Гвианы буквально ни  на  что не  похожи.  Они почти квадратные,  по  "углам"
торчат ноги,  а заостренный выступ между передними ногами обозначает голову.
Тело сплющенное,  темно-коричневое, почти черное. В общем, вид такой, словно
несчастное животное когда-то давно попало в  катастрофу и с тех пор медленно
разлагается.  Но  всего  поразительнее у  этих  причудливых созданий  способ
размножения. Пипа носит свое потомство в кармашках. Во время обычного сезона
кожа на спине самки набухает,  становится мягкой и рыхлой;  это значит,  что
пипа готова к спариванию.  Самец обхватывает самку сверху,  и та просовывает
под него длинный яйцеклад.  По  мере появления яиц самец оплодотворяет их  и
вдавливает в  рыхлую кожу спины самки.  Они уходят туда почти целиком,  а та
частица,  которая  выдается  над  кожей,  твердеет.  Головастики развиваются
каждый в своем кармашке,  пока не превратятся в крохотное подобие родителей.
Когда  приходит пора  им  вылупливаться,  твердая крышка  отстает,  лягушата
отталкивают ее и выходят на волю, словно стратонавт из гондолы.
     Мне однажды посчастливилось видеть,  как вылупляются пипы,  и  я  очень
захотел проверить,  можно ли добиться,  чтобы они размножались в зоопарке. Я
достал у торговца самца и самку и поместил их в павильоне рептилий.  Держали
мы  пип в  большом аквариуме,  потому что они в  отличие от других жаб ведут
исключительно  водный  образ  жизни.  Пипы  отлично  освоились  и  десятками
пожирали здоровых дождевых червей.  Все в  порядке,  решил я,  остается лишь
ждать,  когда появится потомство.  Однажды утром пришел Джон и  сказал,  что
одна из пип явно ушибла себе живот,  вот только непонятно,  каким образом. Я
осмотрел пипу,  но  обнаружил не  синяк,  а  громадный кровяной пузырь.  Что
делать?  Будь это наземные животные с  сухой кожей,  я  бы смазал пораженный
участок пенициллином.  Через сутки обе пипы погибли,  причем вся кожа у  них
была усеяна красными пузырьками с кровью и слизью. Я отправил их на вскрытие
и  получил ответ,  что  они  были  убиты  таинственной болезнью,  называемой
"красная нога".  Чутье подсказывало мне,  что виновата вода в аквариуме.  Мы
держали их в  обыкновенной водопроводной воде,  правда с кислой реакцией.  Я
приобрел новую чету,  и  мы поместили ее в прудовую воду.  Пока что все идет
хорошо, обе пипы процветают. Надеемся получить потомство, если только они не
выдумают мне назло еще какую-нибудь каверзу.
     Другое земноводное с  почти таким же  интересным способом размножения -
толстенькая черно-зеленая сумчатая лягушка.  Нам  привезли из  Эквадора пять
штук этих замечательных маленьких лягушек.  Они  отлично прижились,  ели  за
десятерых,  но размножаться не собирались.  Тогда мы перевели их в резервуар
попросторнее,  где воды и земли было больше,  и дело пошло на лад. В обычное
время  сумка  в  нижней части спины лягушки едва  заметна.  Надо  пристально
всмотреться, чтобы разглядеть узкую полоску с неровным краем, словно на коже
была  ранка  и  теперь остался шрам.  Но  когда подходит брачная пора,  щель
становится сразу заметнее.  Лягушки поют друг для  друга,  и  наконец самки,
забравшись в  укромные углы,  проделывают очень странный маневр:  невероятно
изгибаясь,  закидывают на спину то одну,  то другую заднюю ногу, просовывают
пальцы в  сумку и  растягивают кожу.  И  уже  после того,  как  сумка хорошо
растянута,  они готовы к  спариванию.  Каким способом яйца попадают в сумку,
для меня по-прежнему остается загадкой, потому что этот момент я прозевал. Я
даже не успел опомниться,  как сумка была набита икрой через край, а лягушка
выглядела  так,  будто  ее  выпотрошили.  Самка  вынашивает  икру,  пока  не
почувствует, что головастикам пора вылупливаться.
     Тогда она  забирается в  воду.  Из  желатинообразных икринок выходят на
волю  головастики и  расплываются в  разные стороны.  После  этого мать  ими
больше не  интересуется.  Оказалось,  головастики хорошо едят кусочки сырого
мяса и  белых червей,  тех самых,  которых разводят на  корм рыбкам любители
аквариумов.  Когда у лягушат отросли ноги и они выбрались на сушу,  мы стали
скармливать им плодовых мушек и мелких дождевых червей,  а потом они перешли
на мух - обыкновенных и мясных.
     Разводить амфибий  куда  проще,  чем  рептилий,  -  не  надо  думать  о
влажности.  Рептилии откладывают яйца в скорлупе,  напоминающей пергамент; у
одних она тверже,  у  других мягче.  Если в клетке неподходящая температура,
если  влажность воздуха  чрезмерна или  недостаточна,  содержимое яйца  либо
высохнет,  либо заплесневеет.  Нам иногда удавалось довести до  вылупливания
яйца рептилий,  но  вообще-то  шансов на  успех один из девяноста.  Мы очень
гордились, когда вывелись детеныши у греческой черепахи. Греческая черепаха,
наверно,  одно из самых распространенных комнатных животных,  и в неволе она
прилежно откладывает яйца,  но  из них редко выходят детеныши.  Когда у  нас
появилась очередная партия яиц,  Джон, решив, что ее постигнет та же судьба,
как и все предыдущие,  не стал себе морочить голову, а попросту закопал их в
песок на дне клетки.  Температура вроде подходящая...  Шли недели, и в конце
концов он  совсем забыл про  яйца.  Велико же  было его удивление,  когда он
однажды утром  увидел  в  клетке прогуливающегося черепашонка.  Джон  позвал
меня,  и  мы  вместе выкопали остальные яйца.  Из  шести штук  четыре были в
процессе  вылупливания.  Один  детеныш  почти  выбрался  на  волю,  еще  три
только-только начали разламывать скорлупу.  Чтобы удобнее было наблюдать, мы
положили их в  небольшой аквариум на блюдце с песком.  Яйца были величиной с
мячик для настольного тенниса и  такие же круглые.  Для малышей выбраться из
заточения явно было нелегко, очень уж оболочка плотная. Нам хорошо был виден
черепашонок, который преуспел больше других. Он все время крутился, расширяя
выход то передними,  то задними ногами. На носу у него был маленький роговой
"клюв",  о  котором пишут,  будто  им  черепашата пробивают первую  брешь  в
скорлупе (позже он  отваливается).  Я  не  видел,  чтобы детеныш пользовался
своим  "клювом",  он  всю  тяжелую  работу  выполнял ногами  и  часто  делал
передышку,   чтобы  набраться  новых  сил.   Три   четверти  часа   трудился
черепашонок, наконец скорлупа лопнула посередине, и он пополз по песку, неся
одну  половину яйца  на  спинном щитке,  словно шляпу.  Сразу после того как
черепашата вылупились,  щиток  у  них  был  мятый,  очень  мягкий и  рыхлый,
величиной с  двухшиллинговую монету.  Но уже через час с небольшим произошла
перемена,  будто  их  накачали велосипедным насосом.  Плоский прежде панцирь
наполнился и  принял красивую выпуклую форму.  Он выглядел твердым,  хотя на
самом деле все  еще  был мягок,  как влажный картон.  Теперь черепашата были
настолько крупнее яйца,  что, не вылупись они у меня на глазах, я не поверил
бы,  что они вышли из  такой тесной тюрьмы.  У  вылупившихся детенышей когти
были длинные и  острые,  это,  очевидно,  помогало им  разламывать скорлупу.
Потом когти очень быстро сточились до обычной длины.
     Я  наблюдал за вылупливанием несколько часов и не пожалел о потраченном
времени.  Усердные  круглые  черепашата заслужили мое  искреннее восхищение,
ведь это было совсем не  легко -  выбраться из  яйца.  Особенно забавно было
смотреть, как крохотная рептилия, поработав задними лапами, поворачивалась в
скорлупе кругом и высовывала наружу крохотную,  сморщенную, слегка печальную
рожицу,  словно хотела убедиться,  что внешний мир никуда не исчез и  так же
заманчив, каким он был, когда она его обозревала в прошлый раз.
     То,  что  из  яиц  вывелись детеныши,  было,  конечно,  для нас большой
удачей,  но еще замечательнее,  что в эти дни у меня гостил иллюстратор этой
книги Ральф Томпсон и  ему удалось от  начала до  конца зарисовать,  как шло
вылупление.   И   хотя  очки  Ральфа  все  время  запотевали  из-за  высокой
температуры в  павильоне рептилий,  он,  по  его  словам,  получил  истинное
удовольствие.


                              Глава четвертая
                          КЛАВДИЙ В ПОСУДНОЙ ЛАВКЕ

                         Уважаемый мистер Даррелл!
          Вы  набиваете  чучела  из своих животных? Если хотите, я
          могу  делать  это для вас, у меня большой опыт в набивке
          чучел...

     Когда  приобретаешь  новых  животных,   прежде  всего  надо  помочь  им
освоиться. Пока клетка не стала для них вторым домом и пока они не научились
вам  доверять,  нельзя  считать  эту  задачу  решенной.  Способы ее  решения
многообразны, для каждого вида - свои. Иногда выручает какой-нибудь особенно
вкусный корм,  который помогает животному забыть про  свой страх перед вами.
Если  речь  идет  об  очень  нервных  животных,  полезно  завешивать  клетку
мешковиной или ставить ящик,  где они могут прятаться,  пока не  привыкнут к
вам.  Чтобы внушить животному доверие,  приходится подчас прибегать к  самым
неожиданным средствам. Показательный пример - наши хлопоты с Топси.
     В  холодный зимний день я  зашел к одному торговцу животными в Северной
Англии посмотреть,  нет ли  там чего-нибудь интересного для нашего зоопарка.
Обходя лавку, я вдруг увидел в углу темную, сырую клетку, из которой на меня
смотрела  жалкая  и  трогательная рожица,  угольно-черная,  с  блестящими от
невысыхающих слез глазами, обрамленная рыжевато-коричневой шерстью, короткой
и густой,  как ворс на дорогом ковре.  Приглядевшись, я убедился, что рожица
принадлежит  детенышу  шерстистой  обезьяны,   одного  из  самых  прелестных
приматов Южной Америки.  Малютке от  силы  было несколько недель,  ее  никак
нельзя было отнимать от  матери.  С  несчастным видом обезьянка съежилась на
полу.  Она дрожала,  кашляла,  у  нее текло из носу,  и шерсть была тусклая,
слипшаяся от грязи.  По виду и  запаху из клетки я  понял,  что у  обезьянки
энтерит и,  кроме  того,  простуда,  если  не  воспаление легких.  Разумному
человеку не пришло бы в  голову купить такое животное.  Но малютка устремила
на  меня большие,  полные отчаяния темные глаза,  и  я  пропал.  На  вопрос,
сколько стоит обезьянка,  торговец ответил,  что  никак не  может продать ее
мне,  ведь я хороший покупатель,  а детеныш, несомненно, обречен. Я ответил,
что  надежд действительно мало,  но,  если  он  мне  отдаст обезьянку и  она
выживет,  я  за  нее заплачу,  не  выживет -  не заплачу.  Торговец неохотно
согласился. Посадив жалобно скулившего детеныша в выстланный соломой ящик, я
поспешил на Джерси.  Если не заняться обезьянкой немедленно, она погибнет. А
может быть, и теперь уже поздно?..
     Мы  сразу  же  поместили обезьянку (кто-то  назвал ее  Топси) в  теплую
клетку и  обследовали.  Прежде всего  ей  надо  было  впрыснуть антибиотик и
витамины,  чтобы  справиться с  энтеритом и  простудой.  Затем  -  почистить
испачканную испражнениями шерсть,  иначе  может развиться парша и  обезьянка
вся облезет.  Но самое главное, надо было убедить Топси, чтобы она позволила
все это проделать.  Большинство обезьяньих детенышей буквально за  несколько
часов привязываются к человеку,  выступающему в роли приемного родителя, и с
ними никаких хлопот.  Однако у Топси сложилось о людях явно самое невыгодное
впечатление.  Стоило  нам  открыть  дверь  ее  клетки,  как  началась  дикая
истерика, на какую способны лишь шерстистые обезьяны. Применишь силу - будет
еще хуже.  А  лечить ее  все-таки надо,  не  то  она погибнет.  И  вдруг нас
осенило!  Если Топси не признает нас как приемных родителей, может быть, она
признает кого-нибудь  еще?  Скажем,  плюшевого мишку.  Большой уверенности в
успехе не было,  но ведь что-то надо испробовать.  И мы купили мишку. У него
была славная,  хотя и  несколько глуповатая,  морда,  а  ростом он  почти не
отличался от матери Топси.  Мы посадили его в  клетку и стали ждать.  Сперва
Топси держалась в сторонке, но потом любопытство взяло верх, и она потрогала
мишку.  Обнаружив,  что он уютный и пушистый,  обезьянка тотчас прониклась к
нему расположением и  через полчаса уже обнимала его с  пламенной нежностью.
Трогательно было на нее смотреть.
     С этой минуты Топси словно подменили.  Она почти все время держалась за
своего плющевого мишку руками,  ногами и хвостом,  люди ее теперь не пугали.
Мы попросту вытаскивали из клетки мишку с  прочно прилипшей к нему Топси,  и
она позволяла делать с  собой все что угодно.  Ей  сделали уколы,  почистили
шерстку,  и  через несколько дней все пошло на поправку.  Ее было не узнать.
Правда,   тут  возникла  другая  проблема.  С  каждым  днем  плюшевый  мишка
становился все  грязнее.  В  конце концов мы  решили извлечь его  из  клетки
Топси, чтобы помыть и продезинфицировать. Обезьянка была страшно недовольна,
когда  у  нее  забрали  медведя,   и  подняла  невероятный  визг.  Из  всего
обезьяньего племени у  шерстистых обезьян самый громкий и  резкий голос,  он
пронизывает вас  насквозь,  от  него  кровь стынет в  жилах.  Это  похоже на
скрежет ножа о тарелку, усиленный в миллион раз. Мы заткнули уши, думая, что
Топси  сама  замолчит минут через десять,  когда убедится,  что  мишку таким
образом не  вернешь.  Но  Топси не замолкала.  Она голосила без перерыва все
утро,  и,  когда подошло время ленча,  от наших нервов остались одни клочья.
Пришлось сесть в машину и мчаться в город. Мы объехали все магазины игрушек,
пока не нашли мишку, очень похожего на Топсиного любимца, и спешно вернулись
с  ним  в  зоопарк.  Как только новый мишка оказался в  клетке,  Топси сразу
перестала голосить,  радостно взвизгнула, бросилась к нему, крепко обхватила
всеми  конечностями и  уснула глубоким сном  предельно утомленного существа.
После этого мишки стали чередоваться.  Пока  один  мылся,  другой играл роль
приемной матери, и такой порядок превосходно устраивал Топси.
     Но потом Топси стала совсем большая,  переросла своих плюшевых мишек, и
пришла пора отучать ее  от  них.  Ей  предстояло перейти в  большую клетку к
другим шерстистым обезьянам,  а  туда нельзя брать с  собой мишек.  И вообще
пусть привыкает жить в обществе.  Мы выбрали ей в товарищи крупную рыжеватую
морскую  свинку,  которую  отличали  миролюбивый нрав  и  полное  отсутствие
мозгов.  Сперва Топси не обращала на нее внимания,  кроме тех случаев, когда
морская свинка  слишком близко  подходила к  ее  драгоценному мишке,  -  тут
преступнице доставалась затрещина.  Но вскоре Топси открыла,  что с  морской
свинкой спать еще уютнее,  чем с  плюшевым мишкой,  так как у  нее есть свое
"центральное отопление". Сама морская свинка (это был самец, которого мы для
краткости называли Гарольд),  мне кажется,  о  таких вещах не  задумывалась.
Мысли Гарольда -  если  у  него  вообще были какие-нибудь мысли -  вращались
всецело вокруг пищи.  Проверять съедобность всего,  на что он натыкался, - в
этом Гарольд видел смысл своей жизни,  и вряд ли ему нравилось, что какая-то
деспотичная шерстистая обезьяна срывает столь  важное дело.  А  у  Топси был
строгий распорядок,  когда ложиться,  играть и  так  далее,  и  она вовсе не
собиралась  приноравливать  его  к  трапезам  Гарольда.   Только  он  найдет
приличный кусок моркови или что-нибудь в этом роде,  как Топси,  решив,  что
пора спать, хватает его за заднюю лапу и самым бесцеремонным образом тащит в
выстланный соломой ящик.  Мало  того,  Топси  взбиралась Гарольду на  спину,
обхватывала  его  всеми  конечностями,  чтобы  не  сбежал,  и  погружалась в
глубокий сон. Ну прямо жокей-переросток на маленькой тучной каурой лошадке.
     И еще одно отравляло жизнь Гарольда:  Топси вбила себе в голову,  что с
ее  помощью он  будет скакать по  ветвям так же прытко,  как она сама.  Надо
только  втащить  его  наверх,   а  там  он  уже  покажет  себя  превосходным
верхолазом.   Но   вот   как   его  оторвать  от   земли,   такого  жирного,
нерасторопного?  Притом оторвать одной рукой,  ведь  второй надо  держаться!
Поднатужившись,  она зажимала его под мышкой и лезла по сетке вверх,  но уже
через  несколько дюймов  Гарольд  выскальзывал и  шлепался на  пол.  Бедняга
Гарольд,  тяжело ему приходилось.  Зато мы добились своего,  и  Топси вскоре
забыла про своих плюшевых мишек. Можно было переводить ее в большую клетку к
другим шерстистым обезьянам. А Гарольд вернулся в загон морских свинок.
     Одна мартышка из  Западной Африки,  по  имени Фред,  тоже причинила нам
порядочно хлопот,  прежде чем прижилась.  Это был взрослый самец, крупнейший
из всех виденных мной представителей рода красных мартышек.  Жил он у  одной
семьи в  Англии как  комнатное животное.  Для меня остается загадкой,  каким
образом они ухитрились вырастить его так, что за все это время он их ни разу
не укусил.  А ведь у него были длинные,  больше двух дюймов, и острые словно
бритва клыки.  Нам  говорили,  будто вплоть до  своего переезда к  нам  Фред
каждый вечер заходил в гостиную своих хозяев и смотрел телевизор.
     Но больше всего нас потряс его наряд. Хозяева напялили на Фреда вязаный
джемпер ужасного красного цвета, каким у нас в Англии красят почтовые ящики.
А так как у красной мартышки от природы густая ярко-рыжая шерсть, получилось
такое сочетание красок,  от которого жмурились даже самые нетребовательные к
моде служащие нашего зоопарка.
     Беда в том,  что Фред скучал по телевизору и прогулкам на автомашине. А
поскольку,  с его точки зрения,  он лишился этих удовольствий из-за нас,  то
Фред с  первой минуты возненавидел всех,  ни  для кого не  делая исключения.
Стоило кому-нибудь приблизиться, как он бросался на сетку и яростно тряс ее,
скаля зубы в свирепой гримасе.  И ведь до тех пор,  пока он не проникнется к
нам доверием и  симпатией (будет ли  это когда-нибудь?),  с  него не снимешь
ужасного одеяния.  А  Фред сидел себе на  ветвях в  своем красном джемпере и
даже не  думал нас прощать.  Между тем джемпер с  каждым днем становился все
грязнее и  непригляднее,  и  наш  Фред был  похож теперь на  обитателя самых
жалких трущоб.  К каким только уловкам мы ни прибегали, чтобы освободить его
от далеко не гигиеничной одежды,  -  все напрасно.  Он очень ею гордился и с
возмущением отвергал наши попытки раздеть его.  Может быть,  подождать, пока
шерсть сгниет и джемпер сам свалится? Но он явно был связан из очень прочной
шерсти,  не  один год  пройдет,  прежде чем  износится.  Выручил нас случай.
Наступила  сильная  жара,   температура  в   павильоне  млекопитающих  сразу
подскочила. Первое время Фред был только доволен, но затем и он не выдержал.
Мы  заметили,  что  мартышка  нерешительно подергивает свой  джемпер.  А  на
следующее утро  мерзкое одеяние аккуратно висело на  суку в  клетке,  и  нам
удалось длинной палкой снять его.  С той поры нрав Фреда начал меняться. Что
ни день, все спокойнее. Полностью доверять ему пока еще нельзя, но во всяком
случае вражда его к людям теперь поумерилась.
     Нелегко пришлось нам на  первых порах и  с  малабарской белкой.  Имя ее
было Милисент. Малабарские белки - уроженки Индии. Это самые крупные из всех
белок, они достигают около двух футов в длину, сложение у них крепкое, хвост
длинный и  пушистый.  Шерсть на  груди и  животе шафранно-желтая,  на  спине
темно-рыжая. На ушах, словно черные лоскутки, торчат большущие кисточки. Как
и положено белкам,  "малабарки" очень живые,  быстрые, любопытные, но ими не
владеет страсть грызть все подряд.  Милисент, конечно, была исключением. Она
полагала, что крупные, ярко-оранжевые парные резцы даны ей природой лишь для
того,  чтобы сокрушать ими клетки.  Это вовсе не значит,  что она рвалась на
волю. Проделав здоровенную дыру в одной стенке, Милисент переходила к другой
и  снова принималась за работу.  Мы ухлопали кучу денег на починку,  пока не
догадались  обить  изнутри  клетку  железом.  А  чтобы  не  лишать  Милисент
физических упражнений,  мы  клали ей в  клетку большие чурбаны,  которые она
обрабатывала как электропила.
     Когда мы  получили Мил