорошо, тяну, - сказала Марго.
     Лесли напряг свои могучие плечи и бросился на дверь.
     - Это  напоминает мне  детективный сериал,  -  заметил  Ларри,  глотнув
анисовки,  которую  предусмотрительно захватил с  собой  и  которая к  этому
времени успела остыть.  - Ты уж поосторожнее, не то будет в корпусе еще одна
пробоина.
     - Бесполезно,  - пропыхтел Лесли. - Слишком крепкая дверь. Придется нам
поискать какого-нибудь стюарда.
     И он отправился на поиски кого-нибудь, разбирающегося в механике.
     - Нельзя ли поскорее, - жалобно произнесла Марго. - Здесь ужасно душно.
     - Только не падай в обморок!  -  тревожно воскликнула мама.  - Старайся
ровно дышать.
     - И не бейся ни обо что локтями, - добавил Ларри.
     - Ларри,  не выводи меня из себя,  - взмолилась мама. - Когда ты только
образумишься?
     - Ладно,  хочешь я принесу ей горячей анисовки?  -  предложил он.  - Мы
могли бы просунуть ей стаканчик под дверью.
     Его спасло от  маминого гнева появление Лесли,  который привел с  собой
маленького раздраженного человечка.
     - Эти леди постоянно так делают,  -  мрачно обратился человечек к маме,
выразительно пожимая плечами.  -  Постоянно там застревают.  Я  покажу,  все
очень просто. И почему только женщины не могут запомнить?
     Он подошел к двери, с минуту поколдовал над ней, и она распахнулась.
     - Слава Богу,  - сказала мама, увидев Марго, однако человечек не дал ей
броситься в объятия родичей.
     - Назад!  - скомандовал он, сопровождая это слово решительным жестом. -
Я научу вас.
     Мы не успели даже рта раскрыть,  как он затолкал Марго обратно в кабину
и захлопнул дверь.
     - Что  он  делает?  -  испуганно вскричала мама.  -  Что этот человечек
задумал? Ларри, сделай же что-нибудь!
     - Все в порядке,  мама!  - успокоила ее Марго. - Он показывает мне, как
это делается.
     - Что делается? - тревожно осведомилась мама.
     Наступила долгая  зловещая  тишина,  которую  нарушил  поток  греческой
брани.
     - Марго,  сейчас же выходи оттуда,  -  велела не на шутку обеспокоенная
мама.
     - Не могу, - отозвалась Марго. - Он запер нас.
     - Мерзавец!  -  воскликнула мама. - Бей его, дорогая, бей. Ларри, сходи
за капитаном.
     - Я  хотела сказать,  что  он  тоже  не  может  отпереть,  -  поспешила
объяснить Марго.
     - Пожалуйста,  найти казначей,  -  простонал человечек.  -  Пожалуйста,
найти казначей открыть дверь.
     - А где его искать? - осведомился Лесли.
     - Это Бог знает что,  -  сказала мама. - С тобой все в порядке? Держись
от него подальше, дорогая.
     - Вы  найти  казначей в  кабинете казначей,  первая  палуба!  -  кричал
несчастный узник.
     Последующая сцена всякому,  кто не  знаком с  греческим темпераментом и
недоступной пониманию англосакса способностью греков до  крайности усложнять
элементарнейшую ситуацию,  покажется невероятной.  Такой же показалась она и
нам,  знающим греков.  Лесли  вернулся с  казначеем,  который добавил аромат
чеснока  к  благоуханию женской уборной,  похвалил Ларри  за  его  любовь  к
анисовке,  а Лесли -  за знание греческого, вручил маме в утешение гвоздику,
торчавшую у  него  за  ухом,  после чего обрушил на  злополучного человечка,
запертого вместе с  моей сестрой,  такой залп бранных слов,  что я удивился,
как не  расплавилась стальная дверь.  Отведя душу бранью,  казначей принялся
колотить дверь руками и ногами. Наконец повернулся к маме и поклонился.
     - Мадам,  -  сказал он, улыбаясь, - не волнуйтесь. Ваша дочь может быть
спокойна вместе с девственником.
     Его слова повергли маму в  смятение.  Она обратилась за  объяснением ко
мне,  поскольку Ларри,  насмотревшийся подобных сцен,  отправился в  бар  за
новой  порцией  анисовки.  Я  объяснил маме,  что  казначей,  видимо,  хотел
сказать, что девственности Марго ничего не угрожает.
     - Ты что-то не так понял,  -  недоверчиво произнесла мама. - У нее двое
детей.
     Я  слегка растерялся,  как теряется всякий,  общаясь с греками.  Набрав
полные легкие воздуха, я приготовился выдать маме обстоятельное разъяснение,
однако меня избавило от этого труда появление трех пассажирок,  трех тучных,
грудастых,  широкобоких, усатых деревенских жительниц, втиснутых в непомерно
тесные,  черные полушелковые платья и источающих в равных пропорциях ароматы
чеснока,  тошнотворных духов и  пота.  Они протиснулись между мной и мамой в
уборную и  при виде яростно колотящего дверь кабины казначея замерли,  точно
могучие боевые кони перед сражением.
     Представители  любой  другой  национальности выразили  бы  недовольство
присутствием  в  женской  святыне  судового  казначея,   не  говоря  уже  об
иностранце