мы
благополучно разместились на колодезной палубе. Отдали швартовы,  и  добрая,
крепкая "Дорада" заскользила по бархатисто-черному морю, пестрящему  бликами
тусклых звезд, -  небо  на  востоке  уже  светлело,  контрастируя  с  темным
легионом маленьких кучевых облаков, похожих на стадо курчавых черных овечек,
пасущихся на серебристом  лугу.  Море  вело  себя  на  удивление  тихо,  дул
приятный теплый ветерок, и те из нас, кто сомневался  в  мореходности  своих
внутренних органов, заметно успокоились.
   Вскоре слева от нас возникла сумрачная громада острова Ганнерс-Куойн, или
Пушкарский Клин, названного так за сходство  с  треугольным  куском  дерева,
которым в старину изменяли вертикальную наводку  пушечного  ствола.  Правда,
мне он скорее напомнил нос  "Титаника",  уходящего  под  воду  кормой  вниз.
Серебристая  заря  сменилась  желтой,  и  ползущие  над  горизонтом  барашки
налились густой чернью в золотой оправе, а те,  что  паслись  повыше,  стали
синевато-серыми с нежной росписью из пурпурных полос и пятен.  Тем  временем
вдали возник силуэт острова Флат (сиречь Плоский), вполне отвечающего своему
прозванию, если не считать бугра на конце. За ним показался остров  Серпент,
или Змеиный, похожий на опрокинутую форму для пудинга, и наконец - наш пункт
назначения, остров Круглый, который вовсе не выглядел круглым.  Скерее,  при
некотором воображении, его можно было сравнить с лежащей на воде  головастой
черепахой.
   - Послушай, - обратился я к Тонн, поскольку географическая  номенклатура,
как и зоологическая, подчас нуждается в толковании, - ты не можешь объяснить
мне непоследовательность в наименовании этих двух островов?
   - Каких именно? - спросил Тони, исторгая из своей трубки клубы ароматного
дыма.
   - Круглого и Змеиного.
   - Не понял, - недоумевающе произнес Топи.
   - Ну как же: Змеиный - круглый, и  на  нем  совсем  не  водятся  змеи,  а
Круглый - вовсе не круглый, но на нем обитают два вида змей.
   - А ведь и в самом деле странно, - согласился Тони. - По-моему, их просто
перепутали, когда составляли карту. Сам знаешь, всякое бывает.
   - Наверно, ты прав, - сказал я. - У меня однажды была  официальная  карта
Камеруна, так на ней  один  крупный  город  разжаловали  в  деревню  да  еще
перенесли  на  триста  с  лишним  километров  к  северу  от  его   истинного
местоположения.
   Постепенно все небо окрасилось в серо-голубой и  нежно-розовый  цвета,  п
облака стали гладкими и белыми, громоздясь на горизонте,  словно  деревья  в
снежном уборе. Внезапно из этого кучевого леса тигром выскользнуло солнце  и
выжгло па поверхности моря блестящую световую дорожку, которая даже в  столь
ранний час обдала жаром нашу "Дораду".
   Чем ближе мы подходили к острову  Круглому,  тем  нелюдимее  он  казался.
Солнце  всходило  как  раз  над  ним,  так  что  нашим  глазам  в   основном
представлялся торчащий из моря силуэт с рваной пальмовой оторочкой  поверху.
Наш добрый кораблик проталкивался через пологие синие валы, пусть не буйные,
но полные дремлющей до поры могучей  силы,  словно  мускулы  сонной  голубой
пантеры.
   - Счастье, что нет волнения, - заметил Тони. - Поверишь, я еще никогда не
видел такого спокойного моря. Иной раз на высадку  уходит  не  меньше  часа.
Бывает и так, что приходится обрубать якорь, если застрянет под выступом там
под водой.
   - Знаю, - отозвался я. - Читал с почтением  и  даже  с  трепетом  записки
Пайка  о  его  пребывании  на  острове  Круглом.  Описание  первой   высадки
заставляет призадуматься.
   - Что правда, то правда, - сказал Тони. - Незаурядный был человек.
   Николае Пайк - один из тех неутомимых путешественников XIX века, коим так
обязаны нынешние натуралисты и зоологи.  Облаченные  в  предельно  неудобную
одежду, зато наделенные острым всеобъемлющим умом и  обуреваемые  неутолимой
жаждой к познанию, они странствовали по всему  свету,  кропотливо  записывая
свои наблюдения, причем большинство из них отличает  своеобразная  архаичная
манера письма и чувство юмора, подобное которому теперь найдешь разве что  в
старых выпусках "Панча". Их отчеты о виденном п  собранном  полны  свежести,
энтузиазма  и  очарования,  чего  не  скажешь   о   большинстве   бесцветных
страноведческих  книг,  навязываемых   нам   путешественниками-натуралистами
реактивного века. Вот, например, рассказ Николаев Пайка о первой высадке  на
острове Круглом.
   "Сразу было видно, что все,  говоренное  мне  о  трудностях  высадки,  не
преувеличение. По  счастью,  наши  рыбаки  искусно  подошли  к  делу.  Судно
остановилось в  нескольких  футах  от  омываемого  прибоем  плоского  камня,
который играл роль пристани.
   Теперь оставалось ждать, когда представится возможность одному из  членов
команды прыгнуть на берег с канатом, чтобы можно было удерживать судно носом
к острову. Как  только  это  было  выполнено,  канат  надежно  закрепили  за
железные кольца, помещенные здесь для этой цели много лет назад, после  чего
началась выгрузка нашего провианта, воды и пр.
   Но вот весь груз благополучно переправлен на берег, и мы стали  выжидать,
когда волна поднимет судно, и  по  очереди  совершали  прыжок,  от  которого
замирало сердце, и требовался верный глаз и устойчивая  нога,  чтобы  твердо
приземлиться па скользкий камень.
   Если бы наше суденышко, качаясь на десять-двенадцать футов по  вертикали,
врезалось носом в отвесный выступ, мы в два счета отправились  бы  вместе  с
ним рыб кормить. Глубина здесь около четырех морских саженей".
   Наша "Дорада" то скатывалась в ложбину между волнами, то  взмывала  вверх
на лоснящемся синем гребне, и я вполне  понимал  чувства  Пайка.  Прощупывая
взглядом приближающиеся скалы, я пришел к выводу, что  здесь  только  горный
козел может высадиться.
   - А где же пристань? - спросил я Тони.
   - Вон там, - он небрежно показал рукой на скалистый обрыв. - Тот  плоский
камень, на который высаживался Пайк.
   Присмотревшись, я с трудом различил выступающую каменную площадку не шире
обеденного стола, перед которой зловеще толпились волны прибоя.
   - Вон там? - усомнился я.
   - Там, там, - подтвердил Тони.
   - Не сочти меня излишне привередливым, -  сказал  я,  -  только,  на  мой
взгляд, чтобы там  зацепиться,  нужно  одновременно  обладать  способностями
шерпа и сверхпроворного геккона.
   - Не беспокойся, Джерри, - усмехнулся Вахаб,  -  больше  одного  раза  не
умрешь.
   - Знаю, - ответил я. - Оттого-то и не хочется  раньше  времени  профукать
единственную возможность.
   - Никогда еще не видел такого спокойного моря, - серьезно сказал Тони.  -
Запросто высадимся.
   На носу "Дорады" закипела работа, якорь с рокотом шлепнулся в прозрачную,
словно джин, воду и лег на дно на глубине шести-семи саженей.
   - А вот и пещерка, где укрывался Николае Пайк, когда  налетел  циклон,  -
Вахаб показал на подковообразную выемку в скале рядом с пристанью.
   - Свод с тех пор обрушился, но примерные очертания еще видно,  -  добавил
Тони.
   Глядя на углубленный в скалу полукруг,  где  сейчас  совсем  не  по-рыбьи
ползали по камню черные полчища лоснящихся ильных прыгунов и сновала  стайка
алых и пурпурных крабов, я  с  почтением  вспоминал  жуткий  рассказ  Пайка;
передо мной  было  то  самое  место,  где  он  едва  не  остался  без  своих
невыразимых:
   "Как мы ни торопились, а стихии еще энергичнее собирались с силами; около
половины седьмого море внезапно пошло на приступ, и вот  уже  огромные  валы
высотой десять-двенадцать футов обрушились на плоский камень, где наш  отряд
высадился всего двумя часами  раньше.  Струи  захлестывали  наши  бочонки  с
водой, которые стояли в полусотне ярдов от камня  на  высоте  двадцати  пяти
футов, и вскоре ворвались в пещеру, лишь немного не доходя до места,  откуда
мы с тревогой созерцали эту картину, и отрезая нам путь к отступлению.
   Как только обнаружилась внезапная перемена погоды, капитан  судна  поднял
якорь и стал уходить от шторма, и вскоре мы потеряли его из виду за могучими
валами.
   Теперь паши усилия сосредоточились на  спасении  всего,  что  можно  было
спасти, однако задолго до того, как мы управились с этим  делом,  спустилась
ночь, и небо заволокли тяжелые тучи. Гора  содрогалась  от  глухих  раскатов
грома, яркие молнии озаряли своими вспышками клокочущие, пенистые волны  под
нами, которые бешено бились о камни, окатывая нас брызгами.
   Ко всем нашим бедам добавился еще и проливной дождь, и  вскоре  несущиеся
по склонам ручьи перевалили через выступ, образующий  кровлю  нашей  пещеры.
Поток двадцатифутовой ширины нес с собой большие и малые  камни,  которые  с
силой ударялись о дно пещеры и отскакивали в море, а иногда наносили  и  нам
ощутимые удары. Мы оставались на месте, и море, наступая  на  наше  убежище,
постепенно оттеснило нас в дальние углы;  приходилось  крепко  держаться  за
выступы, чтобы нас не смыло. Излишне острые переживания  не  доставляли  нам
никакого  удовольствия;  было  ясно,  что  надо  что-то  предпринять,  чтобы
выбраться из коварной ловушки.
   Накануне мы прочно укрепили веревку па скале выше пещеры, так  что  конец
ее свисал с выступа. Правда, он свисал в самой низкой  части  козырька,  где
скатывалась основная часть потока. К счастью, веревка была  длинная,  и  мои
товарищ  выбрался  из  своего  укрытия,  улучил  минуту,  поймал  конец   и,
вцепившись мертвой хваткой, сумел подтянуть веревку и сдвинуть ее в  сторону
от  каскада,  так  что  она  легла  на  выпуклую  часть  скалы,   образующую
тридцатифутовый отвес. Это был самый отважный поступок, какой  я  когда-либо
наблюдал, притом совершенный с риском для жизни; один неверный шаг, и  ничто
не спасло бы его. Да и то ему сильно ушибло летящим камнем голову и бок.
   Ничуть не обескураженный, этот смельчак, самый маленький и  легкий  среди
нас, первым полез вверх по веревке, и  должен  сказать,  что  мы  с  великой
тревогой ждали сигнала о благополучном завершении подъема: ведь никто не мог
поручиться, что веревка выдержит или что наш храбрец устоит  против  натиска
ветра и ливня.
   Наконец, к величайшей нашей радости, мы сквозь рев  стихий  услышали  его
долгожданное "все в порядке!". Настала моя очередь; оставшись лишь в  брюках
и старой синей рубашке, я взялся за веревку, подтянулся  к  отвесу  и  полез
вверх, перехватываясь руками. Несладко было болтаться в воздухе между жизнью
и смертью - сорвись рука, и я полетел бы в зияющую пучину. Вскоре я поднялся
настолько,  что  мог  отдохнуть,  упираясь  ступнями  в  камень,  и  услышал
подбадривающие возгласы моего друга; казалось, голос его доносится до меня с
небес.  Я  выбрался  наверх  с  чувством  неописуемой  благодарности,   хотя
ободранные руки и ноги кровоточили, не говоря уже  о  потере  большей  части
моих невыразимых".
   Наша высадка па остров Круглый прошла куда более мирно. Как только  якорь
зацепился за грунт, Тонн и ныряльщик,  захватив  по  канату,  скользнули  за
борт, точно каланы, и быстро закрепили концы на  берегу.  Подобно  тому  как
паук, натянув шелковистую нить, бежит по ней, когда попадется добыча, так  и
нам предстояло подтягивать к пристани шлюпку, держась за  канаты.  Итак,  мы
погрузили в шлюпку провиант и снаряжение, втиснулись сами  и  направились  к
берегу.
   Теперь, когда мы подошли вплотную, гора закрыла слепящий солнечный  Диск,
ц мы могли оценить своеобразие геологического строения острова Круглого.  Он
сложен туфом, и ветры вместе с дождями избороздили мягкую породу поперечными
и продольными складками, так что остров напоминает  лежащий  на  поверхности
моря огромный каменный кринолин с торчащими тут и там  башенками,  арками  и
аркбутанами. И на весь остров, отметил я с огорчением,  только  один  ровный
участок - каменистая площадка, играющая роль  пристани.  В  остальном  же  -
сплошные неприступные на первый взгляд кручи.
   Однако сейчас было некогда раздумывать, чем нам грозит  Круглый:  настала
трудная минута высадки. Конечно, наши трудности не шли ни в какое  сравнение
с тем, что выпало здесь на долю Пайка, и все же, хотя мои друзья никогда  не
видели более спокойного моря, волны достигали метровой высоты, и нос  шлюпки
с треском бился о каменную плиту. В принципе сойти на берег было не сложнее,
чем шагнуть на детский столик со спины  коня-качалки,  но,  убедившись,  как
нещадно колотит шлюпку слабый, по видимости, прибой, я живо представил себе,
что будет с моими костями, если я оступлюсь и нога окажется между  бортом  и
камнем. Впрочем, выгрузка прошла  без  урона  для  людей  и  снаряжения,  мы
разобрали корзины и сумки и следом за Вахабом  и  Тони  двинулись  вверх  но
склону между причудливыми каменными изваяниями.
   - Хороши скалы? - выдохнул Дэйи. - Где  еще  ты  видел  такую  чертовскую
красотищу! Этакий местный Большой Каньон!
   В  небе  над  нами  белым  мальтийским  крестом  висел,  сварливо  крича,
белохвостый фаэтон, и Дэйв остановился, чтобы отереть пот со лба и  ответить
птице зарядом брали на ее родном  языке.  Озадаченный  фаэтон  скользнул  по
ветру вбок и пропал.
   - Где еще ты видел таких чертовски красивых птиц? - спросил Дэйв.
   Я не ответил. Нагруженный портативным  холодильником  с  прохладительными
напитками, а также фотоаппаратами и биноклями, я был не в силах говорить, не
то что заниматься звукоподражанием, и только дивился, откуда у Дэйва хватает
дыхания  на  эти  упражнения.  Гладкую  с  виду  поверхность  скалы  кое-где
покрывала тонкая корка, которая шелушилась не  хуже,  чем  спина  оголтелого
любителя  загаров,  а  в  других  местах  лежала  мелкая  крошка.  Наступишь
неосмотрительно - поскользнешься и съедешь назад на метр-полтора, а повезет,
так и вовсе скатишься с хорошим ускорением кувырком вниз по склону  прямо  в
море. Хотя часы показывали всего семь утра,  воздух  уже  пропитался  зноем,
влагой и липкой морской солью, и пот  катил  с  нас  ручьями.  Снаряжение  с
каждым шагом делалось тяжелее, п склон казался все  более  отвесным.  Шедший
первым Вахаб остановился  и  с  улыбкой  поглядел  на  нас,  вытирая  потное
бронзовое лицо.
   - Теперь уже немного осталось, - сообщил он. - Вон древо экскурсантов.
   Проследив  за  его  указательным  пальцем,  я  увидел  высоко  над   нами
недосягаемые, как вершина Эвереста, причудливые  веерные  листья  пандануса,
который словно махал нам зелеными руками. Понадобилась целая вечность, чтобы
добраться  до  дерева,  опирающегося  на  толстые  ходульные  корни.  Мы   с
облегчением опустились на землю с пятачками  тени,  укрыли  от  солнца  своп
припасы и стали отбирать снаряжение, необходимое для охоты. Внезапно со всех
сторон, точно вызванные  дудочкой  незримого  волшебника,  высыпали  полчища
больших, блестящих, тучных сцинков с живыми умными глазами.

   - Глядите! - прохрипел Джон; у него даже очки  запотели  от  волнения.  -
Нет, вы поглядите! Сцинки Телфэра!
   - Они самые, - улыбнулся Вахаб  восторгу  Джона.  -  Они  совсем  ручные.
Всегда присоединяются, когда кто-нибудь устраивает привал под деревом. Мы их
покормим потом.
   - Вы когда-нибудь видели такую чертовскую прелесть? - допытывался Дэйв. -
Посмотрите на этих негодников. Ручные, что твои кролики!
   Плотные, длиннохвостые и коротконогие ящерицы были хороши  собой.  Высоко
подняв  голову,  они  легкими  скользящими  движениями  подбежали  к  нам  и
принялись лазить по нашему имуществу. Кожа окрашена в строгий,  но  приятный
серый или коричневый оттенок; когда  -же  угол  освещения  менялся,  чешуйки
вдруг, подобно мозаике,  вспыхивали  пурпуром,  зеленью,  синью  и  золотом,
переливаясь,  будто  радужная  пленка  нефти  на  придорожной  луже.  Сцинки
Телфэра, telfairii, относились как раз к одному из тех видов,  ради  которых
мы  совершили  столь  далекое  путешествие,  и  они  вовсе   не   стремились
ускользнуть, напротив, сами  встретили  нас  и  приступили  к  скрупулезному
досмотру нашего багажа не хуже настоящих таможенников в элегантной форме.
   Поскольку этим особям  явно  не  терпелось  попасть  в  плен,  мы  решили
направить свои усилия на два других нужных нам вида,  а  именно  на  геккона
Гюнтера, представленного  на  острове  всего  пятью  сотнями  особей,  и  на
маленького сцинка, область обитания которого,  как  ободряюще  сообщили  нам
Тони и Вахаб, ограничивалась самой  вершиной  Круглого.  Топи  полагал,  что
лучше всего начать с геккопов, поскольку они водятся  на  одиночных  пальмах
западного склона, где солнце еще не так лютовало.
   Перед тем как нам идти дальше, Вахаб торжественно раздал припасенные  для
участников охоты соломенные шляпы. Самые широкополые были предназначены  для
гостей, себе же Вахаб взял роскошный фуксиново-белый,  с  розовыми  лентами,
капор своей супруги. Важно надел его и несколько удивился, услышав наш смех.
   - Солнце-то вон какое, - объяснил он. - Без шляпы нельзя.
   - И она тебе очень идет, Вахаб, -  сказала  Энн.  -  Не  обращай  на  них
внимания, просто они завидуют.
   Утешенный ее словами, Вахаб расплылся в ослепительной  улыбке  и  уже  до
конца дня не расставался с забавным головным убором.
   Мы высадились на восточном берегу и теперь пробирались по  сухому  склону
между редкими пальмами и кущами пандануса к северной оконечности острова.  В
дополнение к ровным продольным складкам и гребешкам зимние дожди и  недавний
циклон (незаслуженно получивший нежное имя Жервез) пропахали в  мягком  туфе
от крутых верхних склонов  до  самого  моря  длинные  глубокие  борозды,  по
которым скатывались  крупные  камни  и  остатки  скудного  почвенного  слоя.
Некоторые   борозды    достигали    трех-пяти    метров    в    глубину    и
двенадцати-пятнадцати в ширину.  Пыхтя  и  обливаясь  потом  на  раскаленных
скалах, я с горечью думал, что  этот  лунный  пейзаж  -  плод  вмешательства
человека.
   Мы шли цепочкой, с надеждой всматриваясь в пальмовые кроны, п  уже  через
каких-нибудь сто метров Вахаб крикнул, что видит  геккона.  Мы  бросились  к
нему по горячим камням, тяжело дыша п цепляясь ногами за стебли похожего  на
вьюнок мелкого травянистого растения, которое  местами  образовало  сплошной
ковер, расшитый светло-лиловыми и розовыми цветками,  доблестно,  но  тщетно
пытаясь, вопреки натиску кроликов, защитить почву от ярости ветров и дождей.
Дождавшись нас, Вахаб показал рукой на главный черешок панданусового  листа.
Протерев глаза, залитые  потом,  я  напряг  зрение  и  на  конец  рассмотрел
геккона. Он распластался на черешке, широко расставив ноги, - крапчато-серая
кожа с шоколадными и зеленоватыми пятнами придавала ему сходство с выцветшим
куском коры. Он был довольно крупный  для  представителей  этого  семейства,
около двадцати сантиметров в длину; на пальцах  -  расширенные  пластинки  с
щеточками, которые позволяют геккону  не  хуже  мухи  цепляться  за  гладкие
поверхности. Уверенный в надежности своего камуфляжа,  наш  геккон  спокойно
созерцал  нас  большими,  золотистыми  в  коричневую  крапинку   глазами   с
вертикальным зрачком, придающим ему странное сходство с кошкой.

   - Нет, вы только поглядите! - выдохнул Дэйв. - Где еще вы  видели  такого
чертовски большого геккона? Великолепный экземпляр!
   После некоторой дискуссии мы решили, что честь поимки первого  экземпляра
должна принадлежать Дэйву. Подыскав падежную опору  для  ног,  он  осторожно
протянул вперед бамбуковую  палку  с  нейлоновой  петлей  на  конце.  Нейлон
поблескивал на солнце,  точно  рыбья  чешуя,  и  я  молил  бога,  чтобы  это
сверкание не спугнуло геккона, а он знай себе висел на  черешке,  добродушно
разглядывая нас.  Затаив  дыхание,  мы  смотрели,  как  петля  сантиметр  за
сантиметром приближается к жертве.  Вот  уже  болтается  перед  самым  носом
геккона... Момент критический: надо было,  не  спугнув  ящерицу,  надеть  ей
петлю на голову и туго затянуть на толстой шее. Нейлон чуть заметно скользил
по черешку, и, когда уже казалось, что петля сейчас коснется жертвы,  геккон