-  сочетание звуков,  перед  которым  не  устоял  бы ни один
муравьед.
     Мы прошли таким  манером  вот уже  с полмили, я докричался до хрипоты и
начал сомневаться, был ли муравьед, да и вообще водятся ли они в Гвиане. Мои
восклицания утратили первоначальный пыл и  стали  походить скорее  на унылое
карканье одинокой вороны.
     Но  вот  Фрэнсис  вдруг  издал торжествующий вопль, и я  увидел, как из
высокой травы перед ним метнулось что-то темное. Я повернул лошадь и во весь
опор помчался на зверя, одновременно  клича Боба.  Под  моими беспрестанными
понуканиями  лошадь  отчаянно  спотыкалась,  перескакивая  через травянистые
кочки и глубокие  трещины. Зверь  выскочил из-под прикрытия высокой  травы и
резвым  галопом устремился по малотравной равнине, и тут  я рассмотрел,  что
это действительно муравьед, причем крупнее всех тех, каких  мне  приходилось
видеть в  неволе. Бежал он с поразительной  быстротой,  мотая с боку  на бок
большой,  похожей на сосульку  мордой, а  его  лохматый хвост,  словно флаг,
струился за ним. Фрэнсис висел у него на пятках, на скаку разматывая лассо и
дикими  отрывистыми криками подгоняя  лошадь. Между  тем  я уже  выдрался из
высокой травы и  направил свою  лошадь прямо на  муравьеда, но  он с первого
взгляда  не показался ей  симпатичным, а  потому  она повернула  и  со  всей
решимостью и быстротой помчалась обратно. Я насилу справился с ней и кое-как
завернул назад. Но все равно к месту схватки мы приблизились кособочась, тем
кругообразным  движением,   каким  бегает  краб.   Фрэнсис,  скача   галопом
параллельным курсом с муравьедом, метнул лассо  и  накинул  петлю на  голову
животного.  Бросок  был  неудачный:  петля  не успела  затянуться,  муравьед
проскользнул  сквозь  нее, повернул на месте  и  вновь устремился  к высокой
траве. Фрэнсису пришлось остановиться, чтобы собрать и свернуть лассо, а тем
временем муравьед со всех ног несся к густому кустарнику, где его невозможно
было  бы  заарканить.  Погоняя  упирающуюся лошадь, я отрезал  муравьеда  от
кустарника и оттеснил его на равнину. Затем я пустил лошадь  резвым галопом,
и тут обнаружилось, что я могу следовать параллельным с ним курсом.
     Муравьед продолжал скакать по  равнине,  шипя и  фыркая  своим  длинным
носом, глухо топоча  по сожженной  солнцем земле  короткими лапами.  Фрэнсис
вновь нагнал  нас, крутанул два-три  раза своей  веревкой и,  набросив ее на
передние  лапы животного,  затянул  петлю как раз  в  тот  момент, когда она
скользнула  к  его  пояснице.  В  следующую  секунду Фрэнсис уже соскочил  с
лошади,  крепко вцепился  в веревку  и  потащился  по  траве  за разъяренным
муравьедом.  Я   бросил   лошадей  на  Боба  и  присоединился   к  Фрэнсису,
болтавшемуся  на  конце  веревки.  В  толстых кривых лапах  и косматом  теле
муравьеда заключалась  такая  невероятная сила,  что  мы едва  удержали его;
обливаясь потом, Фрэнсис огляделся вокруг, затем с мычанием указал на что-то
за моей спиной. Я оглянулся: ярдах в ста  поодаль стояло  невысокое  дерево,
единственное на  многие  мили окрест. Задыхаясь и отдуваясь, мы поволокли  к
нему муравьеда.  Добравшись до дерева, мы ухитрились затянуть еще одну петлю
на теле животного,  а потом принялись привязывать свободный  конец веревки к
стволу.
     Только  мы  завязали последний  узел, как Фрэнсис, глянув наверх, издал
предостерегающий крик. Я поднял глаза: футах в двух над моей головой  висело
осиное  гнездо величиной с футбольный мяч. Обитатели его  повылазили наружу,
и, мягко говоря,  вид у  них был  крайне  рассерженный.  От рывков муравьеда
деревцо раскачивалось,  как от ураганного ветра, и осам это не нравилось. Мы
с  Фрэнсисом  тут же молча отступили от  дерева, после чего  муравьед  решил
малость  передохнуть,  прежде  чем заняться  тяжким  делом срывания веревок.
Дерево перестало качаться, и осы угомонились.
     Мы вернулись туда, где стоял Боб с лошадьми,  и достали различные вещи,
предназначенные для  поимки  муравьеда: пару  больших  мешков, моток толстой
бечевки и несколько кусков крепкой веревки. Вооружившись всем этим, а  также
страшноватым  складным ножом Фрэнсиса,  мы снова отправились  к  дереву.  Мы
поспели  как  раз  вовремя:  муравьед  сбросил  с  себя  последнюю  петлю  и
вперевалочку  двинулся по  саванне.  Я  с  величайшим  удовольствием  бросил
Фрэнсиса  отпутывать лассо от  кишащего осами дерева, а сам кинулся вдогонку
за нашей  добычей, поспешно  сооружая  на  куске веревки  скользящую  петлю.
Подбежав  сбоку  к  животному,  я  попытался  набросить  ему  на голову  это
импровизированное лассо,  но  промахнулся. Вторая попытка окончилась тем же.
Так продолжалось некоторое время, и в конце концов мои приставания муравьеду
надоели: он вдруг  остановился,  повернулся и встал на задние лапы мордой ко
мне. Я  тоже остановился, настороженно  следя за ним, в  особенности  за его
большими,  длиной в шесть  дюймов, когтями на  передних  лапах. Он зафыркал,
зашмыгал своим длинным носом и вызывающе поглядел  на меня своими крохотными
пуговками-глазами:  "А  ну-ка,   подойди!"  Я   обошел  его   кругом,  а  он
поворачивался  вокруг  своей оси,  держа наготове  когти.  Я  еще  раз робко
попытался  набросить на него  петлю, но он так неистово замахал лапами и так
яростно  зафырчал, что  я  отказался  от  дальнейших попыток  и  стал  ждать
Фрэнсиса. "Одно  дело -  смотреть на животное за решеткой в  благоустроенном
зоопарке, - отметил я про себя, - и совсем  другое дело  -  пытаться поймать
его с помощью короткого куска  веревки". Фрэнсис вдали все еще отдирал лассо
от дерева, стараясь не навлечь на себя ос.
     Муравьед  уселся  на  хвост  и  своими  большущими  изогнутыми  когтями
принялся  с достоинством обирать с носа травинки. Я заметил, что при шипении
и  фырканье  у  него изо рта  длинными клейкими нитями свисала слюна,  очень
похожая  на  толстые нити паутины. Когда он  бежал  по  равнине,  нити слюны
тащились за ним по земле,  на  них налипали травинки  и разный мусор. Каждый
раз,  когда он сердито тряс головой, эти нити попадали ему на нос и на плечи
и прилипали к ним, словно приклеенные. Теперь он решил с толком использовать
перемирие, быстро умыться  и  привести  себя  в порядок. Хорошенько обчистив
свой  длинный  серый  нос,  он  обтер  плечи о  траву,  встал,  до  смешного
по-собачьи   встряхнулся  и  поплелся  к  зарослям  высокой  травы  до  того
неторопливо и спокойно,  словно  люди с лассо  никогда не встречались на его
жизненном пути. Однако тут подоспел Фрэнсис с  веревкой,  вспотевший,  но не
зажаленный насмерть осами, и мы пустились вдогонку  за  муравьедом,  который
продолжал  не  спеша, словно гуляючи, брести по саванне.  Заслышав за  собой
погоню, он снова  сел и с безропотным видом уставился  на нас: дескать, что,
мол, с вами  поделаешь. Теперь  нас стало двое, и  перевес  сил был явно  на
нашей стороне. Я отвлек его, а Фрэнсис потихоньку зашел с тыла, метнул лассо
и туго затянул  петлю поперек  его живота - и вот  уж  муравьед снова шпарит
вовсю  по саванне,  а  мы тащимся  за ним  на  веревке. Наверное,  не меньше
получаса  метались мы по равнине то  туда, то сюда, пока не оплели муравьеда
веревками так, что он лапой не мог пошевелить.  После этого мы запихали его,
связанного наподобие откормленного к рождеству  индюка, в большущий мешок и,
довольные собой, устроили вожделенный перекур.
     Потом  вышла  заковыка.  Все лошади,  как  одна,  когда  мы  попытались
взвалить  на них мешок, отказались  подставлять  спину  под  муравьеда.  При
приближении  к лошадям  он  издавал  долгий и громкий  шип, и это  вовсе  не
успокаивало их. После нескольких попыток  мы отставили идею  везти муравьеда
на  лошадях:  они  явно  заражались  паническим настроением друг  от  друга.
Фрзнсис неожиданно предложил сделать следующим образом: я поведу его  лошадь
в поводу, а  он  потащит  муравьеда  на  закорках.  Признаться,  меня  брало
сомнение, сдюжит ли он: мешок был чудовищно тяжелый, а до Каранамбо  было не
меньше восьми миль. Я помог взвалить муравьеда ему  на плечи, и мы двинулись
в путь. Обливаясь потом, Фрэнсис доблестно шагал все вперед и вперед, а  его
ноша  отчаянно  елозила в мешке  и всячески портила ему  жизнь. Солнце пекло
нещадно,  и  ни   малейший  ветерок  не  овевал  разгоряченное  тело  нашего
муравьедоносца.  Он начал что-то бормотать про себя и отстал от нас ярдов на
пятьдесят. Так мы прошли с полмили по извилистой тропе, потом  Боб оглянулся
назад. - Что с Фрэнсисом? - удивленно спросил он. Я обернулся. Наш проводник
положил  муравьеда на землю и  ходил вокруг него, оживленно  жестикулируя  и
что-то ему доказывая.
     -  Какой ужас!  У меня  такое  впечатление,  что это  то  самое...  Все
кружится у него в голове, - сказал я.
     - Что-что?
     - Ну, так он объясняет, когда с ним бывает припадок.
     - Боже милостивый! - не на шутку испугался Боб.
     - Ты хоть обратную дорогу-то знаешь?
     -  Нет, не знаю. Ну-ка, подержи его лошадь, а  я съезжу посмотрю, что с
ним такое.
     И  я  поскакал  к  тому  месту,  где  Фрэнсис  затеял  собеседование  с
муравьедом. Мое  появление  нимало  не помешало  ему:  он  меня попросту  не
заметил. По выражению его лица и яростным жестам я догадался,  что  он самым
подробнейшим  образом,  как  только  позволяет  его  родной  язык,  поминает
родословную  муравьеда. Предмет его  поношений  бесстрастно взирал  на него,
тихонько  пуская из  носу пузыри.  Но вот,  истощив  весь  свой запас  слов,
Фрэнсис замолк и обратил на меня полный грусти взор.
     - В чем дело, Фрэнсис? - спросил я участливо и страшно глупо, ибо все и
без того было ясно. Фрэнсис перевел дух и излил на меня бурный поток слов. Я
внимательно  вслушивался, но мог  разобрать одно только  слово: "бубол". Оно
явно  что-то  означало, но, как мне казалось, к делу  никакого отношения  не
имело.  Лишь через  довольно  продолжительное время  я  уловил,  что  именно
предлагает Фрэнсис:
     один из нас пусть останется при муравьеде, а двое отправятся на ферму -
тут он  указал на  далекое  пятнышко  на  горизонте  -  за  этой  совершенно
необходимой нам  вещью  под названием  "бубол".  В надежде  найти  на  ферме
человека, сносно владеющего  английским, я согласился с этим предложением  и
помог  Фрэнсису  оттащить  муравьеда в  тень под  ближайшие кусты,  а  затем
вернулся к Бобу.
     -  Придется  тебе  посторожить муравьеда, пока  мы  с  Фрэнсисом  будем
добывать на ферме бубола, - сказал я.
     - Это еще что такое? - изумленно спросил он.
     - Понятия не имею. Наверное, какое-нибудь средство передвижения.
     - Это твоя идея или Фрэнсис надумал?
     - Фрэнсис. Он говорит, это единственный выход.
     - Ладно. Но что такое бубол, в конце-то концов?
     -  Я  не лингвист,  мой милый.  Наверное, что-нибудь вроде  повозки. Во
всяком случае на ферме должны быть люди, как-нибудь разберемся.
     - Ну да, а я тем временем буду помирать от жажды, или муравьед выпустит
из меня кишки, - с горечью отозвался Боб. - Лучше не придумаешь.
     - Ерунда. Муравьед никуда не денется из мешка, а я захвачу тебе с фермы
попить.
     - Ну да, если ты вообще доберешься до фермы. Ты что,  не понимаешь, что
в своем нынешнем состоянии Фрэнсис вполне способен увести тебя за границу, в
Бразилию, - так, прогуляться денька на четыре? Ну да ладно, уж видно,  опять
мне придется жертвовать собой ради твоего промысла.
     Когда мы с Фрэнсисом тронулись в путь, он крикнул вдогонку:
     -  Не забывай, я  приехал  в Гвиану писать,  а  не сидеть  нянькой  при
муравьедах, черт побери! Да не забудь привезти попить...
     Как  мы  добрались  до  фермы,  лучше  не вспоминать.  Лошадь  Фрэнсиса
неслась, не  разбирая  пути; моя,  явно вообразив себе,  что мы возвращаемся
домой  насовсем,  старалась от нее не  отставать.  Казалось, нашей скачке не
будет конца, но вот послышался лай собак, мы галопом влетели во двор и круто
осадили перед длинным низким  строением, совсем как останавливаются герои  в
ковбойских фильмах.  Мне даже  показалось, что вот  сейчас я увижу вывеску с
надписью "Салун  Золотой  Песок". Колоритный  старик  индеец поздоровался со
мной  по-испански. Я идиотски осклабился и  прошел за ним под благословенную
сень дома. На невысокой каменной кладке,  выполнявшей роль стены, сидели два
диковатого вида парня и красивая девушка; один  из парней раздирал на полосы
стебель сахарного тростника и бросал их трем голопузым ребятишкам, ползавшим
по  полу.  Я  уселся  на низенькую  деревянную  скамейку,  и вскоре  девушка
принесла мне  чашку кофе; я пил кофе, а старик завел  со мной длинную беседу
на  смеси английского и  весьма  посредственного  испанского  языков.  Потом
пришел Фрэнсис и  повел  меня в  поле, на котором пасся  самый  обыкновенный
здоровенный буйвол. Фрэнсис указал на него рукой и произнес:
     - Бубол.
     Я молча вернулся в дом  и,  пока буйвола седлали, выпил еще чашку кофе.
Потом я попросил у старика бутылку  воды для Боба, мы попрощались,  вскочили
на лошадей и выехали за ворота.
     - Где же буйвол? - спросил я у Фрэнсиса.
     Он  махнул  рукой в  пространство,  и  я увидел  скачущего  по  саванне
буйвола.  На  нем  восседала  жена  Фрэнсиса.  Ее  длинные   черные   волосы
развевались  по ветру, и издали она была очень  похожа на черноволосую  леди
Годиву.
     Мы  направились по саванне напрямик к тому  месту, где оставили Боба, и
добрались туда немного раньше буйвола.  Там творилось что-то  невообразимое:
муравьед поистине неимоверным усилием  высвободил  из веревок лапы,  вспорол
мешок  и  наполовину вылез из  него.  К  нашему появлению он как сумасшедший
скакал по кругу с мешком на задних лапах, словно в спадающих с брюха штанах,
а Боб преследовал его по пятам. Поймав зверя и запихав  его в новый мешок, я
в виде утешения  презентовал  Бобу бутылку тепловатой воды, а,  напившись  и
отдышавшись,  он  рассказал  нам,  что  произошло.  Оказывается,  только  мы
скрылись  из виду,  как его  лошадь (по его словам,  надежно  привязанная  к
невысокому кусту) ушла гулять в саванну и долго не давала  себя поймать. Боб
гонялся за ней, осыпая  ее  ласковыми  именами, и в  конце  концов  изловил.
Вернувшись на место, он обнаружил, что муравьед выдрался из мешка и  вот-вот
сбросит с себя путы.  Боб в сердцах запихал его обратно,  но тут опять  ушла
лошадь. Так повторялось вновь и вновь, и один только раз эти скучные повторы
скрасились появлением стада крупного рогатого скота, которое обступило место
аттракциона  и  наблюдало  за маневрами Боба  с  тем надменным  и  несколько
воинственным видом, который так  свойствен этой породе  животных.  По словам
Боба,  он  не  возражал бы  против  присутствия стада,  если  бы  в  нем  не
преобладали быки. В  конце концов  скотина ушла, и, когда мы вернулись,  Боб
проводил очередную кампанию против муравьеда.
     - Вот вы приехали, а у меня все вертится в голове, - сказал он.
     Как раз в этот момент показалась  жена  Фрэнсиса  верхом на буйволе.  У
Боба глаза полезли на лоб, когда он их увидел.
     - Что это? - со страхом спросил он. - Мне это не мерещится?
     -  Это  бубол,  мой дорогой, бубол, которого мы за немалую  цену наняли
ради нашего спасения. Боб лег пластом на траву и закрыл глаза.
     -  Навидался я  сегодня  быков,  на всю жизнь  хватит, -  сказал  он. -
Грузите муравьеда сами на эту тварь, я  вам помогать не буду. Полежу  здесь,
пока она вас не забодает, а там потихоньку поеду домой.
     Втроем - Фрэнсис, его жена  и  я - мы взвалили фыркающего муравьеда  на
широченную стоическую спину буйвола. Затем с  неменьшим трудом  взгромоздили
на  лошадей наши изболевшиеся тела и двинулись в обратный путь на Каранамбо.
Солнце на какой-то момент повисло  над  дальней грядой  гор, затопив саванну
великолепными  зелеными сумерками, потом  сразу стемнело.  В полутьме  мягко
перекликались земляные совы, а, когда мы проезжали мимо озера, над ним двумя
падающими звездами пронеслась пара белых цапель. Мы до смерти устали, на нас
живого места не было.  Лошади спотыкались  на каждом шагу,  грозя вытряхнуть
нас из  седла. В небе загорались  звезды, а  мы брели и брели  по бескрайней
травянистой  равнине,  не зная куда, да и не  думая об этом. Вот  прорезался
бледный серп месяца, он посеребрил траву, и буйвол стал огромным и уродливым
в его свете - гигантское, тяжело дышащее доисторическое чудовище, бредущее в
сумраке  только что  сотворенного мира. Я  дремал  урывками,  покачиваясь  в
седле. Время от времени, когда лошадь Боба оступалась и лука седла впивалась
в его многострадальный живот, Боб разражался потоком ругательств.
     Но  вот  за  деревьями  впереди мелькнул бледный  свет,  он  мигал,  то
исчезая,  то  появляясь вновь, словно  болотный огонек, совсем  маленький  и
слабый по  сравнению с огромными  звездами, нависшими чуть  ли не над  самой
головой.
     - Боб! - позвал я. - Похоже, это джип.
     - Господи боже!  -  с горячностью откликнулся Боб. -  Если б  только ты
знал, как мне хочется вон из седла!
     Огни джипа разгорались  все  ярче, и  вот уже стал слышен рокот мотора.
Машина  обогнула  деревья,  облив  нас  холодным  светом фар,  лошади  стали
приседать и бить задом, впрочем, скорее устало, чем  с настоящим страхом. Мы
спешились и заковыляли к машине.
     - Как дела? - спросил Мак-Турк.
     - Поймали большого самца, - не без тщеславия ответил я.
     - Чудесно провели день, - добавил Боб.
     Мак-Турк в  ответ только хмыкнул. Мы присели покурить, и вскоре  в свет
фар  вступило  доисторическое чудовище. Мы сняли  с  его  спины  драгоценную
добычу и уложили на подстилку из  мешков. Потом, выпустив лошадей в саванну,
с тем чтобы они сами добрались до фермы,  мы устроились  на сиденьях рядом с
муравьедом. Когда джип взял с места, муравьед вдруг проснулся и заметался. Я
мертвой  хваткой  держал его  длинный нос: долбани  он им по железному борту
машины, тут бы ему и конец, все равно что от пули.
     - Где вы  намерены его держать? - спросил Мак-Турк. Мысль об этом  меня
еще как-то не занимала, но тут до меня вдруг дошло, что у нас нет ни клеток,
ни материала для  них, а хуже всего то,  что  ни  того, ни другого здесь  не
достать. Но разве могло  столь прозаическое соображение отравить  радость от
поимки муравьеда?
     -  Где-нибудь  привяжем,  -  легкомысленно  ответил  я.  Мак-Турк  лишь
неодобрительно промычал  что-то в  ответ.  Подъехав к дому, мы  выгрузили из
машины  муравьеда и сняли с него многочисленные мешки и веревки, которыми он
был обмотан.  Затем  с помощью Мак-Турка мы соорудили из  веревок  шлейку  и
надели ее на  муравьеда.  К  шлейке мы привязали  длинную веревку  и пустили
муравьеда гулять вокруг тенистого дерева во дворе. Я дал муравьеду напиться,
но кормить его не стал: мне хотелось сразу же перевести его на искусственное
питание и я полагал, что сделать это будет легче, если как следует проморить
его голодом.
     Перевод животного на искусственную кормежку - дело трудное и хлопотное,
но без  этого  не обходится ни  один  зверолов. Эта проблема  встает всегда,
когда  поймаешь  животное вроде  муравьеда, прирожденный вкус которого очень
ограничен:  оно  питается  каким-нибудь  одним  видом  листьев  или  плодов,
каким-нибудь особенным видом рыбы или чем-либо не  менее замысловатым в этом
же  роде.  Когда  животное попадает  в Англию,  его лишь очень редко удается
обеспечить таким же питанием, а потому  обязанность зверолова - приучить его
к  другой пище, такой, которую смогут  давать ему в  том зоопарке,  куда оно
попадет.  Вот и приходится измышлять  для него вкусную  еду,  которую бы оно
охотно приняло. Подобное изменение диеты у некоторых видов животных проходит
нелегко и всегда связано с риском, что новое питание не подойдет животному и
повредит ему. В таком  случае можно легко его  потерять. Некоторые  животные
упорно  отказываются от  непривычной еды, и  доведенный до отчаяни