в комнату чай. Справедливости ради должен
сказать, что мы вставали в такую рань не потому, что любили рано вставать, а
для  того, чтобы  успеть  выполнить самую трудную  часть  работы прежде, чем
солнце поднимется высоко и станет жарко.
     Первым делом мы принимались за чистку клеток --  долгое, утомительное и
грязное занятие, отнимавшее обычно не меньше  двух часов.  Продолжительность
чистки  всецело  зависела  от  обитателя  клетки:  если  он   был   настроен
воинственно, приходилось  внимательно следить  за тем, чтобы тебя не укусили
или не клюнули, если же  он был в игривом настроении, много времени  уходило
на то,  чтобы  внушить  ему,  что  чистка  клеток  является  работой,  а  не
развлечением, придуманным специально для  него.  Большинство животных быстро
привыкали к  заведенному порядку; они терпеливо ожидали  в стороне,  пока мы
убирали  одну  половину клетки,  а  затем  переходили  на  чистую  половину,
позволяя привести в порядок оставшуюся часть. После того как все клетки были
вычищены  и  устланы  свежим  слоем сухих  листьев  или  опилок, можно  было
приступать к  приготовлению пищи. Прежде всего необходимо было очистить  или
нарезать  фрукты.  На  первый  взгляд  это  довольно  простое  дело,  и  это
действительно было бы так, если бы  всем обитателям клеток фрукты можно было
нарезать  одинаковым  образом.  К  сожалению,  все  обстояло  совсем  иначе.
Например,  некоторые  птицы  любили, чтобы  бананы  были  нарезаны  вдоль  и
развешаны  на крючках  на проволочной  сетке  клетки.  Другие любили,  чтобы
бананы были нарезаны на мелкие кусочки такой величины, чтобы их  можно  было
сразу  проглотить. Некоторые птицы  ели  плоды манго  только в  виде кашицы,
смешанной с хлебом и  молоком, другие  обязательно требовали перед завтраком
ломоть перезрелого плода  папайи  вместе с  зернами  в  нем.  Стоило  только
удалить зерна, и птицы отказывались от завтрака, хотя в действительности они
не ели зерна,  а лишь выклевывали  их из оранжевой мякоти  и разбрасывали по
клетке. Таким образом, приготовление  фруктов к завтраку было  очень сложным
делом, требовавшим знания вкусов и привычек каждого нашего постояльца.
     После  фруктов  мы  переходили  к  приготовлению  мяса.  Ежедневно  наш
зверинец потреблял четырнадцать фунтов мяса. Это гигантское ассорти состояло
из сердца, мозгов, печени  и отдельных кусков мяса.  Все это необходимо было
нарезать и накрошить соответствующим образом. Обработать четырнадцать фунтов
мяса при температуре  в тени свыше 100 градусов по Фаренгейту[40]
--  нешуточное дело, и  для облегчения задачи я приобрел в Асунсьоне огромную
мясорубку. На  ее корпусе  было  выдавлено  "первый  сорт",  но, несмотря на
хвастливую надпись, эта громоздкая  машина стала проклятием нашей жизни. При
малейшем ударе от нее отлетали осколки, и какими бы маленькими кусочками  мы
ни подавали мясо в ее  пасть,  они  обязательно  застревали,  а это означало
разборку мясорубки. Даже когда мясорубка работала нормально, она сотрясалась
и стонала, временами  издавая  громкий скрежет,  способный  напугать  самого
храброго человека.
     После  приготовления мяса  приходилось мыть  всю посуду, из  которой мы
кормили  и поили животных. Так  что жестоко ошибаются люди, которые  думают,
что,  став звероловом, избавляешься от  всякой неприятной домашней работы. К
концу путешествия  у  нас было около пятидесяти клеток,  и в каждой было  по
меньшей мере две  миски, а в  некоторых три и  даже четыре. Каждую  посудину
перед  кормежкой  нужно  было  тщательно  выскрести  и промыть.  В  условиях
тропической  жары  малейшие  кусочки  пищи,  оставленные  в  миске,   начнут
разлагаться, отравят свежую пищу и могут привести к гибели животного.
     Читатель, никогда не занимавшийся звероловством, может подумать, что мы
сами задавали себе лишнюю работу, потому что слишком баловали животных. Но в
том-то  и дело,  что  при  другом  обращении  мы  бы  не  довезли  до  места
значительную  часть  коллекции.   Есть,   конечно,  такие   нетребовательные
животные, которые  выживают  при любом  обращении с ними, но на каждый такой
экземпляр приходится примерно  двадцать  других, с которыми надо  обходиться
очень бережно.
     Покончив с такой работой, мы  могли заняться другими, иной раз довольно
сложными  делами  --  кормлением  детенышей  из  бутылок,  лечением  больных
животных,  приемом вновь поступающих. Такие дела возникали в любое время дня
и ночи и зачастую были очень хлопотны. Большинство животных очень покладисты
и, втянувшись в ритм жизни  лагеря, не причиняют особенных хлопот, но иногда
попадались и такие, с которыми приходилось повозиться. Во многих случаях это
были животные, которых, как принято считать, очень легко содержать в неволе.
     В некоторых  районах  Южной Америки  водятся жабы, обладающие, пожалуй,
самым причудливым обличьем  среди батрахид. Их  называют рогатыми жабами, и,
так как жабы  обычно легко переносят неволю, я думал, что и с ними все будет
очень просто. Мне очень хотелось заполучить нескольких рогатых жаб, пока  мы
были в Чако. Я знал, что они  здесь водятся, что местные жители  называют их
escuerzo, но этим и  ограничивались все  мои  познания.  Надо  сказать,  что
работа собирателя животных отличается  той особенностью, что как только  вам
очень захочется  достать то или иное животное, оно немедленно исчезает,  как
бы  широко оно  ни  было распространено. Именно так произошло  и с  рогатыми
жабами. Я  показывал всем рисунки  этих жаб, предлагал баснословные суммы за
их поимку и почти довел до безумия Джеки и Рафаэля, вытаскивая их из постели
в два часа ночи, чтобы идти ловить жаб на болота, но все было напрасно. Если
бы я  знал заранее, сколько хлопот  принесут  мне  эти  жабы, я бы  не  стал
тратить столько сил на их поимку.
     В один  прекрасный  день после полудня  я обнаружил  на веранде помятую
жестяную  банку,  верх которой был  закрыт  листьями. Паула сказала мне, что
банку недавно  принес пожилой индеец и в  ней сидит  какое-то bicho -- вот и
все, что она знает.  Я  осторожно  разгреб палкой  слой листьев,  заглянул в
банку  и,  к  своему  изумлению,  увидел  громадную  рогатую  жабу, спокойно
восседавшую на спинах двух других, поменьше.
     -- Что там  такое?  --  спросила Джеки,  стоявшая  вместе  с  Паулой на
безопасном расстоянии.
     -- Рогатые жабы... три красавицы,-- восторженно ответил я.
     Я перевернул  банку,  и  жабы переплетшимся клубком  плюхнулись  на пол
веранды. Паула взвизгнула  и скрылась в доме; вскоре она высунулась из окна,
дрожа от страха.
     --  Будьте осторожны, сеньор,-- причитала она.-- Es  un bicho muy malo,
senor, muy venenoso[41].
     --  Ерунда,  -- ответил  я.  -- No  es venenoso... no  es  yarara... es
escuerzo, bicho muy lindo[42].
     --  Святая Мария! -- воскликнула  Паула,  закатывая глаза  и возмущаясь
тем, что я мог назвать рогатую жабу чудесным животным.
     -- А они ядовитые? -- спросила Джеки.
     -- Нет, конечно; они просто кажутся такими.
     Тем временем жабы разделились, самая крупная сидела,  рассматривая  нас
сердитыми  глазами.  Она была  величиной с  блюдце, и  казалось,  что голова
составляет  у  нее  три  четверти  объема всего  тела. У  жабы были  толстые
короткие  лапы,   вздутый  живот  и  два  больших  глаза  с  золотистыми   и
серебристыми искорками. Над каждым глазом кожа приподнималась равнобедренным
треугольником, напоминая  рога на голове козленка.  Невероятно  широкий  рот
словно делил  надвое  тело жабы. Ее  голова с торчащими рогами,  выпяченными
губами и мрачно опущенными углами рта как бы сочетала в себе черты жестокого
злодея  и надменного  монарха. Зловещее впечатление, производимое жабой, еще
более   подчеркивалось   бледной   горчично-желтой   окраской   туловища   с
ржаво-красными и серовато-зелеными  пятнами,  как если бы кто-то, не знающий
географии и не  умеющий рисовать,  пытался изобразить на этом туловище карту
мира.
     Пока  Паула энергично взывала к помощи  всех святых и заверяла Джеки  в
том,  что через полчаса она станет  вдовой, я наклонился, чтобы  рассмотреть
жабу  более  внимательно.  Широко  вздохнув,  жаба  раздулась  вдвое  больше
прежнего  и  начала  выпускать  воздух,  пронзительно  и  негодующе   крича;
одновременно  она  запрыгала   мне  навстречу  мелкими  прыжками,  угрожающе
раскрывая  и  закрывая  рот.  Это  было  поразительное  зрелище;  внутренняя
поверхность ее губ имела яркую желтовато-розовую окраску.
     Услышав изданный жабой боевой  клич, Паула отчаянно всплеснула руками и
начала  раскачиваться в  окне. Я  счел момент  подходящим  для  того,  чтобы
преподать ей небольшой  урок  естествознания и в то  же время  поднять  свой
престиж  в ее  глазах. Схватив дрыгавшую  ногами,  тяжело дышавшую  жабу,  я
подошел к окну, в котором стояла Паула.
     -- Смотри, Паула, она совсем не ядовита,-- обратился я к ней на ломаном
испанском языке.
     Когда  жаба снова широко раскрыла  рот,  я  быстро  сунул в  него  свой
большой палец. Это так удивило жабу, что на секунду  она застыла с разинутым
ртом, а я с  ободряющей улыбкой глядел  на Паулу,  которая, казалось, готова
была упасть в обморок,
     -- Она совсем не  ядовита,-- повторял  я,--  она  совсем  не...  В  это
мгновение жаба оправилась от неожиданности и быстро закрыла рот. У меня было
такое ощущение, будто кто-то  тупым  ножом хватил мне по большому  пальцу. Я
едва  не вскрикнул от  боли. Паула молча смотрела  на меня широко раскрытыми
глазами.  Я  криво усмехнулся, надеясь,  что  моя  усмешка будет  принята за
жизнерадостную улыбку, а жаба забавлялась тем,  что через каждую секунду изо
всех сил  сдавливала палец  своими челюстями; мне казалось, будто мой  палец
лежит  на рельсе, по которому проходит  длинный товарный поезд с увеличенным
против обычного количеством колес.
     --    Santa   Maria!   --    воскликнула   пораженная    Паула.--   Que
extraordinario... no tiene veneno, senor?[43]
     -- No,  nada de veneno[44],-- хрипло ответил я,  сохраняя на
лице все ту же жалкую усмешку.
     -- Что случилось? -- с любопытством спросила Джеки.
     --  Ради бога, уведи куда-нибудь эту  женщину, проклятая  жаба чуть  не
откусила у меня большой палец.
     Джеки быстро отвлекла внимание  Паулы, спросив ее, не пора ли  подавать
ленч,  и  Паула уплыла в  кухню,  то  и  дело повторяя "extraordinario". Как
только  она  исчезла, мы занялись  спасением  моего  пальца.  Это  оказалось
нелегкой задачей,  так как, несмотря на мощную  хватку, челюсти у жабы  были
очень слабые  и при каждой попытке разжать их  при помощи палки они начинали
гнуться, грозя сломаться.  Как только мы вынимали палку,  жаба с новой силой
впивалась в мой палец. В полном отчаянии я  положил руку  вместе с жабой  на
цементный пол, надеясь, что жаба  захочет  убежать и отпустит палец;  но она
продолжала  сидеть  на  месте,  вцепившись  в  палец  бульдожьей  хваткой  и
вызывающе глядя на меня.
     -- Наверное, ей не нравится это место, -- сказала Джеки.
     --  А что мне еще делать, по-твоему? --  раздраженно спросил я.-- Уж не
пойти и не сесть ли вместе с ней в болото?
     -- Нет,  конечно, но если  ты сунешь руку вон в тот куст гибискуса, она
постарается убежать и отпустит палец.
     -- Если  она не убегает здесь, она с таким  же успехом может  висеть  у
меня на пальце и тогда, когда я буду ползать по кустам.
     --  Ладно, поступай  как  знаешь. Надеюсь, ты не  собираешься всю жизнь
ходить с рогатой жабой на пальце?
     В  конце концов  я убедился  в том,  что, если я не хочу  сломать  жабе
челюсти,  придется  попробовать  вариант  с  кустом  гибискуса. Забравшись в
кустарник, я сунул руку в самые густые заросли. В ту же секунду жаба с явным
отвращением  выплюнула  мой палец и  отскочила  назад.  Я схватил ее  и  без
особого труда снова посадил в банку, не обращая  внимания на ее протестующий
писк. От челюстей жабы на пальце осталась багровая  полоса, а спустя час под
ногтем образовался кровоподтек. Лишь через три дня я снова мог безболезненно
шевелить большим пальцем, а кровоподтек сошел еще месяц спустя.
     Это  была  моя  первая  и  последняя  попытка  убедить жителей  Чако  в
безобидности рогатой жабы.
     Поскольку Чако настоящий рай для птиц, пернатых у  нас было больше, чем
каких-либо  других  животных, и  они  составляли  примерно две  трети  нашей
коллекции.  Самыми  большими  птицами  в  лагере были  бразильские  кариамы.
Туловище их, величиной с  курицу, было посажено на длинные крепкие ноги;  на
длинной шее сидела крупная голова, немного напоминавшая  голову  ястреба, со
слегка загнутым  на конце клювом и большими бледно-серебристыми глазами. Шея
и  спина  были нежного  серовато-коричневого  цвета,  книзу  переходящего  в
кремовый. На голове, над самыми  ноздрями, у кариамы торчат  забавные  пучки
перьев. Когда эти птицы с обычным для них надменным видом бродили по лагерю,
изогнув  шею  и  откинув  голову,  они  очень  напоминали  мне  высокомерных
верблюдов в перьях. Обе жившие у  нас кариамы были совершенно ручными,  и мы
каждый день пускали их свободно бродить по лагерю.
     Выйдя утром из клеток, они прежде всего производили смотр всему  нашему
зверинцу. Медленно и величественно вышагивали они на длинных ногах, а  затем
вдруг  застывали на одной ноге,  держа  другую на весу; в эти минуты  у  них
появлялось выражение аристократического негодования, и они возмущенно трясли
своими хохолками. Через  несколько секунд они вновь оживали, опускали ногу и
размеренным шагом  продолжали свой моцион, а через несколько ярдов повторяли
все сначала. Можно было подумать, что перед вами две вдовствующие герцогини,
к которым во время прогулки по парку пристает подвыпивший солдат.
     Постепенно,  однако,  герцогини   утрачивали  свою  чопорную  осанку  и
пускались в буйные, причудливые пляски. Одна из них находила ветку или пучок
травы,  поднимала  его  клювом, приближалась к подруге  большими, танцующими
шагами и  бросала  свою  добычу  на  землю.  С  минуту обе птицы  пристально
разглядывали  ее,  а  затем начинали  выделывать  пируэты  на своих  длинных
неуклюжих  ногах,  церемонно раскланиваясь друг с другом и  слегка распуская
крылья;  при  этом   они   время  от  времени  с  разнузданно-веселым  видом
подбрасывали  ветку  или  траву  в  воздух.   Танцы  заканчивались  так   же
неожиданно,  как  и  начинались;  птицы  застывали  на   месте,  с  какой-то
безмолвной яростью глядели друг на друга и расходились в разные стороны.
     Кариамы питали особую слабость к  гвоздям и считали их  (подобно нашему
бывшему  плотнику Анастасию) живыми существами. Осторожно вытащив из коробки
гвоздь, они долбили его клювом до тех пор, пока не  "убивали" его. Тогда они
бросали  гвоздь  и  вынимали  из  коробки следующий.  За короткое  время они
опустошали  всю коробку  и  окружали  себя  множеством  поверженных гвоздей,
Хорошо  еще,  что  они не пытались глотать гвозди,  но  и  без  того эта  их
привычка  действовала  мне на  нервы;  как  только я  принимался  что-нибудь
мастерить,  мне  приходилось ползать в  пыли,  собирая умерщвленные  гвозди,
которые кариамы, развлекаясь, разбросали по всему лагерю.
     Наряду  с кариамами одной из самых забавных птиц в нашей коллекции была
водяная курочка --  маленькая болотная птичка с пронзительными ярко-красными
глазами, длинным острым клювиком и необыкновенно большими ногами. Эти птичка
имела честь быть единственным экземпляром, пойманным для нас собственноручно
Паулой за все  время нашего  пребывания  в  Чако, и, разумеется, больше всех
была удивлена при этом сама Паула. Вот как это случилось.
     Однажды  утром  Джеки  проснулась с небольшой температурой  и  ознобом,
свидетельствовавшим о приступе лихорадки. Она осталась лежать в постели, а я
наскоро позавтракал и, предупредив Паулу о том, что сеньора заболела и будет
лежать,  отправился  в  лагерь  для обычной  утренней  работы.  Вернувшись к
полудню домой, я с удивлением  обнаружил Джеки на веранде; Джеки по-прежнему
лежала в кровати,  а из дома  доносился  невообразимый  шум, среди  которого
выделялся пронзительный, как пароходная сирена, голос Паулы.
     -- Что случилось? -- спросил я у Джеки.
     -- Слава богу,  ты вернулся,--  слабым голосом  ответила она.-- У  меня
было веселое  утро.  Первые два часа Паула  ходила на цыпочках  и предлагала
какие-то отвратительные травяные настои и желе,  а когда я сказала,  что мне
ничего не  надо  и  я хочу спать, она взялась за уборку. Похоже, она  делает
генеральную уборку раз в неделю и как раз сегодня настал срок.
     Шум стоял такой, словно отряд казаков  носился  вокруг дома, а за ним с
пронзительными  криками гнались краснокожие. Раздался  треск, звон разбитого
стекла, и в окно высунулась ручка метлы.
     -- Но какого черта она там вытворяет? -- снова спросил я.
     -- Сейчас все расскажу,-- ответила  Джеки.-- Не успела я снова заснуть,
как пришла Паула и  заявила, что хочет  убрать в спальне. Я ответила, что не
собираюсь  вставать  и  что  уборку лучше отложить до следующей недели,  Это
привело  ее в  ужас, она выбежала  на веранду и принялась громко звать своих
девочек.  Их прибежало  человек десять,  не  успела  я  опомниться, как  они
подхватили кровать и вынесли вместе со мной сюда на веранду. После этого они
всей  оравой  принялись  убирать  спальню. Из дома  снова послышался  треск,
сопровождаемый пронзительными криками и топотом ног.
     -- Это они так убираются? Довольно странный способ уборки.
     -- Нет, нет, они уже давно  убрали  в спальне и хотели  перенести  меня
обратно, как вдруг Паула издала один из обычных  своих  воплей, который чуть
было не снес у меня полчерепа, дескать, она  видит в саду bicho. Я ничего не
видела,  но все девицы видели, и не успела я спросить, что это за bicho, они
бросились в сад и принялись обшаривать кусты  под руководством  Паулы. Bicho
пустилось  наутек и почему-то влетело в дом  прямо через дверь. Вся компания
бросилась  за ним,  и  с  тех пор  они гоняют его  по комнатам. Одному  богу
известно,  что  они там  бьют и  ломают  вот уже больше получаса. Я охрипла,
кричавши им,  но  они  не  отвечают. Удивляюсь,  как  после  такого  погрома
животное не умерло от разрыва сердца.
     --  Во всяком случае, ясно одно: bicho совершенно безобидно, а то  едва
ли они погнались бы за ним. Сейчас пойду посмотрю, в чем дело.
     Я  осторожно приоткрыл входную  дверь.  В  комнате валялись опрокинутые
стулья  и разбитые тарелки. Приглушенные крики и грохот свидетельствовали  о
том, что охота продолжается в соседней комнате. Я приоткрыл дверь в спальню,
и  меня  оглушил доносившийся оттуда шум. Раскрыв  дверь пошире, я  просунул
голову в щель и  огляделся. В то  же  мгновение, неизвестно откуда, на  меня
грозно спикировала метла,  едва не  угодив мне в  голову. Я отскочил назад и
прикрыл дверь.
     -- Алло,  Паула, в чем дело?  -- крикнул я, пытаясь перекрыть весь этот
шум.
     На мгновение воцарилось молчание, затем дверь распахнулась, и на пороге
появилась Паула, колыхаясь  словно наполовину  надутый  аэростат  воздушного
заграждения.
     --  Senor! -- торжественно сказала она,  показывая  толстым пальцем  на
кровать.-- Un bicho, senor, un pajaro muy lindo[45].
     Я вошел в спальню и закрыл дверь.  Собравшиеся в комнате девицы победно
улыбались, стоя среди обломков мебели и посуды. Они тяжело дышали, волосы их
были  растрепаны,  одна из девиц разорвала во время охоты  платье, и  теперь
мало что  из ее прелестей оставалось доступным  только  воображению. Это ее,
однако, не  смущало, и  она  была более разгорячена,  чем  все остальные. От
запаха одиннадцати видов духов, наполнявшего маленькую комнатку, у меня чуть
не закружилась голова. Подойдя к кровати, я встал на  четвереньки и заглянул
под нее. Пока  я  рассматривал bicho, Паула и девицы  о