я очень  тихо  и  возникают перед  вами  внезапно,
неожиданно,  как  по  волшебству.  Могучая лиана  свисала с  верхушки дерева
толстой петлей, на этой петле и возникла птица. Она сидела, чуть покачиваясь
и наклонив голову набок,  будто прислушивалась. Нельзя не волноваться, когда
видишь   дикое   животное  в   его   естественной  обстановке,   но,   когда
рассматриваешь большую редкость,  зная,  что до  тебя ее видела какая-нибудь
горстка людей,  душу охватывает особый восторг.  Припав к земле,  мы с Бобом
глядели на птицу с вожделением и алчностью филателистов,  которые обнаружили
в альбоме мальчишки знаменитую марку, мечту всех коллекционеров.
     Плешивая сорока  была  размером с  галку,  но  туловище у  нее  пухлое,
гладкое,  как  у  черного дрозда.  Ноги  длинные,  сильные,  глаза большие и
проницательные.  Грудка желтая с  нежным кремовым отливом,  спина и  длинный
хвост   изумительного  мягкого  темно-серого  цвета,   будто   припудренные.
Окаймляющая  крылья  черная  полоска  резко  разграничивала  и  подчеркивала
окраску спины и  грудки.  Но  интереснее всего голова,  от  нее  нельзя было
оторваться.  Ни  одного пера,  голая кожа,  лоб  и  макушка небесно-голубого
цвета,  затылок ярко-розовый,  как сок марены, а виски и щеки черные. Обычно
лысая птица производит неприятное впечатление,  словно она поражена какой-то
дурной неизлечимой болезнью,  но  плешивая сорока с  ее  трехцветной головой
выглядела великолепно, как будто носила венец.
     Посидев с  минуту на  лиане,  птица слетела на землю и  стала двигаться
огромными,  очень странными прыжками,  не похожими на птичьи.  Казалось, она
подскакивает в воздух на пружинах. Вот птица исчезла между камнями, потом мы
услышали ее крик.  Почти тотчас с макушки скалы последовал ответ,  и, подняв
голову, мы увидели на ветке вторую сороку, которая осматривала сверху гнезда
на обрыве.  Вдруг она снялась с  ветки и  спустилась по спирали к  одному из
гнезд.   Посидела,   озираясь  по  сторонам,  наклонилась,  чтобы  поправить
сдвинувшийся с  места  корешок не  толще  волоска,  потом прыгнула в  воздух
(иначе не скажешь) и понеслась над косогором в сумрачный лес.  Вторая сорока
вынырнула из-за  камней и  полетела вдогонку.  Вскоре из чащи послышалась их
жалобная перекличка.
     - Эх, - сказал Элиас, вставая и потягиваясь, - ушли.
     - И уже не вернутся? - спросил я, колотя себя по онемевшей ноге.
     - Не вернутся,  сэр. Там в лесу они найдут себе толстый сук и устроятся
спать. А завтра опять прилетят сюда, доделывать гнездо.
     - Что ж, тогда пошли обратно в Эшоби.
     Спуск по  склону горы мы совершили куда быстрее,  чем восхождение.  Под
лесным пологом теперь было настолько темно,  что мы  поминутно спотыкались и
съезжали  на  заду  вниз,  лихорадочно цепляясь  за  корни  и  ветки,  чтобы
притормозить.
     Наконец мы  вышли  на  главную улицу Эшоби,  ободранные,  исцарапанные,
перепачканные землей.  Я был страшно рад, что увидел живого Picathartes, и в
то  же  время  очень огорчен,  так  как  совсем не  надеялся добыть птенцов.
Торчать в  Эшоби не было никакого смысла,  и  я решил,  что завтра мы пойдем
обратно через  лес  в  Мамфе.  Может  быть,  по  дороге нам  удастся поймать
каких-нибудь животных.  В Камеруне один из самых действенных способов ловить
зверей -  выкуривать их из дуплистых деревьев,  а  когда мы шли в  Эшоби,  я
приметил много могучих стволов с дуплами, которые явно стоило исследовать.
     Рано утром мы  уложили свое снаряжение и  отправили носильщиков вперед.
Потом,  не торопясь,  выступил я  с  Бобом в сопровождении Элиаса и еще трех
охотников из Эшоби.
     Первое из подмеченных мной деревьев стояло у самой дороги, в трех милях
от опушки. У этого дерева, высотой около ста пятидесяти футов, большая часть
ствола была полая,  как барабан.  Обкуривать дупло -  дело долгое и сложное,
своего рода искусство.  Прежде чем за него приниматься,  надо выяснить, ждет
ли  вас добыча,  заслуживающая таких усилий.  Если в  самом основании ствола
есть большое отверстие,  выяснить это  сравнительно просто.  Вы  засовываете
внутрь голову и  просите кого-нибудь постучать по  стволу палкой.  И  если в
дупле прячутся животные,  вы,  как только стихнет гул,  услышите беспокойное
движение или  во  всяком  случае догадаетесь о  присутствии зверя  по  ливню
гнилой  трухи.  Убедившись,  что  внутри  кто-то  есть,  возьмите бинокль  и
осмотрите снаружи верхнюю часть ствола,  нет ли там выходов.  Все эти выходы
надо закрыть сетями. Один человек остается наверху, чтобы собирать животных,
которые застрянут в  сетях,  а отверстия в нижней части ствола закупоривают.
Теперь можно разжигать костер.  Это  самое хитрое во  всей  операции.  Дупла
сухие,  как трут,  и надо быть очень осторожным,  не то вспыхнет все дерево.
Первым делом разводите маленький костерок из сухих веточек,  мха и  листьев,
когда же он разгорится, постепенно обкладываете его зелеными листьями, чтобы
не  было  языков пламени,  а  только столб  густого едкого дыма.  Дым  будет
уходить  в  полый  ствол,  как  в  дымоход.  Дальше  могут  случиться  самые
неожиданные вещи,  ведь в дуплах обитает все на свете -  от плюющей кобры до
циветты,  от  летучей мыши до гигантской улитки.  Половина интереса в  том и
заключается, что невозможно предугадать, с чем вы встретитесь.
     Первое выкуривание нельзя было  назвать ошеломляющей удачей.  Всю  нашу
добычу составили несколько подковоносых летучих мышей с  мордочками,  как  у
лепных чудовищ, три гигантские многоножки - этакие отороченные снизу ножками
франкфуртские сосиски - да маленькая серая соня, которая цапнула охотника за
палец и удрала.  Мы собрали сети,  загасили костер и пошли дальше. Следующее
полое дерево было намного выше и толще первого. В основании - огромная щель,
будто  дверь  готической церкви.  Мы  свободно  уместились вчетвером в  этом
темном дупле и стали глядеть вверх и стучать по стволу.  В ответ мы услышали
какую-то  возню,  и  в  глаза нам  посыпалась мелкая труха.  Там вверху явно
что-то есть!  Теперь вопрос, как закрыть верхние выходные отверстия, ведь до
высоты  ста  двадцати  футов  ствол  совершенно  гладкий.  У  нас  было  три
веревочных лестницы.  Мы соединили их вместе, приделали к ним легкую крепкую
веревку,  к  веревке привязали груз и  стали забрасывать ее на верхние ветки
дерева.  Бросали так  долго,  что  даже руки разболелись.  Когда нам наконец
удалось  перекинуть веревку  через  сук,  мы  подтянули  лестницы  кверху  и
закрепили их. Везде, где надо, поместили сети, развели костер и стали ждать,
что получится.
     Обычно приходится ждать минут пять,  чтобы дым проник во все закоулки и
произвел какое-то  действие,  но  в  этот раз все произошло почти мгновенно.
Первыми появились отвратительные на  вид  твари,  так  называемые жгутоногие
скорпионы.  Когда  они  расставят свои  длинные тонкие ноги,  то  становятся
величиной  с  тарелку  и  по  виду  напоминают расплющенного паровым  катком
чудовищного паука толщиной в лист бумаги.  Плоское тело позволяет жгутоногим
скорпионам проникать в  самые узкие щели и неожиданно выскакивать оттуда.  К
тому же они скользят по дереву,  как по льду, развивая невероятную скорость.
Вот это стремительное и бесшумное движение да еще лес ног и делает их такими
отвратительными.   Даже  зная,   что  они  безвредные,  все  равно  невольно
отпрянешь.  Я стоял, прислонившись к дереву, и, когда первый скорпион, вдруг
вынырнув из щели,  побежал по моей голой руке,  у меня,  мягко говоря,  душа
ушла в пятки.
     Не успел я  опомниться,  как остальные обитатели дупла в полном составе
стали  покидать свое  убежище.  Пять  жирных серых  летучих мышей забились в
наших сетях, злобно пища и отчаянно гримасничая. К ним тут же присоединились
две  зеленые  лесные  белки  с  желтовато-коричневыми кольцами вокруг  глаз.
Кувыркаясь в сетях,  они выражали свою ярость резкими криками.  Мы старались
брать их очень осторожно, чтобы они нас не покусали. Далее последовали шесть
крупных серых сонь, две большие зеленоватые крысы с оранжевым носом и задом,
тонкая  зеленая  древесная змея  с  огромными глазами,  которая с  несколько
оскорбленным видом легко скользнула через ячею  сетки и  пропала в  зарослях
прежде,  чем кто-либо сообразил,  как ее поймать.  Стоял невообразимый шум и
гам,  африканцы прыгали в  клубах дыма,  кто-то выкрикивал команды,  которых
никто не выполнял,  кто-то пронзительно кричал,  тряся укушенной рукой,  все
наступали друг  другу  на  ноги  и  упоенно  размахивали мачете  и  палками,
позабыв,  что такое безопасность.  Человек,  которого мы  послали на макушку
дерева,  тоже веселился. Он так лихо орал и прыгал на ветках, что мог каждую
секунду шлепнуться на землю.  У нас слезились глаза,  в легкие проникал дым,
зато мешки и сумки наполнялись копошащимся и прыгающим живым грузом.
     Наконец последние жильцы оставили квартиру,  дым  исчез,  и  можно было
сделать передышку, чтобы выкурить сигарету и осмотреть друг у друга почетные
раны.  В  это  время наш  верхолаз спустил на  длинных веревках два  мешка с
животными.  Не  зная,  что в  мешках,  я  взял их очень осторожно и  спросил
крепыша наверху:
     - Что у тебя в этом мешке?
     - Зверь, маса.
     - Знаю, что зверь. Ты скажи - какой?
     - А!  Откуда мне знать,  как маса их называет.  Ну,  такой вроде крысы,
только с  крыльями.  А еще один зверь с большими-пребольшими глазами,  как у
человека, сэр.
     Меня вдруг охватило сильное волнение.
     - А лапы, как у крысы или как у обезьяны? - крикнул я.
     - Как у обезьяны, сэр.
     - Что это?  -  с  любопытством спросил Боб,  пока я распутывал веревку,
которой был завязан мешок.
     - Я не уверен,  но кажется,  бушбеби... А их тут водится два вида и оба
редкие.
     Прошла  вечность.  Наконец  я  развязал веревку  и  осторожно приоткрыл
мешок.  На  меня  смотрела маленькая,  милая  серая  мордочка с  большущими,
прижатыми к  голове веерами ушей и огромными золотистыми глазами,  в которых
был   такой   ужас,   словно   они   принадлежали  престарелому  привидению,
обнаружившему в темном чулане человека.  У зверька были большие,  похожие на
человеческие руки с длинными, тонкими костлявыми пальцами. На каждом пальце,
кроме указательного,  сидел крохотный плоский ноготок,  чистый, словно после
маникюра.  Указательный палец заканчивался изогнутым когтем, который казался
совсем не к месту на такой руке.
     - Что это за  зверь?  -  спросил Боб.  Глядя на благоговейное выражение
моего лица, он почтительно понизил голос.
     - Это,  -  с восторгом заговорил я,  -  животное, за которым я охотился
каждый раз, когда приезжал в Камерун. Euoticus elegantulus, больше известный
как галаго или бушбеби. Чрезвычайно редкий вид, и если нам удастся доставить
его в Англию, он будет первым экземпляром в Европе.
     - Черт возьми! - Боб явно был поражен.
     Я показал зверька Элиасу.
     - Ты знаешь этого зверя, Элиас?
     - Да, сэр, я его знаю.
     - Мне  очень,  очень нужны такие звери.  Если ты  мне  добудешь еще,  я
заплачу тебе один фунт. Понял?
     - Понял, сэр. Но дело в том, маса, что этот зверь выходит только ночью.
Чтобы ловить его, нужен охотничий фонарь.
     - Ясно,  но  ты во всяком случае скажи всем в  Эшоби,  что я  за такого
плачу один фунт.
     - Ладно, сэр, я им скажу.
     - А  теперь,  -  обратился  я  к  Бобу,  хорошенько завязывая  мешок  с
драгоценным уловом, - скорей пошли в Мамфе, посадим его в подходящую клетку,
чтобы можно было как следует рассмотреть.
     Мы  собрали  все  снаряжение и  проворно зашагали через  лес  в  Мамфе,
поминутно останавливаясь,  чтобы  заглянуть в  мешок и  удостовериться,  что
драгоценному экземпляру есть чем  дышать и  что  он  не  исчез по  мановению
какого-нибудь грозного ю-ю.  Уже за полдень мы достигли Мамфе и  с  громкими
криками ворвались в  дом.  Нам не терпелось похвастаться нашей добычей перед
Джеки и  Софи.  Я осторожно приоткрыл мешок,  галаго высунул оттуда голову и
обозрел каждого из нас по очереди своими глазищами.
     - Какой же он милый, - сказала Джеки.
     - Какой он славный, - подхватила Софи.
     - Да, - гордо отозвался я, - это...
     - Как мы его назовем? - перебила меня Джеки.
     - Надо придумать для него хорошее имя, - сказала Софи.
     - Это чрезвычайно редкий... - снова начал я.
     - Может быть, Пузырь? - предложила Софи.
     - Нет,  какой же это Пузырь?  -  возразила Джеки,  критически обозревая
зверька.
     - Это Euoticus...
     - А может быть, Мечтатель?
     - Еще никто не привозил...
     - Нет, на Мечтателя он тоже не похож.
     - Ни в одном европейском зоопарке...
     - А если Пушок? - спросила Софи.
     Я содрогнулся.
     - Если уж  непременно давать ему  кличку,  назовите его  Пучеглазым,  -
предложил я.
     - Правда! - воскликнула Джеки. - Это подходит.
     - Вот  и  хорошо,  -  продолжал я.  -  Очень рад,  что  крещение прошло
успешно. А как насчет клетки для него?
     - Клетка есть, - ответила Джеки, - об этом не беспокойся.
     Мы пустили зверька в клетку,  и он сел на пол, глядя на нас все с таким
же ужасом.
     - Правда, милый? - твердила Джеки.
     - Крошка! - ворковала Софи.
     Я вздохнул.  Сколько их ни вразумляй,  моя жена и мой секретарь, увидев
что-нибудь  пушистое,  неизменно будут  впадать в  отвратительное сюсюкающее
умиление.
     - Ладно,  - покорно сказал я, - может быть, вы покормите своего крошку?
Тем временем другая крошечка пойдет в комнатку и выпьет глоточек джинчику.


        " * ЧАСТЬ ВТОРАЯ * "
                               СНОВА В БАФУТЕ

                             Письмо с нарочным

     Мой добрый друг!
     Я рад, что ты снова прибыл в Бафут. Я приветствую тебя. Когда отдохнешь
после путешествия, приходи ко мне.
                                                           Твой добрый друг,
                                                                  Фон Бафута


                                Глава третья
                                 Звери Фона

     Вернувшись из  Эшоби,  мы с  Джеки поставили на грузовик клетки с  теми
животными,  которых уже добыли,  и  поехали в  Бафут,  оставив Боба и Софи в
Мамфе,  чтобы они попытались приобрести еще каких-нибудь обитателей влажного
тропического леса, а потом догоняли нас.
     Путь от  Мамфе до  нагорья долог и  утомителен,  но  для меня он  полон
очарования.  Первая часть  дороги проходит через густой лес  в  долине,  где
лежит  Мамфе.  Грузовик,  завывая,  трясся по  красной дороге между могучими
стволами, на которых висели гирлянды лиан. Со звонкими криками носились стаи
птиц-носорогов,  парами летали желтовато-зеленые турако,  их крылья в полете
отливали фуксином.  На стволах деревьев,  лежавших вдоль дороги,  оранжевые,
синие  и  черные  ящерицы  спорили с  карликовыми зимородками из-за  пауков,
саранчи и прочих лакомств,  которые можно было найти среди пурпурных и белых
вьюнов.   На  дне  каждой  лощинки  струился  ручей,   перекрытый  скрипучим
деревянным мостиком. Когда машина форсировала поток, тучи бабочек взлетали с
влажной земли и кружили над капотом.
     Часа  через два  дорога полезла вверх,  на  первых порах чуть  заметно,
делая  широкие петли.  Над  низкой порослью,  будто  чудом  выросшие зеленые
фонтаны, высились громадные древовидные папоротники. Выше лес начал уступать
место клочкам саванны, выжженной солнцем.
     Мало-помалу,  словно мы  сбрасывали толстое зеленое пальто,  лес  начал
уступать место  саванне.  Цветные ящерицы,  захмелев от  солнца,  перебегали
через  дорогу,  стайки  крохотных астрильдов вырывались из  зарослей,  будто
снопы  алых  искр,  и  порхали перед  нами.  Грузовик рычал  и  трясся,  над
радиатором вился пар. Наконец, сделав последнее усилие, машина взобралась на
гребень плато.  Позади остался лес Мамфе,  тысячи оттенков зелени, а впереди
раскинулась саванна и  на сотни миль протянулись горы,  складка за складкой,
до  мглистого горизонта,  золотые,  зеленые,  с  мазками теней  от  облаков,
далекие и  прекрасные в солнечных лучах.  Водитель вывел грузовик на бугор и
круто затормозил,  так  что вихри красной пыли взмыли вверх и  окутали нас и
наше  имущество.   Он   улыбнулся  широкой,   счастливой  улыбкой  человека,
совершившего что-то значительное.
     - Почему мы остановились? - справился я.
     Водитель честно ответил почему и нырнул в высокую траву возле дороги.
     Мы с Джеки выбрались из раскаленной кабины и пошли посмотреть, как себя
чувствуют в  кузове  наши  животные.  Важно  восседавший на  брезенте  Филип
повернул к  нам красное от  пыли лицо.  Когда мы  отправлялись в  путь,  его
фетровая шляпа была нежного жемчужного цвета,  теперь и  она покраснела.  Он
оглушительно чихнул  в  зеленый  носовой платок  и  укоризненно посмотрел на
меня.
     - Очень много пыли,  сэр,  - проревел он на тот случай, если я этого не
заметил.
     Но так как мы с Джеки у себя в кабине запылились ничуть не меньше,  мне
было трудно ему сочувствовать.
     - Как поживают звери? - спросил я.
     - Хорошо, сэр. Только эта лесная свинья, сэр, слишком уж злая.
     - А что она сделала?
     - Она украла мою подушку, - возмущенно доложил Филип.
     Я заглянул в клетку Тикки, черноногой мангусты. Она и впрямь не скучала
в пути:  просунув лапу между прутьями, потихоньку втащила в клетку маленькую
подушку, которая составляла часть постели нашего повара. И теперь окруженная
сугробами перьев важно  сидела на  остатках подушки,  явно  очень  довольная
собой.
     - Ничего, - утешил я повара, - я куплю тебе новую. А ты присматривай за
остальными своими вещами, не то она их тоже украдет.
     - Хорошо,  сэр,  я присмотрю,  - ответил Филип, бросая хмурый взгляд на
облепленную перьями Тикки.
     И  мы  покатили дальше через  зеленую,  золотистую и  белую саванну под
синим  небом  с  тонкими прожилками ссученных ветром белых  облаков -  будто
легкие клочья овечьей шерсти плыли у нас над головой.  Казалось,  здесь надо
всем  потрудился  ветер.   Могучие  обнажения  серых  скал  он  превратил  в
причудливейшие изваяния,  высокую  траву  -  в  застывшие  волны,  маленькие
деревья согнул и  искорежил.  Все вокруг трепетало и пело в лад ветру,  а он
тихо  посвистывал в  траве,  заставлял деревца  взвизгивать и  потрескивать,
трубил и гикал среди высоких скал.
     Мы продолжали путь к Бафуту.  К концу дня небо стало бледно-золотистым,
потом солнце ушло за  дальние горы,  и  весь мир окутался прохладным зеленым
сумраком.  Уже  в  потемках грузовик с  ревом  обогнул  последний поворот  и
остановился в центре Бафута,  возле усадьбы Фона.  Слева простирался широкий
двор,  дальше сгрудились домишки жен  и  детей Фона.  Над  ними  возвышалась
большая хижина, в которой покоился дух его отца и множество других, не столь
важных духов. Казалось, что на нефритовом ночном небе вздымается чудовищный,
потемневший от  времени улей.  На  пригорке справа от  дороги стоял рестхауз
Фона,  что-то  вроде  двухэтажной  итальянской виллы  из  камня  с  опрятной
черепичной крышей.  Он  смахивал на  ящик  для  обуви.  Вдоль обоих этажей -
широкие веранды, увитые бугенвиллеями с розовыми и кирпичными цветками.
     Мы  выбрались  из  машины  и  проследили за  выгрузкой  животных  и  их
размещением  на  веранде  второго  этажа.   Потом  сгрузили  и   убрали  все
снаряжение.  Пока  мы  пытались кое-как  смыть с  себя  красную пыль,  Филип
схватил  остатки  своей  постели,  ящик  с  кухонной утварью и  продуктами и
зашагал к  кухне  твердо  и  решительно,  будто  патруль,  которому поручено
подавить небольшой,  но досадный бунт. Когда мы кончили кормить животных, он
появился вновь и  принес удивительно вкусный ужин.  После еды все повалились
на кровати и уснули как убитые.
     На  следующее утро,  едва  занялась заря,  мы  по  холодку  отправились
засвидетельствовать почтение нашему хозяину - Фону. Миновали широчен