емесле:  на теле у нее оказалось несколько досадных
шрамов и она была совершенно измучена голодом и жаждой. Когда я освободил ее
от  пут,  она  просто легла на  землю на  бок  и  так  слабо дышала,  что  я
сомневался, выживет ли она вообще. Я поставил ей миску с водой, и как только
она  ее   высосала,   сразу  чудесным  образом  ожила,   встала  на  ноги  и
приготовилась броситься на всякого, кто окажется в поле ее зрения.
     Эймос,  привыкший  быть  единственным муравьедом на  своей  территории,
встретил подругу не очень ласково.  Когда я  открыл дверь клетки и попытался
посадить туда самку,  он поприветствовал ее так: дал лапой по носу, оцарапав
когтями,  и  разгневанно зашипел.  Тогда  я  решил  посадить  ее  рядом,  но
отдельно,  пока  они  не  привыкнут друг к  другу.  Клетка Эймоса была очень
просторной, так что я просто разгородил ее пополам: в одной половине остался
Эймос,  в  другой поселилась муравьедица.  Но тут возникло новое осложнение:
если приучить Эймоса к  новой пище не  составило никаких проблем,  то с  его
невестой пришлось куда  труднее.  Она  наотрез  отказалась даже  попробовать
кушанье, которое я подал ей в миске, и объявила голодовку.
     Но  по  прошествии суток меня  вдруг осенило.  Я  поставил миску Эймоса
рядом  с  деревянной  перегородкой,  отделявшей его  от  невесты.  Эймос  не
отличался изысканными манерами, и всякий, кто стоял в тридцати футах от него
в то время,  как он принимал пищу,  мог слышать его чавканье и сопенье. Пока
он   наслаждался  завтраком,   муравьедица,   привлеченная  шумом,   подошла
посмотреть,  что же  он  вкушает.  Она просунула длинный нос между прутьев и
принюхалась,  а затем очень медленно и осторожно погрузила свой длинный язык
в  смесь.  Через пару  минут она  уже  поглощала ее  с  той  же  быстротой и
энтузиазмом,  что  и  Эймос.  Следующие  две  недели  она  ела  именно  так,
просовывая морду сквозь прутья и дотягиваясь до пищи языком.
     В итоге,  деля одну миску на двоих, они вполне привыкли друг к другу, и
вскоре мы  убрали перегородку.  Теперь они даже спали бок о  бок,  тщательно
укрывшись хвостами.  Но для транспортировки в  Англию мне не удалось достать
клетку необходимых размеров,  и пришлось везти их в разных ящиках.  Я ставил
ящики рядом,  так что они могли протягивать друг к другу свои длинные носы и
вволю фыркать.
     Когда они наконец добрались до Англии и попали в зоопарк, то доставляли
немало  удовольствия посетителям,  устраивая состязания по  боксу.  Стоя  на
задних  лапах,   они   награждали  друг   друга   увесистыми  затрещинами  и
колотушками;  при  этом их  носы раскачивались,  как маятники,  а  хвосты со
свистом рассекали воздух. Со стороны эти состязания выглядели напряженными и
жестокими, на самом деле они ни разу не нанесли травмы друг другу.


     Второй по величине муравьед,  обитающий в Британской Гвиане,  -  лесной
муравьед  таманду.  Внешне  не  очень  похож  на  большого:  та  же  длинная
искривленная морда,  те  же маленькие глазки-бусины,  те же могучие передние
лапы  с  крупными  крючковатыми  когтями.   У  него  были  светло-коричневая
короткошерстная шубка и  изогнутый хвост.  Если  большой муравьед пользуется
хвостом как покрывалом,  то  таманду использует его для лазания по деревьям,
подобно  древесным  дикобразам  или  обезьянам.  Добавлю  еще,  что  таманду
оказались самыми  глупыми животными из  всех,  кого  я  ловил  в  Британской
Гвиане.
     На воле  они забираются на высокие  деревья и прокладывают себе путь  с
ветки на ветку,  пока не наткнутся на гнездо древесных муравьев.  С  помощью
мощных когтей они взламывают муравьиную крепость и  слизывают ее  обитателей
длинным  липким  языком.  Отламывая  от  муравейника кусок  за  куском,  они
продолжают трапезы.  И  в  неволе отучить их от этой привычки крайне трудно.
Когда ставишь перед таманду горшок с мелко накрошенным мясом,  замешенным на
сыром яйце и молоке, они хватают его когтями, слизывают немного пищи и снова
хватают. Кончают обычно тем, что переворачивают горшок, вываливая содержимое
на пол клетки.  Очевидно,  горшок для них - что-то вроде муравьиного гнезда,
которое надо непременно расколотить,  чтобы добраться до  пищи.  Приходилось
накрепко привязывать горшок.
     Первых   карликовых  муравьедов  я   раздобыл   в   индейском  селении,
расположенном  на  островах,   среди  небольших  речушек.   Я  целыми  днями
путешествовал на каноэ,  посещая разные деревушки и покупая зверей,  которых
мне предлагали местные жители.  В  частности,  в  этом селении я нашел массу
зверюшек,  которых индейцы держали в домах, и часами торговался из-за каждой
покупки:  поскольку они не  знали английского,  а  я  не  говорил на местных
наречиях, объясняться приходилось на языке жестов.
     Вдруг  сквозь окружавшую меня  толпу ко  мне  протиснулся мальчуган лет
семи-восьми,   неся  в  руке  длинную  палку.  На  конце  палки  было  нечто
напоминающее гигантскую куколку одной из крупных лесных бабочек.  Однако при
более тщательном рассмотрении это нечто оказалось карликовым муравьедом.  Он
повис  на  ветке и  плотно закрыл глаза.  Я  купил его  и  обнаружил в  этом
крохотном существе,  о котором не упоминалось ни в одной известной мне книге
по естественной истории, много интересного.
     Карликовые муравьеды достигают всего шести дюймов в  длину,  а  плотная
мягкая золотисто-коричневая шерстка делает их похожими на маленьких плюшевых
медвежат.  Их длинный цепкий хвост тоже покрыт густой шерстью.  Ярко-розовые
пятки  задних лап  имеют  вогнутую форму,  благодаря чему  животное уверенно
чувствует себя,  когда  лазает по  деревьям.  Вцепившегося в  ветку  задними
лапами  и  хвостом карликового муравьеда оторвать невозможно,  разве  только
серьезно покалечив его.  У  него,  как и у других муравьедов,  передние лапы
короткие,  но сильные; на каждой - по три крючкообразных когтя: два малых по
бокам  и  большой посередине.  Ладонь его  передней лапы  напоминает розовую
подушечку,  и  при  необходимости длинные когти  убираются в  нее  столь  же
молниеносно, как лезвия перочинного ножа.
     Вдобавок  ко  всему,  этим  маленьким  зверюшкам  свойственна  странная
привычка,  за которую аборигены прозвали их "Слава Те,  Боже".  Эти животные
спят, цепляясь задними лапами и хвостом за ветки, с выпрямленной спиной, как
у солдата на посту,  и с воздетыми кверху передними лапками,  будто и правда
воздают хвалу Господу.  На  самом же  деле  этот  жест  имеет чисто защитное
значение -  если кто-нибудь нападет на  зверька во  время сна,  мощные когти
передних  лап  тут  же  растерзают обидчика  в  клочки.  Карликовый муравьед
принимает такую странную позу и тогда, когда напуган; вот так, на корточках,
с  поднятыми кверху  лапами и  закрытыми глазами,  он  может  просидеть хоть
полчаса, ожидая атаки.
     Мой же  карликовый муравьед оказался таким лентяем и  соней и,  похоже,
так быстро смирился со  своим пленением,  что его даже не надо было сажать в
клетку -  он так и  спал стоя в  носовой части каноэ,  словно фигура на носу
старинного корабля,  до самого лагеря.  Я  не очень хорошо представлял,  чем
кормить малыша,  -  из  книг я  знал,  что мелкие животные питаются нектаром
лесных цветов.  В  первый же вечер я  развел в воде мед и повесил горшочек в
клетке карликового муравьеда.
     Около  восьми  вечера  он  начал  подавать  признаки  жизни.  Выйдя  из
неподвижного состояния,  он принялся медленно, с опаской, лазить по веткам -
точно старик на  скользкой дороге.  Наконец он  обнаружил горшочек с  медом.
Повиснув на  прутьях клетки как раз под ним,  он тщательно обнюхал его своим
маленьким розовым носиком и решил,  что там,  должно быть, таится что-нибудь
съестное.  Прежде чем я  успел остановить его,  он  уцепился когтем за  край
горшочка -  и вот уже от ног до головы оказался облит медовой водой; это его
рассердило,  но по-настоящему он разозлился,  когда я  вынул его из клетки и
принялся чистить кусочком ваты.  Остаток вечера он  провел,  сидя на ветке и
слизывая последние липкие капли со  своей шкурки.  Вода  с  медом ему  очень
понравилась,  но приходилось давать ему посудину с  узким горлышком.  Научил
горький опыт:  однажды он целиком засунул голову в  горшок и  провел так всю
ночь,  облитый медом,  так что к утру,  когда я обнаружил его, он походил на
живой мячик, облепленный опилками.
     Но,  конечно,  водой  и  медом  не  насытишь даже  такую  крошку,  и  я
попробовал дать ему муравьиных яиц.  К моему удивлению, он отказался от них;
когда же я принес ему живых муравьев, он проявил еще меньше внимания. Только
благодаря чистой случайности я открыл,  что он любит кузнечиков и мотыльков;
когда я каждый вечер выпускал насекомых к нему в клетку,  он гонялся за ними
с большим энтузиазмом.
     Как  видите,  гвианские муравьеды -  не  самые удобные для содержания в
неволе животные, но они полны такого очарования, что все хлопоты окупаются с
лихвой.


                               Глава десятая
                           ПРО ЖАБ С "КАРМАНАМИ"
                         И ПРОЧИХ РОКОВЫХ ЖИВОТНЫХ

     Речки и ручьи окружают селение Санта-Мария со всех сторон, так что, как
ни  крути,  выходило,  что мы  живем на  острове.  Для меня явилось приятной
неожиданностью,  что эти водные протоки кишмя кишат кайманами, и я загорелся
желанием наловить их побольше.  Однако очень быстро выяснилось,  что здешние
крокодилы просто так в руки не дадутся -  это тебе не Камерун, где ходи себе
вдоль мелких речушек и хватай на песчаных отмелях сколько душе угодно. Речки
вокруг Санта-Марии куда  глубже и  вдобавок,  помимо кайманов,  кишат такими
малоприятными  существами,   как  электрические  скаты,   не  говоря  уже  о
кровожадных рыбках-пираньях -  упадешь в воду, хрум-хрум - и конец. Поэтому,
чтобы моя  охота на  кайманов возымела успех,  пришлось разрабатывать метод,
применимый к местным условиям.
     И вот мы плывем ночью на большом каноэ - я на носу, с факелом и длинной
палкой,  к которой привязана веревка со скользящей петлей на конце, а гребец
на корме. Лодка медленно и плавно скользит по темной глади. Именно в тот раз
я  обнаружил,  что  молодых кайманов чаще  всего  можно  встретить там,  где
выходит на поверхность густая водная растительность,  -  лежат себе,  только
носы  да  выпученные глаза  видны  над  водой.  Лодка  медленно продвигалась
вперед,  а  я  водил вокруг фонарем,  пока наконец его  свет не  отразился в
глазах молодого каймана где-то в  тридцати ярдах впереди.  Свободной рукой я
подал гребцу знак приблизиться к заросшему участку,  а затем замедлить ход и
остановиться.
     Светя  рептилии прямо  в  глаза,  я  наклонился и  аккуратным движением
накинул ей  на  шею  петлю.  Рывок -  и  вот  уже она с  громким недовольным
фырканьем бьется  у  меня  в  лодке!  В  ответ,  словно  в  знак  сочувствия
пойманному собрату,  раздалось фырканье множества молодых кайманов на  много
миль вокруг.  Так-то я и узнал,  где они скрываются,  и вскоре у нас в лодке
был уже целый мешок извивающихся рептилий.


     Весьма  странным обитателем здешних  рек  и  ручьев  является жаба  под
названием пипа.  Возможно,  жаба с  "карманами" -  одна из  самых диковинных
амфибий в мире.  Я поймал несколько этих чудных созданий в заросшей водяными
лилиями заводи  на  одной  из  больших по  местным меркам  речек.  Жабы  так
сливались с  грязными бесформенными листьями,  что я  не сразу признал их за
что-то живое.  Они имеют около пяти дюймов в  длину и напоминают миниатюрные
кожаные воздушные змеи с  лапкой в  каждом углу.  Когда я  ловил их,  они не
брызгали слюной и  не  сопротивлялись,  как  большинство жаб  и  лягушек,  а
смирнехонько лежали, надеясь, что маскировочная окраска, имитирующая мертвые
листья, убережет их.
     Одной из  пойманных мною особей оказалась самка с  икрой,  что особенно
обрадовало меня:  появился  удивительный шанс  понаблюдать за  появлением на
свет  детенышей.  Когда  самка  мечет  икру,  самец втискивает ее  в  мягкую
губчатую кожу своей подруги,  специально сотворенную природой так,  чтобы ее
принять.  Поэтому сначала икринки кажутся прозрачными бусинами, вделанными в
коричневую кожную ткань.  Затем та половина икринки,  что торчит над уровнем
кожи, затвердевает, образуя своеобразную выгнутую крышку. Другая же половина
находится как бы в  "кармане" на спине у  самки.  В защищенных таким образом
икринках постепенно развиваются головастики,  которые  затем  превращаются в
миниатюрных жаб, столь крошечных, что шесть штук спокойно разместились бы на
почтовой марке.  Когда им приходит пора вылупляться,  край возвышающейся над
кожей скорлупы размягчается,  и,  извиваясь и  толкая друг друга,  крошечные
создания откидывают крышку,  словно дверцу запасного выхода из  самолета,  и
ценой   значительных   усилий   выкарабкиваются   из   этого   своеобразного
"инкубатора" на материнской спине.
     Пойманную крупную самку я  поместил в  большой жестяной бидон,  где она
неподвижно лежала на  поверхности воды;  создавалось впечатление,  будто она
уже  несколько дней как сдохла.  Но  я  видел,  что у  икринок на  ее  спине
отвердевает крышка,  и  терпеливо ждал,  когда  настанет  время  вылупляться
крошечным жабам.  Случилось это лишь тогда, когда я с живым грузом пересекал
на пароходе Атлантику и  уже был на полпути к  дому.  Да,  прямо скажем,  не
лучшее они выбрали время для появления на свет.
     Было уже около полуночи,  когда я кончил работу и собирался вернуться к
себе в  каюту;  но перед тем как погасить свет в  помещении,  где находились
звери,  я  еще разок взглянул на жабу и  заметил,  что на спине у  нее вырос
небольшой черный побег.  Присмотревшись,  я  увидел,  что  одна  из  крышек,
защищавших икринки, откинута, а черный побег - это лапка жабенка, которой он
размахивал туда-сюда,  пытаясь избавиться от материнской опеки.  Я наблюдал,
как ему удалось высвободить и вторую лапку,  потом голову; после этого он на
мгновение  замер  и  оглянулся вокруг,  как  крошечный шахтер,  выходящий на
поверхность после длительного пребывания в забое.
     Чтобы выбраться на  свет  Божий,  ему  понадобилось четыре-пять  минут.
После  этого он,  очевидно вконец измотанный борьбой за  свободу,  некоторое
время полежал на спине у матери.  Потом соскользнул в воду и принялся весело
плавать вокруг своей родительницы.  Я продолжал наблюдать,  и вот уже вторая
крышка откинулась, и новый жабенок помахал мне лапкой.
     Пока  я,  поглощенный и  очарованный сим  необычным зрелищем,  сидел на
корточках, ко мне присоединились два матроса, возвращавшиеся с вахты. Увидев
свет,  они забеспокоились,  не случилось ли чего и не требуется ли помощь, и
несказанно удивились,  увидев меня сидящим на корточках над бидоном в  такой
поздний час. Вполне естественно, последовал вопрос, что я делаю. Я рассказал
матросам,  что представляет собой жаба пипа, как я поймал ее в таинственных,
изрезанных ручьями и речками землях,  и сообщил, что сейчас из находящихся у
нее  на  спине икринок вылупляются детеныши.  Оба  матроса сели на  корточки
рядом со мною,  и вскоре стало ясно, что зрелище зачаровало их так же, как и
меня.
     Позже к  нам  подошли еще матросы,  удивленные,  что приключилось с  их
товарищами.  Я  снова рассказал им  про  жабу  с  "карманами",  и  они  тоже
присоединились к  нам,  заинтригованные появлением на  свет  крошечных  жаб.
Когда один из детенышей,  который был слабее других, никак не мог вылезти на
волю Божию,  матросы забеспокоились и  спросили меня,  нельзя ли  помочь ему
выбраться с помощью спички.  Я объяснил,  что для такой крошки спичка -  все
равно  что  для  нас  ствол  дерева,  и  как  бы  аккуратно мы  ни  пытались
действовать, мы скорее всего поломаем ему лапки, тоненькие, словно нитки.
     Когда детеныш наконец высвободился и  в изнеможении упал на материнскую
спину, по толпе зрителей пронесся вздох облегчения. Уже занялась заря, когда
последние детеныши попрыгали в  воду;  мы поднялись и  отправились в  камбуз
попросить кока согреть нам  чаю.  И  хотя в  тот день все зевали на  работе,
никто не  сомневался,  что  зрелище появления на  свет крошечных жаб  стоило
того, чтобы ради него всю ночь просидеть на корточках.
     Пипа  была,  конечно,  не  единственной редкой  амфибией,  с  которой я
столкнулся в этой изрезанной водными протоками земле. Природа щедро наделила
Гвиану  необычными  жабами  и  лягушками.  Наиболее  диковинным  после  пипы
созданием  оказалась  так  называемая  удивительная  лягушка.  Мы  с  другом
наткнулись на нее как-то ночью,  когда размышляли,  что бы поймать. Подозвав
меня,  друг  сказал,  что  ему  попалось очень странное существо:  похоже на
головастика,  но длиной в шесть дюймов, а голова размером с куриное яйцо. Мы
долго спорили,  что  бы  это  могло быть.  Он  настаивал,  что  это какая-то
необычная рыба,  потому что  если  головастик такой  огромный,  то  каких же
размеров должна быть лягушка,  в  которую он превратится?!  Я же был уверен,
что это именно головастик. Во время спора я вспомнил, что в свое время читал
об этом диковинном животном,  -  существо, которое попало к нам в руки, было
не чем иным, как головастиком удивительной лягушки.
     Жизненный цикл  удивительной лягушки  противоположен тому,  который  мы
наблюдаем у обычной. Обычная лягушка получается из маленького головастика, у
которого на  определенной стадии развиваются лапки  и  отваливается хвост  и
который  выходит  на   сушу  уже   полноценным  лягушонком.   Головастик  же
удивительной лягушки крупнее, чем сама лягушка, - и в этом заключается самое
удивительное в ней.
     Еще одна необычная амфибия, встречающаяся в этой части Южной Америки, -
сумчатая квакша.  Это небольшое создание производит на  свет потомство почти
столь же необычно, как и пипа. У самки на спине есть большой разрез, похожий
на  карман;  в  него  и  помещается  икра,  о  существовании  которой  самка
практически забывает.  Внутри кармана икринки развиваются в головастиков,  у
головастиков вырастают лапки и  отделяется хвост;  когда же  приходит время,
кожа  на  спине  самки лопается,  и  оттуда выпрыгивают детеныши,  каждый не
больше булавочной головки.
     Одной  из  самых  маленьких,  но  поистине роковых амфибий,  которую мы
поймали  в  Британской Гвиане,  является  древолаз.  Это  земноводные длиной
примерно в полтора дюйма,  раскрашенные яркими необычными узорами: красные и
золотые полосы по белому фону,  розовые и синие -  по черному; есть и другие
сочетания.  С виду милейшие создания - если наполнить ими жестянку, кажется,
что она полна монпансье,  а не живых существ. Но для индейских племен от них
особая польза.  Наловив побольше древолазов,  их ставят поближе к  огню.  От
жары  их  тела выделяют особую слизь,  которую индейцы соскребают и  хранят.
Приготовленная  особым  способом,  она  представляет  собой  сильнейший  яд,
которым аборигены смазывают свои послушные стрелы. Если такая стрела попадет
в животное,  даже крупное,  вроде дикой свиньи, яд сразит его наповал. Таким
образом,  для  индейцев каждое из  этих  милых созданий является миниатюрной
фабрикой яда.


                            Глава одиннадцатая,
                           В КОТОРОЙ МОЙ ПИТОМЕЦ
                              ПО ИМЕНИ КАТБЕРТ
                      УСТРАИВАЕТ МНЕ РАЗВЕСЕЛУЮ ЖИЗНЬ

     Одним из наиболее очаровательных,  но утомительных созданий, что попали
мне в руки в Британской Гвиане,  был самец кюрассо.  Как только я купил его,
он почти сразу начал меня изводить.  Кюрассо - это крупные птицы, размером с
индюшку,  с черным блестящим оперением, ярко-желтыми лапками и мощным желтым
клювом;  стоячие перья на голове,  загибаясь,  образуют невысокий хохолок. У
них большие темные глаза с безумным выражением.
     Его принес маленький толстый китаец.  Когда я  приобрел птицу,  прежний
хозяин посадил ее у моих ног. Гость постоял минуту-другую, св