я
укрылась под листом красивая, алая с черным, бабочка; когда же ливень достиг
такой силы,  что лист начал  сгибаться и качаться,  она  сделала  неразумную
попытку  вылететь и поискать  более надежное  убежище  и тут же была прибита
струями ливня к земле. Прежде чем я смог спасти ее, капли дождя вмазали ее в
почву. Когда  такие капли  бьют по голове и лицу, это довольно ощутимо.  Шум
воды, стекающей с  пальмовых  листьев,  напоминал шум гигантского  водопада.
Дорога  в  считанные  секунды превратилась в полосу  жидкой  грязи,  изменив
окраску с цвета  розовой карамели на почти алый; с крыши из рифленого железа
сыпались  капли  размером  с  алмазы  в двадцать  девять  карат,  но гораздо
красивее. Температура упала  до десяти  градусов  Цельсия. Вдруг  неожиданно
облака  милостиво очистили небо, солнце  застенчиво  выглянуло, и от каждого
предмета повалил пар, как из чайника.
     Этим вечером  Ли накормила Верити согласно разработанной нами необычной
диете. Во-первых, в меню были включены личинки  жуков длиной в три  дюйма  и
весом почти в унцию каждая. Они были чем-то похожи  на дородных пожилых леди
в  ночных халатах  из бледного шелка и, вероятно,  могли  бы  превратиться в
больших жуков, подобных тем, что нам доводилось видеть,- каждый  размером со
спичечную коробку, с коричневым и черным отливом, будто  отлакированный, и с
огромным, как у носорога, рогом на голове. Впрочем,  Верити оказался начисто
лишенным  воображения и  набросился на угощение с таким энтузиазмом, с каким
ребенок накидывается на стаканчик мороженого. Излюбленным блюдом Верити были
также хлебные шарики, намазанные  сырым яйцом и  медом. Кроме  того, чтобы у
него  не слишком-то росли  зубы,  мы давали ему палки сахарного тростника, а
иногда  и кокос. Словом, на  этой диете  наш  питомец  жил как  у  Христа за
пазухой и в несколько дней приучился брать пищу из рук Ли.
     * * *
     Когда  мы  вернулись с места будущего лагеря, Жулиан сказал, что  хочет
выйти на ночную охоту, чтобы  своими глазами убедиться,  стоит ли  возлагать
такие  надежды на  район вокруг Антанамбаобе. Мы  отпустили его, уповая, что
поутру он расскажет о  самом крупном  из известных науке скоплений ай-ай как
раз в том месте, где мы заложили  лагерь;  правда, были  некоторые сомнения.
Штука  в  том,  что  ай-ай как  цыгане:  нынче здесь,  а завтра там.  Найдут
подходящую ферму, устроят  набег и, насытившись, соорудят гнездо для спанья.
Гнезда же представляют  собой объемистые  сооружения  из  листьев и ползучих
растений с мягкой подстилкой  внутри. В таких "коттеджах" они  днем спят,  а
ночью, словно пираты,  отправляются на поиски другой фермы для разграбления.
Таким  образом, добыть  ай-ай можно, только застигнув его в гнезде в дневное
время. На нашу беду,  сходные по внешнему  виду  и  размерам  гнезда строили
местные крысы, и определить, кому принадлежит гнездо, можно было,  слазив на
самую верхотуру. Но взбираться  на высоту  пятидесяти  -  шестидесяти  футов
(дело  само  по себе  рискованное)  только  ради того, чтобы убедиться,  что
гнездо принадлежит крысе,- занятие крайне раздражающее, не говоря уже о том,
что и бесполезная трата времени. Судя по всему (хотя мы и не были совершенно
уверены), ай-ай строили себе  гнезда, спали там, а на следующий день строили
гнездо  на  новом  месте.  Следовательно, даже  если ты  с  таким  трудом  и
добирался  до  гнезда, всегда  был риск обнаружить  его  пустым.  Еще  одним
удручающим фактором  служило  то, что  приехали мы,  как  полагали, в разгар
сезона размножения, но поскольку знания наши  об ай-ай были скудны, нам было
неизвестно, остается ли самка в том же гнезде после рождения детеныша,  пока
он не  станет  достаточно большим, чтобы следовать за нею, или же продолжает
прежний  кочевой  образ жизни,  строя каждый день новое гнездо  и таская  за
собой беспомощного несмышленыша.
     Приходилось  жалеть о том, что мы так  мало знаем  об  этом невероятном
животном.  (А впрочем,  много  ли  мы  знаем  о  большинстве  других  Божьих
созданий?!) И все же у нас появилась надежда. Пару лет назад удалось поймать
несколько  особей ай-ай (считавшихся тогда вообще последними) и перевезти их
на остров Нуси-Мангабе,  где был  устроен заповедник. Там для этих  животных
оказался  рай земной,  и  туда прибыла  доблестная  леди  по  имени Элеонора
Стирлинг. Она уже  два года  изучает живущих на этом острове ай-ай, и, когда
наконец опубликует  свою докторскую диссертацию, посвященную  этим животным,
мы надеемся, что большинство их секретов перестанут быть секретами.
     На следующее утро возвратился беззаботный Жулиан и  с радостной улыбкой
сообщил,  что  его  миссия   кончилась  ничем.  Хотя  новость   не   явилась
неожиданной,  она  все-таки покоробила нас,  и  члены экспедиции  в  угрюмом
настроении отправились посмотреть, как идут дела на стройплощадке.  Впрочем,
то, что  мы  там увидели,  несколько придало  нам  бодрости. Работы на  всех
заказанных объектах шли  полным ходом - чудо, какое вряд ли еще где увидишь.
Гигантские стволы бамбука,  каждый с блюдечко  в диаметре, зеленые и желтые,
как  старая  слоновая кость, с черными  штрихами, будто нанесенными  кистью,
срезались  на  противоположном берегу реки и сплавлялись к месту  стройки. В
связках они  выглядели как  огромные леденцы.  Что и говорить, бамбук вообще
одно из самых удивительных и полезных творений природы. Срежьте одно  только
звено, примерно в три фута длиной,  удалите один конец - и вот вам прочный и
изящный сосуд: хотите - называйте кувшином, хотите - вазой.  Разрежьте звено
пополам и удалите лишнее - и вот вам две отличные чаши; разрежьте в  длину -
вот вам большая пепельница,  а если  угодно,  карандашница, закладочница или
что хотите.
     Мы осмотрели место, где  сооружались  кухня  и жилые помещения.  Работы
здесь  начались  в  первую  очередь,  и мы пленились этим зрелищем.  Сначала
лопатами выкапывались  ямы  для  установки  столбов.  Вообще  же лопата была
единственным применявшимся на  этой  стройке инструментом,  если не  считать
мачете. Этот последний  - родня абордажной сабли, паранга, кри и  ятагана, а
также  старший  брат опасной бритвы  - в руках умелого  воина  или работника
становится едва ли не частью его тела, продолжением его руки. Он может легко
отрубить человеческую руку или  расколоть надвое  череп, а может и разрезать
надвое травинку.
     Скорость  и  аккуратность, с  которой  местные  жители  работали  этими
смертоносными  орудиями,  казалась невероятной. Следующим шагом за рытьем ям
являлась установка опорных столбов из бамбука, которые  сначала очищались от
листьев и мелких веток. А вот  за этим процессом нужен был  глаз да глаз: мы
опасались,  что малорослые мальгаши построят такой дом, в котором поместятся
разве что семь Белоснежкиных гномов,- ходить,  постоянно  стукаясь головой о
потолок, как в елизаветинском  коттедже,  нам совсем не  хотелось. Определив
высоту конструкции, верхний  конец бамбука расщепляли надвое, в виде римской
цифры  пять,   устанавливали  в  яму  и   засыпали,   а   землю   хорошенько
утрамбовывали.  Между тем другие  рабочие тщательно  сдирали прочную  кору с
гигантского бамбука  -  из  нее делалась  надежная  веревка  для  связывания
потолочных  балок. Как только балки водрузили,  началась заготовка пальмовых
листьев для крыши. Пальмовый лист  надрезался вдоль, чтобы  его  можно  было
сложить, как палатку. Потом, укладывали поверх балок и закрепляли на месте.
     К обеду была готова базовая структура и половина крыши. Скорость работы
представлялась  немыслимой. Когда мы  вернулись с  обеда,  конструкция  была
готова полностью.  Ко  времени  же чаепития были  установлены и палатки.  Мы
разместили свою  под  хлебным  деревом,  телевизионщики  же  поставили  свои
роскошные зеленые палатки в ряд, как в военном лагере,  а Фрэнк воздвиг свой
расписанный оранжевыми и белыми полосами шатер прямо на песчаном берегу. Это
совершенно испортило вид из нашей палатки,  но кто мы такие, чтобы спорить с
директором?  Теперь  осталась  самая  малость   -  "кабинеты  задумчивости",
мусорная  яма и  прочие  подобные  мелочи.  Мы  выгрузили  наше разномастное
оборудование и покидали в только что  возведенный дом для сортировки. Что же
касается обитателей самой деревни,  то  настроение у них было такое, будто к
ним приехал цирк.
     Пока в лихорадочном темпе велись работы, на холме чуть выше лагеря, где
строился  домик для животных, собралась, кажется, вся детвора  Антанамбаобе.
Осмелев, они спустились и обступили нас плотным кольцом человек в двенадцать
толщиной.  Здешние дети, правда,  спокойны и послушны, но  по мере  того как
распространялась  весть  о нашем  появлении, детей  сбегалось  все больше  и
больше  и кольцо становилось все теснее и теснее. Даже при самом отличном их
поведении нам становилось все труднее сортировать  поклажу и обустраиваться.
Кроме того,  из-за  присутствия  такой  массы  человеческих  тел температура
поднялась на целых пять градусов.
     Детей,  конечно,  можно было  понять -  в  их  глазах  мы  были  чем-то
совершенно  не  от  мира  сего.  Даже  пришельцы с  летающей  тарелки и  те,
наверное,  не  произвели бы такого впечатления. Мы были  одновременно цирком
Барнума  и Бейли,  выступлением  лорд-мэра,  сменой  караула у  королевского
дворца и  фестивалем  диснеевских  фильмов, вместе взятыми.  Было  интересно
вглядываться  в  их  изумленные лица, пытливые глаза,  следившие  за нами  с
жадностью телемана, которого  часами  не оттащишь  от голубого  экрана. Наше
непостижимое оборудование было  в их глазах примерно тем же, чем для  нашего
брата  является  оснащение  агента-007.  Только  когда мы  начали  доставать
понятные  для них вещи -  одежду, ламба,  банки сардин и  тушенку, блестящие
золотистые бутылки растительного масла, рис и  печенье, по их рядам пронесся
шепот:  мол, эти вещи  нам знакомы. Дети следили  за каждым нашим движением,
точно  детективы  из Скотланд-Ярда. От  их сияющих глаз, похожих на  тутовые
ягоды, не  ускользнуло  ничто  -  и все  это  конечно  же  будет  рассказано
родителям  сегодня  же  вечером.  В  свою очередь, я сам наблюдал за детьми,
порой невзначай наступая им на ноги.
     - По правде, я не хотел бы лишать  этих детишек удовольствия,- сказал я
Ли.-  Это явно самое большое  событие в их коротких жизнях. Но  лучше будет,
если они  отойдут на  несколько шагов, а то  мы тут задохнемся.  А еще лучше
будет, если  они  сейчас  отправятся по домам, а придут завтра.  Надо, чтобы
кто-нибудь сказал им, что мы пробудем  здесь несколько недель и не испаримся
к ночи.  Ты можешь пойти  к месье Жерому и посоветоваться с ним, что делать?
Дай ему понять, что мы любим детей, но всему же есть предел.
     ...Мы  сидели за  чаепитием  -  с  плохо  скрываемым  отвращением  пили
пахнущий  дымом  очень  горький  чай,  чуть  подслащенный  сгущенкой,  когда
вернулась радостная Ли.
     - Ну как? - спросят я.- Повидала месье Жерома?
     -  Да,-  сказала  Ли.-  И он  нас  понял. Он  посоветовал учредить часы
посещений.
     - Что? - недоверчиво вопросил Джон.
     - Часы посещений.
     - Это что, как в зоопарке? - полюбопытствовал я.
     - Что-то вроде этого,- хмыкнула Ли.
     - Ну вот, круг и замкнулся,-  с  облегчением сказал Фрэнк.- О чем бы ни
зашел разговор - мы все сведем к теме зоопарка.
     - Я все-таки не совсем понимаю,- молвил я.
     - А чего тут  понимать?  Мы  отведем несколько часов,  чтобы  они могли
прийти  и  поглазеть  на  нас,-  объяснила Ли.-  Я  предложила:  с  половины
одиннадцатого до половины двенадцатого. У нас как раз в это время завтрак, и
думаю, в это время они не будут нам так досаждать.
     - А он что ответил?
     - Он сказал, что  дети в это время в школе. Договорились - с четырех до
половины шестого,- сказала Ли.- Так, по-моему, будет лучше всего.
     -  Значит,  устроим им что-то  вроде утренника? - спросил Капитан Боб с
тоской во взоре.- Помню, я так любил выступать на утренниках в юные годы!
     - И что, по-вашему, нужно для них делать? - поинтересовался я.
     - А  зачем  для них еще что-то делать? - сказала Ли.- Будем  вести себя
естественно, и все.
     - Ну нельзя же ничего  не  делать на глазах  у  аудитории  в  восемьсот
человек! - запротестовал я.- Что-то нам надо все-таки делать!
     -  Согласен,-  сказал Микки,  чьи  рыжие  волосы встопорщились  во  все
стороны,  а усы яростно ощетинились.- Что-то надо делать.  Я  могу спеть для
них несколько старых песен. "Три поросенка" - пойдет?
     - А я могу аккомпанировать на гребенке с папиросной бумагой, только вот
гребенку еще надо найти,- подхватил Тим.
     - Я могу представить сцену с кинжалом из "Макбета",- сказал я.- Из меня
получится милый страшный Макбет.
     - Тебе не надо быть Макбетом, чтобы быть страшным,- заметил Фрэнк.
     -  Ли  может спеть что-нибудь по-французски,- продолжал  я, сделав вид,
что пропустил его замечание мимо ушей.- У нее такой приятный голос!
     -А я на что? - вмешался Джон.- Я тоже умею петь.
     - Нет уж, извини,- решительно  возразил  я.- Я знаю тебя тридцать лет и
слышал, как ты поешь. Ни слов не помнишь, ни мелодии  не выдерживаешь.  Нет,
петь ты не умеешь.
     - Правда? -  заинтересованно  спросил Грэм.- Я тоже  не умею. Попробуем
дуэтом?
     - Не дай Бог! Они от  вашего пения  как мухи передохнут. Помнишь, Джон,
как называли тебя детишки в Сьерра-Леоне?  "Белый человек, у которого  болит
живот".
     Увы,  все  наши  споры оказались напрасны.  Мы  честно ждали  гостей  к
четырем  часам, но никто не пришел.  Позже выяснилось, что родители устроили
детям  такую головомойку,  что напугали их  до смерти. Более того, когда  мы
подошли к месту, где стояли наши машины,  то увидели пригвожденный  к столбу
щит с надписью большими  неровными буквами  на  мальгашском  языке.  Надпись
гласила:
     "ВАЗАХА - НАШИ ПОЧЕТНЫЕ  ГОСТИ. НЕ БЕСПОКОЙТЕ ИХ. ПРИХОДИТЕ СМОТРЕТЬ НА
НИХ ПО ВЕЧЕРАМ ПО НЕСКОЛЬКУ ЧЕЛОВЕК".
     Было  ясно,  что местные  жители  готовы уважать  наше право на  личную
жизнь. А что касается актерских  амбиций, то я не  вижу ничего  страшного  в
том, что наши таланты оказались невостребованными.
     Несмотря на это, около  лагеря  было  довольно оживленно, потому что он
лежал между двух тропок, что вели от деревни к реке. Одна тропинка шла туда,
где стояла  большая,  но  малоустойчивая  пирога для  переправы  людей с  их
товарами  и  пожитками  через воды шоколадного  цвета.  По другой, петляющей
тропке дважды в день совершали паломничество к реке женщины - за водой и для
мытья посуды. К несчастью, из-за своих болячек я принужден был большую часть
времени проводить в лагере, но зато  эти две тропки  исправно поставляли мне
"антропологический"  материал,  за которым  я  наблюдал  с  удовольствием  и
интересом.
     Любопытной  фигурой  являлся,   например,  худощавый  молодой  человек,
который   жил  где-то   на   противоположном   берегу.  Он  имел   красивого
откормленного  зебу  цвета  орехового  дерева.  Большое богатство для такого
молодого человека и, без сомнения, гордость семьи. Дважды в день он приходил
купать животное,  а заодно и потрепаться  с паромщиком. Если паромщик был на
нашем  берегу, парень  отвязывал свою  пирогу, переплывал на  нашу сторону и
накрепко привязывал  пирогу к мощному  корню. Вслед за ним, по  шею в  воде,
переправлялось  и животное. Здесь  хозяин тщательно очищал его пучком  травы
или плоским  камнем, что явно  доставляло быку наслаждение. Убедившись,  что
каждый квадратный  дюйм кожи питомца очищен от блох, клещей, пиявок, перхоти
и  прочей нечисти, парень слушал  рассказ паромщика о  последних новостях из
лагеря  этих сумасшедших вазах  а. Нынешней ночью мы опробовали генератор  и
залили лагерь непривычным для местных жителей светом; пытаясь  на  следующий
день  разъяснить   происшедшее  скептически  настроенному   владельцу  зебу,
паромщик  так  отчаянно  жестикулировал, что  опрокинул  пирогу и,  взметнув
фонтан  брызг, оказался в воде. К моей радости, находившееся в воде животное
встретило нового купальщика благосклонно.
     Случалось,  хозяин  зебу так  заслушивался  рассказами  паромщика,  что
совершенно забывал о своем подопечном. Пока он жадно расспрашивал паромщика,
зебу становилось  скучно.  Сверкая  лоснящимися боками на  солнце,  животное
выходило из воды  и слонялось по берегу. Однажды оно исчезло за деревьями, и
через  минуту оттуда  раздался страшный  крик: это  кричал крестьянин, в чьи
посевы забрался бык.  Владелец зебу тотчас  же побежал туда,  схватил своего
питомца и, обменявшись со взбешенным крестьянином полным перечнем непечатных
выражений,  помчался  назад  к  другу-паромщику  -  восхитительному  мастеру
сказок...
     По  другой тропке к  реке  спускались  женщины - яркие, как  попугаи, в
своих веселых ламба, с целыми  столбами посуды на  головах. У некоторых были
кастрюли из  жести с почти стершейся эмалью, у других - посуда из пластмассы
с такими  ободранными стенками, будто по ним  водили шкуркой. Чтобы  понять,
чем вызвана такая изношенность, нужно посмотреть  на метод чистки, которому,
впрочем, не откажешь в оригинальности.  Посудину погружают в реку и насыпают
в  нее  порядочную горсть  песка,  после чего  девушка  ставит в  нее  ногу,
удерживая  посудину, чтобы  ее не унесло течением.  Второй  ступней  девушка
поворачивает посудину вокруг  своей оси, между  тем как пальцы первой ступни
растирают по внутренней  поверхности  посудины  песок, очищая  ее. Результат
известен, зато руки  остаются свободными.  Хочешь - жестикулируй,  хочешь  -
держи необыкновенной длины палку сахарного тростника; девушки  расправляются
с  ними  с такой  ловкостью, какой позавидует любой ай-ай. Каждый раз, когда
юные особы дефилировали  в ту или другую сторону,  они бросали  нам скромный
взгляд  из-под  пизанской  башни  горшков,   стоящих  у  них  на  голове,  и
приветствовали нас мягкими и нежными, как у воркующих голубей, голосами. Они
были восхитительны, и  я до смерти жалел, что не знаю мальгашского,- как  бы
хотелось спуститься вниз  к  реке  да поболтать  с  ними,  пока  они  чистят
кастрюли пальчиками ног, с мягким шипящим звуком, как будто едет лилипутский
паровозик,- прямо скажем, приятнее на слух, чем посудомоечная машина.
     Был  еще один человек, чье поведение озадачивало нас. Мы долго спорили,
что   все  это  могло  бы  значить,  но  стеснялись  спросить   у  него.  Он
переправлялся  через  реку на  пироге,  а  затем  шел через песчаные  дюны к
тропке,  по  которой девушки спускались мыть посуду. Миниатюрный и стройный,
он  одевался  в  шорты  и  чистую  рубаху,  а  на  голове   его  красовалась
традиционная для мальгашей соломенная шляпа.  Через плечо у него всегда была
перекинута  палка,  с конца которой свисала  небольшая сумка из соломы  - по
всей видимости,  его завтрак. Всякий раз, когда этот мальгаш  проходил  мимо
наших палаток, он останавливался, снимал шляпу, склонял голову (в этом своем
поклоне  он напоминал эмбрион  в  утробе  матери)  и, лопоча что-то  в  знак
приветствия,  ждал, чтобы мы ответили тем же. Когда церемония заканчивалась,
он  надевал  шляпу и  шел к домику  для животных. (Чем  он  там занимался, я
заметил   только  после  того,  как   он   проделал  это   несколько   раз.)
Поприветствовав снятием шляпы нас, он еще раз снимал ее, проходя мимо домика
для ай-ай,  единственным обитателем  которого  пока  был Верити.  Может,  он
считал животное  зловещим и молил не насылать на него горестей и бед?  Этого
мы никогда не узнаем, но факт тот, что он снимал шляпу и перед нами, и перед
нашим пленником.
     Еще  одним колоритным персонажем была девушка с ведром. Полненькая и  в
то же время грациозная, с широкой яркой улыбкой и соблазнительными глазами с
поволокой,  она  дважды  в  день  приходила  за  водой   с  огромным  желтым
пластмассовым  ведром.  Мы  слышали,  как  она, приближаясь, что-