ому старику,  который по  одному  ему
известным  соображениям  вдруг  решил  прикинуться  шимпанзе.  У  него  были
изысканные  манеры:   он  ни  разу  не  схватил  пищу,   не   поздоровавшись
предварительно с пришедшим и не поблагодарив  его выразительными возгласами.
Ел он не с жадностью, как другие обезьяны, а, наоборот, медленно, деликатно,
осторожно,  откладывая пальцами к  краю  миски  те  куски,  которые  ему  не
нравились. Единственное нарушение этикета  с его стороны  случалось в  конце
трапезы,  когда он хватал  пустые  миску и  кружку и закидывал  их  далеко в
сторону.
     У  Чемли было много  черт,  сближавших  его с людьми.  Одной из них,  в
частности, была привычка курить. Он с  одинаковой  легкостью  и уверенностью
прикуривал папиросу  спичкой или зажигалкой, ложился на спину, согнув ноги и
подложив одну руку под голову,  выпуская в воздух густые  клубы дыма и время
от времени  посматривал  с  видом заядлого курильщика  на  кончик  папиросы,
проверяя, не нужно ли стряхнуть  с  него  пепел.  Стряхивал  он пепел  очень
аккуратно, ногтем одного из пальцев руки. Если перед Чемли ставили бутылку с
лимонадом и  стакан,  он  наливал  себе жидкость  в стакан с серьезностью  и
сосредоточенностью буфетчика, взбивающего коктейль. Чемли -- единственный из
всех  встречавшихся  мне  животных, который  допускал  возможность  делить с
кем-либо  принадлежавшие ему вещи: часто,  когда я давал  ему связку бананов
или  два-три плода  манго,  он  выбирал  один  из  них  и  с  вопросительным
выражением на лице протягивал мне. Он довольно урчал, когда я принимал дар и
присаживался, чтобы разделить с ним компанию.
     Чемли не ладил с местными жителями. Ему доставляло большое удовольствие
следить  за ними  и,  когда они  подходили  на  слишком  близкое расстояние,
бросаться  на  них со свирепыми криками.  Не  думаю, чтобы он  действительно
хотел причинить им вред, ему просто нравилось, что они с испуганными криками
разбегались  от него во  все стороны. Но беда заключалась в том, что местные
жители при каждом удобном случае старались дразнить Чемли; он становился все
более  возбужденным,  волосы  его  ощетинивались,  он  оскаливал  зубы,   и,
раскачиваясь  из  стороны  в сторону, размахивал  могучими  руками. В  такие
минуты тяжело бы пришлось человеку, слишком близко подошедшему к Чемли.
     Чемли очень интересовался гигантскими тысяченожками, хотя и относился к
ним с недоверием. Эти насекомые  похожи на тонкую черную спиральную пружину,
снизу  у  них  виднеется огромное количество (свыше ста) пар  ножек, спереди
тысяченожки имеют пару коротких усиков. Тысяченожки -- совершенно безвредные
существа,  которые  медленно  переползают  при  помощи многочисленных ножек,
поводя  своими  усиками.  Больше  всего  предпочитают  они  сгнившие  стволы
деревьев.  Однако   их   движения,   очень   напоминающие   движения   змеи,
настораживали Чемли, хотя он и  чувствовал, что  это не змеи. Когда  я  клал
тысяченожек  на  ящик  в  его  клетке,  он садился  рядом  и  подолгу  молча
рассматривал  их,  приоткрыв рот и время от времени беспокойно  почесываясь.
Если тысяченожка доползала до края, падала на землю  и начинала  двигаться к
Чемли, он  вскакивал, отбегал на то расстояние, которое допускала надетая на
него  цепь,  и  кричал  до  тех пор, пока  я  не  избавлял  его от страшного
чудовища.
     Больше всего Чемли боялся змей. Он страшно волновался, когда видел меня
занимающимся со змеями,  жалобно стонал и ломал руки до  тех пор, пока я  не
отходил от них. Если после визита к змеям я показывал  Чемли мои руки, он их
тщательно рассматривал, желая, очевидно, убедиться  в том.  что змея меня не
укусила.  В  случаях,  когда  змея  начинала  ползти в  сторону  Чемли,  его
охватывал  дикий  ужас,  волосы  вставали  дыбом,  он  громко  стонал,  а  с
приближением змеи бросал в нее сухую траву и ветки, тщетно пытаясь задержать
ее продвижение.  Однажды вечером,  когда  настало  время ложиться спать,  он
категорически отказался  войти в  клетку, чего раньше никогда  не случалось.
Считая это простым капризом, я пытался  силой загнать  Чемли в клетку; тогда
он  подвел меня  к входу и, оставив меня там,  отошел назад, показывая рукой
внутрь клетки и громко и  испуганно вскрикивая. Осмотрев одеяло  и подстилку
из банановых листьев, я  нашел маленькую слепую змею, клубком свернувшуюся в
листьях. Она была совершено безвредной, но Чемли не хотел рисковать.
     Вскоре после прибытия  в лагерь Чемли  вдруг  перестал  кушать, утратил
интерес ко всему окружающему  и стал проводить целые дни, съежившись в своей
клетке. Он  отказался  от  всех напитков  и  выпивал  в день  лишь полкружки
простой воды. Меня  в это время не  было дома, получив от Джона  сообщение о
болезни  шимпанзе, я  немедленно вернулся в лагерь.  Из записки  Джона можно
было понять, что  он  не  знает  не характера  болезни Чемли, ни способа  ее
лечения.
     Я шел на все хитрости  и  уловки, чтобы вызвать  аппетит у Чемли, но он
продолжал  худеть с каждым днем.  Направляя слуг за свежими плодами манго  и
поу-поу, я собственными руками приготовлял нежные фруктовые салаты. Но Чемли
по-прежнему ничего не ел. Это продолжалось с неделю, и я начинал уже думать,
что Чемли долго не протянет. Каждый вечер я заставлял его выходить из клетки
и совершать со мной  небольшую прогулку. Но Чемли был  настолько  слаб,  что
через  каждые  несколько  ярдов должен был садиться  и  отдыхать.  Я все  же
настаивал  на этих прогулках,  считая,  что  при  всех  условиях  необходимо
поддерживать  в Чемли  хоть какой-то интерес к жизни, в  противном случае он
будет обречен. В  один из вечеров я открыл перед прогулкой коробку бисквитов
и рассовал по карманам  с дюжину  кусков. После нескольких шагов Чемли решил
отдохнуть, и я присел рядом с  ним.  Пока мы осматривали местность, я достал
из  кармана один бисквит  и  начал  его  жевать. Чемли внимательно следил за
мной;  он  был, вероятно, изумлен тем, что я не предложил  ему, как  обычно,
разделить со мной компанию.  Закончив  есть, я  с подчеркнутым удовольствием
облизал  несколько  раз  губы   языком.  Подвинувшись  ближе.   Чемли  начал
обшаривать мои карманы,  что само по себе было уже  хорошим признаком. Таких
вещей он  не делал с  первого дня болезни.  Найдя бисквиты, он  вытащил одну
штуку, обнюхал ее и к великой моей радости, съел бисквит. Всего в этот вечер
Чемли съел  шесть бисквитов, в течение последующих четырех дней  он  питался
только бисквитами и водой.  Затем наступил день, когда он выпил кружку чаю и
съел два банана. Я понял, что кризис прошел и Чемли начинает выздоравливать.
Аппетит его увеличивался с  каждым днем, в течение двух  недель он буквально
обжирался,  а после этого все снова вошло в норму. Я был  очень доволен, что
все так  хорошо кончилось;  мы должны  были переезжать в  Кумбу, а в прежнем
состоянии Чемли не вынес бы этот переезд.
     Наступил день нашего отъезда из Бакебе. Когда Чемли заметил подъехавший
грузовик и  увидел начавшиеся  сборы вещей и  экспонатов, он догадался,  что
предстоит любимое его развлечение -- поездка на машине. Он улюлюкал, кричал,
возбужденно прыгал,  натягивал свою цепь, дико барабанил по  стенкам клетки,
создавая как  можно больше  шума,  чтобы напомнить о  себе. Может  быть,  он
беспокоился, что мы его забудем. Когда все было собрано  и погружено, клетка
была водружена в кузове грузовика, и Чемли  забрался в нее,  радостно гикая.
Мы  двинулись в путь. Слуги разместившиеся  по  бокам  и у  края  грузовика,
затянули  громкую  песню.  Чемли вдруг подхватил  песню протяжным и довольно
мелодичным завыванием, что вызвало у остальных певцов  взрыв  смеха.  Повару
пение Чемли показалось  даже настолько  смешным, что он вывалился из машины.
Хорошо,  что  грузовик  не  успел  еще  набрать скорость, мы  затормозили  и
подобрали покрытого пылью, но все еще смеявшегося повара.
     В Кумбе благодаря любезности преподобного Поля Шиблера и его супруги мы
получили в свое распоряжение три принадлежавших миссионерам школьных здания.
В первое время, как и обычно, когда приходится  устраиваться на новом месте,
в нашем  большом  хозяйстве  царил полный  хаос. Перед  ними сразу  же остро
встала  проблема снабжения водой.  Пока мы находили подходящего  водоноса  и
снаряжали его необходимым  количеством тары, Чемли громко сообщил о том, что
он хочет пить. Он был привязан снаружи, и к нему уже сбежалась толпа местных
жителей,  никогда ранее не  видевших живого взрослого шимпанзе. В отчаянии я
открыл бутылку пива и  поднес ему. К  моему изумлению, Чемли радостно принял
этот напиток и старательно  облизывал губы после каждых нескольких  глотков.
Чем меньше пива  оставалось в бутылке, тем выше запрокидывал ее Чемли и  тем
больше  зрителей собиралось вокруг  нас. Скоро  Чемли начал забавно прыгать,
кувыркаться и  размахивать  руками.  Он был  весь  покрыт пеной  от  пива  и
чувствовал  себя  превосходно.  Но  это пьяное  веселье доставило мне  много
хлопот,  так  как  только  через  несколько часов Чемли протрезвился и начал
вести  себя   прилично.  Кроме   того,   потребовалось  вмешательство   трех
полисменов, чтобы рассеять толпу человек  в  двести, окружившую занятые нами
дома и закрывшую  нам все входы и выходы. С того дня Чемли больше не получал
напитков крепче лимонада или чая, какая бы жажда его ни мучила.
     Вскоре после нашей остановки в Кумбе к компании обезьян  присоединилась
Су. Это была  самая маленькая из всех виденных мною когда-либо шимпанзе: она
еще не  могла ходить и имела всего четыре зуба. Су появилась  в корзинке, из
которой с любопытством  выглядывали  ее  широко  раскрытые глаза.  Обезьянка
жадно сосала собственную  ногу. Как она выжила  у своего хозяина, кормившего
ее  только похлебкой из  ямса, я не знаю. В течение часа она высосала полную
бутылку  теплого молока с сахаром и рыбьим жиром. Когда я показал ее  Чемли,
он не проявил к Су особого интереса и  только попытался  ткнуть ее пальцем в
глаз. Мои надежды  на романтическую привязанность  друг  к  другу большого и
маленького шимпанзе не оправдались.
     Каждой матери,  которой  надоедает  писк ее краснолицего ребенка, я  бы
сказал: "Обменяйте его на маленького шимпанзе,  такого, например, как Су. Он
доставит  вам  не  меньше  удовольствия и  вдвое  меньше  хлопот".  Ночи  Су
проводила в утепленной корзине, днем она забиралась в мою кровать. Я никогда
не слышал ее  плача  и  капризов.  Она  поднимала  страшный крик,  стискивая
кулачки  и  брыкаясь маленькими ножками, только  тогда, когда я показывал ей
бутылку  с молоком,  а  затем обнаруживал, что молоко еще  не  остыло и  его
нельзя дать обезьяне немедленно. Это было с моей стороны преступлением, и Су
сразу же  ставила  всех об этом в известность. Первый завтрак Су получала  в
семь часов утра,  в последний раз она  кушала  в полночь. Всю ночь она спала
совершенно спокойно, что не плохо было бы перенять многим грудным младенцам.
Днем,  как  я уже говорил,  она лежала в моей постели, сосала пальцы рук или
ног, иногда немного кувыркалась по кровати, но значительную часть дня спала.
     У Су выделялись голые розовые ладони,  ступни  и  лицо,  все  остальные
части тела были покрыты густыми черными волосами. На голове волосы как будто
разделялись посередине пробором,  далее они ровной челкой спускались на уши.
Су немного напоминала мне японскую куклу с серьезно торжественным лицом. При
первой встрече с  ней я  был  очень огорчен,  так как  опасался,  что  такое
крохотное  существо  потребует  бесконечного внимания и  забот, на которые у
меня  не  хватит  времени.   Оказалось,   однако,  что  она  доставляла  нам
значительно  меньше хлопот,  чем  любое другое животное в  нашей  коллекции.
Слуги настолько полюбили ее, что разгоралась серьезная борьба за право поить
ее молоком.  Даже Джон, когда  он думал, что меня нет поблизости, подходил к
Су, нежно гладил ее и бормотал  ей детские сказки;  я несколько раз заставал
его за этим занятием.
     Чемли,  я  полагаю,  немного  ревновал  нас  к Су,  но  он был  слишком
джентльмен,  чтобы  чем-либо это  обнаружить. Через несколько  дней после ее
появления в  лагере в Камерун  прибыл  официальный представитель Лондонского
зоопарка, которому  я с  большим  сожалением  передал Чемли  для  отправки в
Англию. Я не видел после этого Чемли более четырех месяцев, когда я навестил
его в санатории в Риджент-парке. Чемли жил в просторной комнате, наполненной
соломой,  и  пользовался  среди  обслуживающего персонала санатория  большой
популярностью. Я не рассчитывал, что Чемли меня узнает: при наших встречах в
Камеруне я носил легкое тропическое обмундирование и на моем лице были усы и
борода, теперь же я был  гладко выбрит и одет  так, как принято одеваться  в
Англии. Но Чемли  все  же узнал  меня. Издали  заметив  мое приближение,  он
забегал  по комнате,  подобрался к  тому  месту, куда я должен был подойти и
встретил меня  старым своим приветствием, слегка придавив зубами  мой палец.
Мы  сели  рядом,  я  угостил  его  сахаром, после  чего,  по  установившейся
традиции, мы закурили  папиросы. Чемли осторожно снял с меня туфли и носки и
проверил, все ли у меня в порядке с ногами. Закончив курить, он отнес окурок
в дальний угол комнаты, подальше от соломы. Когда пришло время расставаться,
он  пожал  мне руку и долго провожал меня  взглядом через  приоткрытую дверь
комнаты. Вскоре после этого Чемли перевели  в общее помещение для обезьян, и
он потерял возможность принимать посетителей.
     Больше я не видел Чемли, но дальнейшая его судьба мне хорошо  известна.
Он стал крупной  телевизионной  звездой,  часто  появлялся в Александровском
дворце  и вел  себя  перед  объективом  телевизионной камеры как  заправский
артист. Когда у него разболелись зубы, Чемли снова поместили в санаторий для
лечения.  В  один  прекрасный  день  ему вдруг стало  скучно, он вырвался из
комнаты и пробежал  по всему  Риджент-парку. Дойдя до  улицы,  Чемли  увидел
рядом с оградой автобус и, долго не раздумывая, вскочил в  него. Неожиданное
появление страшной обезьяны  вызвало панику среди пассажиров автобуса; шум и
крики в свою очередь настолько вывели Чемли из душевного равновесия,  что он
совершенно забылся и даже успел кого-то  укусить. Если бы люди понимали, что
крики  и  шум  быстрее  и легче  всего  побуждают диких  животных  к  боевым
действиям!  Покинув  автобус  с  перепуганными пассажирами,  Чемли пошел  по
дороге, остановился около  женщины с  детской коляской (увидев рядом с собой
обезьяну, женщина едва не  упала в  обморок) и начал думать, чем  ему дальше
заняться.  В  этот  момент  появились работники санатория.  Чемли уже  успел
понять, что цивилизованные люди не могут быть достойной компанией для хорошо
воспитанного шимпанзе, поэтому он охотно принял предложенную ему смотрителем
руку  и вернулся обратно  в  санаторий.  После этого приключения  Чемли  был
признан опасным и отправлен в зверинец  к обезьянам. Через некоторое время у
Чемли опять разболелись зубы, он снова попал в санаторий  и снова предпринял
попытку совершить побег.
     Дело происходило в канун сочельника. Память Чемли, быть  может, хранила
воспоминания  о подобных празднествах в каком-либо  клубе в  дебрях  Африки.
Вероятно,  Чемли  решил,  что,  если  он  прогуляется  по  улицам  в   канун
сочельника,  когда  у  лондонцев  хорошее  настроение,  кто-нибудь  дружески
угостит  его  кружкой  пива.  Он  снова  выбрался   из  клетки  и  перебежал
Риджент-парк. У Глочестерских ворот он надеялся  увидеть автобус, но на этот
раз ему не повезло -- автобуса  поблизости  не было.  Около тротуара  стояло
несколько автомобилей. Чемли решил немного покататься по городу, приблизился
к  одной  из машин и начал  стучать в дверцу. Чемли обожал поездки на  любом
виде транспорта. Но глупые люди не  поняли хорошего, праздничного настроения
шимпанзе. Закрывшись в  машинах, они начали отчаянно взывать о помощи. Чемли
справедливо   обиделся   на   такое  нарушение   добрых  традиций  хваленого
английского гостеприимства.  Но он  не  успел  изложить  свою  точку  зрения
владельцам  автомашин:  примчалась группа  смотрителей, и  Чемли  снова  был
водворен в зоопарк. Чемли дважды сбегал из клетки и этим навлек на себя гнев
администрации. Из милого умного животного, удостоенного даже права выступать
по телевидению,  Чемли  вдруг  превратился в свирепое  и  опасное  чудовище,
которое  могло  снова убежать  и искусать каких-либо почтенных  граждан.  Во
избежание  подобных   ужасов  Чемли  был  приговорен  к  смертной   казни  и
расстрелян.


ГЛАВА XIII
     Деревня на озере
     Кумба -- большой и для  Камеруна довольно цивилизованный поселок. Среди
его жителей насчитывалось около десятка белых людей, в нем находился магазин
"Юнайтед   Африка   компани",   маленькая  больница,   и  в  нем   регулярно
останавливались  грузовики,  направлявшиеся  от  морского  побережья в глубь
страны.  Зная  все это, мы не  надеялись  пополнить  здесь нашу  коллекцию и
смотрели  на  Кумбу, как  на удобную, близкую к  порту  базу для  выезда  из
Камеруна,  а не как на пункт для поимки новых животных. К  нашему удивлению,
именно  в  Кумбе мы пополнили  наш зверинец  несколькими  редкими и  ценными
экземплярами.
     Первые из них  появились  вскоре после  того, как мы заняли три хороших
светлых  школьных  здания на окраине  поселка.  Оборванный  лохматый человек
принес нам большую, искусно сделанную из бамбука клетку,  тщательно закрытую
банановыми листьями.  Как  выяснилось,  это  был  житель  одной  из деревень
Камеруна,  расположенной  милях  в тридцати от Кумбы;  он знал  только  свой
родной язык и несколько слов на ломаном французском  языке. Поскольку я знал
французский язык ненамного лучше его, мы  сравнительно  легко разговорились.
Он слышал, что я интересовался обезьянами, поэтому принес мне несколько штук
и  теперь готов  продать их. Охотник  сорвал  с клетки банановые листья, и я
увидел   трех  обезьян  совершенно   незнакомого   мне   вида.   Вглядевшись
внимательнее, я понял, что в клетке сидят не три, а четыре обезьяны: одна из
самок прижимала к груди крошечного детеныша,  который был настолько мал, что
почти скрывался в ее шерсти. В клетке  находились  крупные красивые обезьяны
темно-серого цвета, который лишь в двух местах сменялся другой окраской; под
подбородком  у обезьян росли  мягкие  пушистые  волосы чистого белого цвета;
седалища обезьян были  покрыты  яркими ржаво-красными  волосами. Без  всяких
споров я уплатил охотнику назначенную им довольно скромную сумму и попытался
вступить с  ним в переговоры, используя весь  свой скудный запас французских
слов. Человек,  который ловит обезьян в таком количестве, заслуживал, на мой
взгляд, самого пристального взгляда.
     --  Как ты поймал этих животных, мой друг?  --  спросил я на  чудовищно
исковерканном французском языке.
     -- Что вы сказали, прошу  прощения? --  вопросительно ответил охотник с
таким же акцентом.
     Я повторил вопрос, заменив одни  слова другими. Мой собеседник  немного
подумал, почесывая затылок, потом  снова сказал  извиняющимся тоном, что  он
меня не понимает.
     Я  начал озираться по  сторонам в поисках какого-нибудь  выхода. В этот
момент  появился Джон. Я вспомнил, что мой  верный  компаньон  в прошлом жил
некоторое  время в Бельгии и немного знал (по  крайней мере так он  говорил)
французский  язык.  Я  подозвал его,  и  он  охотно включился  в  беседу.  С
великолепным  оксфордским  акцентом  он  повторил  мой  вопрос, и,  к  моему
изумлению, охотник его понял. Он ответил несколькими быстрыми фразами, но на
этот  раз  Джон его  не  понял.  Затратив полчаса,  в  течение  которых были
попеременно  использованы все  языки  и  жаргоны, мы  примерно уяснили  себе
способ,  при  помощи  которого  наш  собеседник  ловил  обезьян.  Он  строил
небольшую  бревенчатую  клетку  в  том  месте,  куда частенько  наведывали