м,  дескать, измоталась (и
это была чистейшая правда). Затем - отпустить подсобников, объявив, что мсье
Альбер-Анри  Перигор  страдает  сильной  головной болью  и  вынужден лечь  в
постель. Ни в коем случае, продолжал я, не пускать никого в столовую.
     Приведя его в  надлежащий вид -  в  припадке горя он бросил на пол свой
поварской  колпак  и  топтал  его  ногами,  потом  метнул  в  стену  бутылку
превосходного вина,  так  что брызги украсили его облачение,  -  я  отправил
Морсо на  кухню.  После чего  вытащил тело Альбера из  столовой и  спустил в
холодный подвал,  где хранились наши вина, мясо и птица. Поднявшись обратно,
я  убедился,  что  Морсо выполнил все  мои  предписания и  у  нас есть время
поразмыслить над тем, как действовать дальше. Морсо был в ужасном состоянии,
и я видел, что он совсем сломается, если не занять его чем-нибудь. Откупорив
шампанское,  я заставил его выпить бокал-другой. Возбужденный до предела, он
быстро захмелел и несколько остыл.  Мы сидели,  мсье, точно два преступника,
прикидывая,  как лучше избавиться от покойника весом больше ста килограммов.
Заверяю вас,  дискуссия была жуткая. Морсо настаивал на том, чтобы дождаться
темноты и  на двуколке,  запряженной пони,  отвезти тело в рощу в нескольких
километрах от селения.  Я возражал,  что тело может быть обнаружено,  а люди
знают, что Альбер-Анри жил в гостинице, и станут задаваться вопросом, как он
мог  очутиться вдали  от  нее.  Тотчас на  Морсо падет подозрение.  Неужели,
вопрошал я,  его  устраивает,  чтобы по  всей стране говорили о  нем  как  о
поваре,  который своей  стряпней убил  человека "от  "Мишлена"?  Морсо опять
разрыдался и заявил,  что в таком случае он покончит с собой. Я ответил, что
нам  следует поработать мозгами и  придумать способ отделаться от  тела так,
чтобы не было никаких подозрений.  Дескать,  мой дядюшка неженат и  знакомых
его можно сосчитать по пальцам одной руки,  так что его исчезновение вряд ли
кого встревожит.  И  это была чистейшая правда,  ибо у  Альбера-Анри в самом
деле было мало знакомых по причине его ненадежности.  Я  знал,  что в Париже
отсутствие Альбера вызовет скорее радость,  нежели тревогу. Излагать все это
Морсо я не мог и,  чтобы как-то его успокоить,  предложил и впрямь дождаться
темноты,  а я за это время что-нибудь придумаю.  Хотя клянусь вам,  мсье,  я
совсем не представлял себе, что делать.
     Вошел официант и доложил, что мой заказ готов.
     - Отлично,  отлично,  -  сказал хозяин "Ле  Пти  Шансон",  -  не  будем
мешкать. Разрешите, мсье, пригласить вас в столовую.
     Он встал, я последовал за ним, и мы вошли в маленькую удобную столовую.
Хозяин пододвинул мне стул, официант принес гренки и блюдо с паштетом.
     Меня вдруг осенило.
     - Скажите,  -  обратился я к хозяину,  -  этот паштет "Памяти покойного
Альбера-Анри Перигора"... назван так в честь вашего друга?
     - Разумеется, мсье. Я просто обязан был сделать хоть это.
     Отделив ножом  кусок паштета,  я  намазал им  гренок и  засунул в  рот.
Паштет был нежнейший.
     - Великолепно,  -  сказал я.  -  Чудесный паштет.  Ваш друг был бы горд
таким тезкой.
     - Благодарю, мсье, - поклонился хозяин.
     - Однако погодите, вы ведь не досказали мне свою историю. Так нельзя...
Что же вы все-таки сделали с телом?
     Старик  посмотрел на  меня,  колеблясь,  следует ли  раскрывать секрет.
Наконец ответил со вздохом:
     - Мсье,  мы  сделали единственное,  что  было  в  наших возможностях...
единственное, что сам Альбер-Анри пожелал бы, если бы это зависело от него.
     - Что именно? - не совсем разумно допытывался я.
     - Мы приготовили паштет из моего друга, мсье. И по странной случайности
именно за  этот паштет мы были удостоены звездочки в  "Справочнике Мишлена",
чему тем не менее, были очень рады. Приятного аппетита, мсье.
     Он повернулся, посмеиваясь, и удалился на кухню.


        "ПЕРЕХОД"

     Мои друзья Поль и  Марджери Гленхэм -  неудавшиеся художники,  а  может
быть,  во  имя милосердия лучше назвать их непреуспевающими.  Впрочем,  даже
неудачи доставляют им  больше  удовольствия,  чем  большинству преуспевающих
художников успех. А потому с ними приятно общаться, и в этом одна из причин,
почему я,  приезжая во Францию,  охотно останавливаюсь у них.  Их обветшалый
дом в Провансе -  средоточие беспорядка:  мешки с картофелем,  пучки сушеных
трав,  плети чеснока и горы сухой кукурузы чередуются с кипами незавершенных
акварелей и  грудами  страховидных полотен Марджери вперемешку со  странными
неандертальскими скульптурами Поля.  Среди этого подобия деревенской ярмарки
бродят коты всех пород и мастей и вереницы собак -  от ирландского волкодава
ростом  с  теленка до  старого английского бульдога с  голосом Стефенсоновой
"Ракеты".  Все стены украшены клетками -  обителью канареек,  которые ретиво
распевают чуть не круглые сутки,  мешая людям разговаривать.  Словом, в доме
царит теплая, дружеская, какофоническая, чрезвычайно приятная атмосфера.
     В  тот  день я  приехал под вечер усталый после долгого путешествия,  и
Поль  тотчас  взялся приводить меня  в  норму  при  помощи горячего бренди и
гигантского лимона. Мне посчастливилось вовремя очутиться под их кровом, ибо
последние полчаса летнее  небо  над  Провансом было  застлано тяжелой черной
пеленой грозовых туч,  и гром отдавался среди скал так,  будто по деревянной
лестнице катились миллионы камней.  Только я  юркнул в  теплую шумную кухню,
наполненную соблазнительными запахами стряпни Марджери, как хлынул проливной
дождь.  Дробь капель о  черепичную крышу вместе с ударами грома,  от которых
содрогалось даже  прочное  каменное строение,  пробудил дух  соперничества у
канареек,  и они принялись петь все разом.  В жизни не припомню такой шумной
грозы.
     - Еще кружечку, дружище? - справился Поль с надеждой в голосе.
     - Нет-нет!  - перекричала Марджери канареечные трели и гул дождя. - Еда
готова,  холодная будет уже  не  такая вкусная.  Поль,  неси  вино.  Джерри,
дорогой, садись за стол.
     - Вино,  вино,  даешь вино!  У меня припасено для тебя нечто особенное,
дружище. - С этими словами Поль спустился в погреб, чтобы тут же вернуться с
охапкой бутылок,  которые он  благоговейно поставил на  стол  предо мной.  -
Гигонда -  мое личное открытие,  бронтозаврова кровь,  дружище,  поверь мне,
прямо из  вен  доисторического чудовища.  Очень славно пойдет с  трюфелями и
индейкой, приготовленными Марджери.
     Откупорив одну  бутылку,  он  щедрой рукой налил темно-красного вина  в
объемистый бокал.  Поль был  прав.  Вино красным бархатом легло на  язык,  а
дойдя до горла, вызвало настоящий фейерверк в мозгу.
     - Ну как,  здорово?  - осведомился Поль, изучая мое лицо. - Я обнаружил
его в маленьком погребке в районе Карпентрас.  Стояла дьявольская жара,  а в
погребке было так прохладно,  так уютно, что я сам не заметил, как выдул две
бутылки.  Не вино,  а чистый соблазн. Разумеется, стоило мне выйти на солнце
опять, как меня будто кувалдой огрели. Пришлось Марджери сесть за руль.
     - Мне было так стыдно за него,  -  сказала Марджери,  ставя передо мной
тарелку с трюфелем величиной с персик, запеченным в тонкую, хрусткую корочку
теста.  - Он заплатил за вино хозяину, поклонился и... упал ничком на землю.
Пришлось хозяину с сыном вдвоем заталкивать его в машину. Ужасная картина.
     - Ерунда,  -  возразил Поль. - Хозяин был счастлив. Лучшего рейтинга он
не мог пожелать.
     - Это тебе так кажется,  -  возразила Марджери.  -  Ладно, Джерри, ешь,
пока не остыло.
     Разрезав золотистый шарик, я ощутил запах трюфеля, тонкий аромат сырого
леса, соединивший в себе запахи миллионов тлеющих листьев. С красным вином в
придачу  трапеза была  просто  божественной.  Мы  молча  принялись уписывать
трюфели,   слушая  дробный  стук   дождя  по   черепице,   раскаты  грома  и
экстатические трели канареек.  Бульдог, невесть почему с ходу проникшийся ко
мне глубокой симпатией,  сидел подле моего стула и не сводил с меня выпуклых
коричневых глаз, тихо посапывая.
     - Великолепно,   Марджери,   -  произнес  я,  когда  последний  кусочек
хрустящей корки растаял снежинкой на  моем  языке.  -  Право же,  при  твоем
кулинарном искусстве и  чутье Поля на  вина,  открой вы ресторанчик,  в  два
счета заслужили бы три звездочки у "Мишлена".
     - Спасибо,  дорогой,  -  отозвалась Марджери,  потягивая вино,  -  но я
предпочитаю готовить для узкого круга гурманов, чем для толпы обжор.
     - Она права,  тут ничего не  возразишь,  -  подхватил Поль,  не уставая
наполнять наши бокалы.
     Сильнейший раскат грома  прямо  над  крышей прервал нашу  беседу,  даже
канарейки на  минуту смолкли,  устрашенные такой  мощью.  Когда  гром  стих,
Марджери указала вилкой на супруга.
     - Не забудь показать Джерри эту штуковину.
     - Штуковину? - не понял Поль. - Какую еще штуковину?
     - Ты знаешь,  -  нетерпеливо сказала Марджери,  - эту твою штуковину...
твою рукопись... самое подходящее чтение для него в такую ночь.
     - А,  рукопись... конечно! - горячо произнес Поль. - В самом деле, ночь
весьма подходящая.
     - Отказываюсь,  -  возразил я.  -  Хватит с меня вашей живописи и ваших
скульптур.  Будь  я  проклят,  если  еще  соглашусь читать ваши литературные
потуги.
     - Ты темный человек, - добродушно молвила Марджери. - К тому же автор -
не Поль, а кто-то другой.
     - По-моему,  после такого пренебрежительного отзыва о моем искусстве он
не заслуживает того,  чтобы ему доверили эту рукопись,  - сказал Поль. - Она
слишком хороша.
     - Но что это за рукопись? - спросил я.
     - Очень своеобразное произведение,  я обнаружил его... - начал Поль, но
Марджери перебила его:
     - Не  вздумай пересказывать,  пусть сам прочтет.  Лично мне потом долго
снились кошмары.
     Пока  Марджери  раздавала порции  индейки,  окутанные плотным  облачком
аромата трав и чеснока,  Поль прошел в угол кухни, где между двумя мешками с
картофелем и бочонком вина громоздилась,  будто развалины замка, груда книг.
Порывшись  в   ней,   он  торжествующе  выпрямился,   держа  в  руке  сильно
потрепанную, толстую красную тетрадь, и вернулся к столу со своей добычей.
     - Вот!  -  удовлетворенно выдохнул он.  -  Когда  я  прочел это,  сразу
подумал о тебе. Нашел среди купленных мною книг из личной библиотеки старого
доктора Лепитра, бывшего одно время тюремным врачом в Марселе. До сих пор не
пойму - мистификация это или правда.
     Открыв тетрадь, я увидел на внутренней стороне обложки черный экслибрис
- три кипариса и  солнечные часы над выведенными готическим шрифтом словами:
"Экс Либрас Лепитр". Страницы были исписаны дивным калиграфическим почерком;
выцветшие чернила приобрели ржаво-коричневый оттенок.
     - Лучше бы я тогда дождалась утра,  прежде чем читать,  -  произнесла с
содроганием Марджери.
     - Там что-нибудь о привидениях? - спросил я.
     - Нет,  -  неуверенно ответил Поль.  -  Во всяком случае,  не совсем. К
сожалению,  старик Лепитр умер,  так  что  мне не  довелось расспросить его.
Очень странная история.  Но,  зная  твой  интерес ко  всему оккультному,  ко
всяким ночным стукам,  я  сразу  подумал о  тебе.  Прочти и  скажи,  что  ты
думаешь.  Если  хочешь,  можешь  оставить рукопись себе.  Во  всяком случае,
развлечешься.
     - Вот  уж  никак не  назвала бы  это чтение развлечением,  -  возразила
Марджери. - Жуткая история.
     Несколько часов спустя,  вдоволь насытившись вкусными блюдами и  добрым
вином,  я вооружился огромной, тщательно заправленной золотистой керосиновой
лампой,  излучающей бледно-желтый свет,  и поднялся в гостевую комнату,  где
меня ожидала широченная перина.  Бульдог последовал за мной и следил,  шумно
дыша, как я раздеваюсь, укладываюсь спать. Сам он расположился на полу подле
кровати,  не сводя с меня преданных глаз.  Гроза не унималась, раскаты грома
следовали один за другим,  время от времени комнату озаряли яркие молнии.  Я
поправил фитиль,  пододвинул поближе лампу на тумбочке, взял красную тетрадь
и  приступил к  чтению,  удобно сидя с  подушками за  спиной.  Повествование
начиналось сразу, без каких-либо предисловий.


     "16 марта 1901 года, Марсель.
     Впереди целая ночь,  и  поскольку мне ясно,  что при всем желании я все
равно не  усну,  то  решил попытаться подробно описать случившееся со  мной.
Боюсь, от этого моя история не станет выглядеть более правдоподобно, но надо
же чем-то себя занять, пока не наступит рассвет, неся мне облегчение.
     Для начала должен сообщить кое-что о себе и своих отношениях с Гидеоном
де  Тейдре Вильрэем,  чтобы  читателю (буде  такой  найдется) стало понятно,
почему я очутился среди зимы во Франции,  притом в самой глуши. Я букинист и
позволю назвать себя  истинным профессионалом.  Хотя  теперь вернее сказать,
был  таковым.  Один из  моих коллег -  надеюсь,  скорее по-дружески,  чем из
ревности -  даже назвал меня однажды "литературной ищейкой";  что ж, я готов
признать меткость этого  забавного сравнения.  Через мои  руки  прошло свыше
сотни личных библиотек,  и мне довелось сделать немало важных открытий. Так,
я  обнаружил  оригинальную рукопись  Готтенштайна,  редкое  иллюстрированное
издание Библии,  которое иные  сравнивают с  "Книгой Келлза";  в  невзрачном
деревенском доме в  Мидленде я откопал пять неизвестных прежде стихотворений
Блейка.  Были и  не  столь значительные,  но все равно интересные открытия -
такие,  как  найденный среди игрушек и  моющихся книжек в  детской комнате в
доме одного священника в Шропшире подписной экземпляр первого издания "Алисы
в   Стране   чудес"  или   дарственный  экземпляр  "Португальских  сонетов",
подписанный Робертом и Элизабет Браунинг,  с шестистрочным стихотворением на
форзаце.  Чтобы находить такие книги в самых неожиданных местах,  необходимо
обладать чем-то  вроде дара лозоходца.  Приобрести такую способность нельзя,
но если вы ею наделены,  можно постоянной практикой отточить ее. В свободное
время я также каталогизировал небольшие важные книжные фонды, поскольку само
общение с книгами доставляло мне великое удовольствие.  Библиотечная тишина,
осязание и запах книг для меня все равно что для гурмана вкус и состав пищи.
Это может показаться фантастикой,  но,  стоя в  библиотеке,  я  словно слышу
тысячи голосов, как если бы меня окружал огромный хор, в чьем пении я черпаю
познания и красоту. Естественно, моя профессия свела меня с Гидеоном в залах
аукционной фирмы Сотсбис.  В одном доме в Сассексе я обнаружил маленькую, но
чрезвычайно интересную коллекцию  первых  изданий,  и  мне  захотелось лично
убедиться,  сколько можно выручить за  такое собрание.  Пока  шли  торги,  я
поймал себя на  не  совсем приятном ощущении,  что за мной кто-то следит.  Я
обернулся, но все глаза были как будто направлены только на аукциониста. Тем
не  менее  с  каждой минутой мое  беспокойство росло.  Возможно,  это  будет
слишком сильно сказано,  однако я  не  сомневался,  что  кто-то  внимательно
изучает меня.  Но вот покупатели и зрители чуть расступились, и я увидел его
- мужчину среднего роста с  привлекательным,  хотя  и  несколько одутловатым
лицом,  большими проницательными черными глазами и шапкой кудрявых, довольно
длинных волос.  На  нем  было  хорошего покроя  темное пальто с  каракулевым
воротником,   руки   в   элегантных  перчатках  держали  каталог  предметов,
выставленных на аукцион,  и черную широкополую велюровую шляпу.  Пристальный
взгляд блестящих цыганистых глаз был устремлен на меня, но, заметив, что и я
смотрю  на  него,  он  моргнул,  чуть  улыбнулся и  кивнул головой,  как  бы
извиняясь  за  то,  что  так  таращился  на  меня.  После  чего  повернулся,
протиснулся сквозь толпу и пропал из виду.
     Не  знаю почему,  но это пристальное разглядывание незнакомым человеком
привело меня в замешательство до такой степени, что я уже не так внимательно
следил за  торгами,  отметил только,  что выручил за предметы,  выставленные
мной на продажу,  больше, чем ожидал. Как только кончились торги, я выбрался
из зала и вышел на улицу.
     Был холодный,  сырой февральский день,  и от запаха дыма - предвестника
смога - у меня першило в горле. Похоже было, что вот-вот начнется дождь, и я
остановил кеб.  В  моем владении был унаследованный от  матери высокий узкий
дом на Смит-стрит,  в  непосредственной близости от Кингз-роуд.  Меня вполне
устраивало это жилище;  не самый фешенебельный район,  но дом был достаточно
вместителен для  такого холостяка,  как я,  со  всеми моими книгами.  Ибо за
многие годы я  собрал отличную небольшую коллекцию книг на интересующие меня
темы:    индейское   искусство,   особенно   миниатюры,   некоторые   ранние
"Естественные Истории",  кое-какие редкие издания,  посвященные оккультизму,
несколько томов  о  растениях и  знаменитых садах,  хорошее  собрание первых
изданий современных романистов.  Мой  дом был обставлен просто,  но  удобно;
хотя я небогат,  но мог позволить себе не слишком скупиться,  держал хороший
стол, в погребе было немало марочных вин.
     Отпустив кеб и  поднимаясь по ступенькам к входной двери моего дома,  я
обратил внимание,  что на город,  как и следовало ожидать,  спускается едкий
туман.  Дальний конец улицы уже почти не был виден, и я радовался, что успел
добраться до  дома.  Моя домоправительница,  миссис Мэннинг,  позаботилась о
том,  чтобы в  маленькой гостиной весело пылал огонь в камине,  рядом с моим
любимым креслом положила,  как  обычно,  домашние туфли (какой же  отдых без
домашних туфель?)  и расставила на столике все необходимое для приготовления
горячего пунша. Я снял пальто и шляпу и переобулся.
     В  это время из кухни внизу вышла миссис Мэннинг и спросила,  нельзя ли
ей  ввиду  сгущающегося тумана сегодня уйти  домой пораньше.  Сообщила,  что
приготовила для меня суп,  бифштекс,  запеканку с  почками и яблочный пирог,
остается только их подогреть.  Я ответил,  что ничего не имею против; мне не
раз доводилось обходиться без посторонних услуг.
     - К вам тут недавно заходил один джентльмен, - сказала миссис Мэннинг.
     - Джентльмен?  Он назвался?  -  спросил я,  удивленный тем,  что кто-то
надумал посетить меня в такую погоду.
     - Нет, - ответила она, - он не назвался. Сказал только, что еще зайдет.
     Как раз тогда я  был занят каталогизацией книг в  одном доме,  а потому
решил,  что визит неназвавшегося джентльмена был связан с  этим делом.  И не
стал  больше  размышлять над  этой  загадкой.  Тут  снова  показалась миссис
Мэннинг,  одетая для выхода в  город,  я  проводил ее до дверей и  тщательно
запер их,  после чего вернулся к  своему пуншу и  пылающему камину.  Мой кот
Нептун  спустился из  кабинета  наверху,  где  стояла  его  уютная  корзина,
приветственно мяукнул  и  грациозно  прыгнул  мне  на  колени.  Потоптавшись
передними лапами  с  выпущенными когтями,  он  удобно  улегся  и  задремал с
громким мурлыканьем,  напоминающим жужжание роя  пчел  в  пустом  черепашьем
панцире. Убаюканный этой музыкой, каминным жаром и пуншем, я тоже погрузился
в сон.
     Должно быть, я крепко спал, потому что проснулся вдруг, не понимая, что
меня разбудило.  Нептун на моих коленях встал, потянулся и зевнул, предвидя,
что покою его приходит конец. Я прислушался - тишина. Только решил было, что
мой  сон  потревожен движением угля на  каминной решетке,  как снизу донесся
властный стук в дверь. Я спустился по лестнице, приводя себя в порядок после
сна, поправляя воротничок и галстук и приглаживая непокорную шевелюру.
     Включив свет в прихожей,  я отпер дверь и распахнул ее. В дом вторглись
пряди  густого  тумана,  а  на  крыльце  перед  дверью  стоял  тот  странный
цыганистого  вида  мужчина,  что  так  пристально  разглядывал меня  в  зале
Сотсбис.  Теперь на  нем  были хорошо скроенный вечерний костюм и  накидка с
красной  шелковой  подкладкой.  На  голове  -  цилиндр,  покрытый блестящими
капельками  в