...
     - Что он такое говорит? - робко справилась мама.
     Не  успел, однако,  я перевести,  как турок рявкнул  какое-то повеление
своим женам, и они наконец-то ожили. Вскочив с подушек, все три  подбежали к
маме,  подняли  свои чадры и  с  великим благоговением принялись целовать ее
руки.
     -  Сколько можно меня  целовать,  - выдохнула мама. - Джерри, скажи им,
что это совершенно излишне.
     Между тем  турок,  возвратив своих  жен на  подушки, снова повернулся к
маме.  Могучей  рукой  обнял  ее за плечи,  отчего она жалобно вскрикнула, и
вскинул другую руку вверх в ораторском жесте.
     - Разве мог я подумать, - рокотал он, созерцая мамино лицо, - разве мог
я подумать, что когда-нибудь удостоюсь чести познакомиться с  матушкой моего
Миндального цветка!
     -  Что  он говорит?  -  беспокойно  допытывалась  мама,  заключенная  в
медвежьих объятиях турка.
     Я перевел.
     - Миндальный цветок? О чем он толкует? Этот человек ненормальный.
     Я объяснил, что турецкий гость явно очарован нашей Марго и  называет ее
таким именем. Мои слова  подтвердили самые худшие опасения мамы относительно
намерений турка.
     - Миндальный  цветок - надо  же! - негодующе  молвила она. -  Ну, пусть
только придет домой, я ей покажу Миндальный цветок!
     В эту самую минуту, освеженная морским купанием, в гостиную вошла Марго
в облегающем купальнике.
     - О-о-о-о! - радостно воскликнула она.  - Мустафа! И Лена, и  Мария,  и
Телина! Вот чудесно!
     Бросившись к  Марго,  турок почтительно поцеловал ее  руки, а  его жены
окружили их обоих, выражая свой восторг приглушенными звуками.
     - Мама, это Мустафа, - сообщила Марго, сияя всем лицом.
     - Мы уже познакомились, -  сурово отозвалась мама.  - И он испортил мое
новое платье, вернее, его барашек испортил. Ступай и оденься.
     - Его барашек? - озадаченно сказала Марго. - Какой барашек?
     - Барашек,  которого он  привез  для своего Миндального цветка,  как он
тебя называет, - укоризненно ответила мама.
     - Да  это  просто  прозвище  такое,  -  зарделась  Марго. - Он вовсе не
подразумевает ничего дурного.
     - Знаю  я этих  старых развратников, - зловеще произнесла мама. - Право
же, Марго, тебе следовало быть умнее.
     Престарелый турок с блаженной улыбкой слушал этот диалог, переводя свои
искрящиеся  глаза  с  одного  лица  на  другое;  я  же,  чувствуя,  что  мои
переводческие способности будут  исчерпаны, если  мама и Марго затеят  спор,
отворил  двери  столовой  и  впустил  барашка.  Он  смело  вошел  горделивой
походкой, кудрявый и черный, как грозовая туча.
     - Как ты можешь!  - воскликнула Марго. - Как  ты смеешь оскорблять моих
друзей! Никакой  он  не  старый развратник, более  порядочного старика  надо
поискать.
     - Мне нет дела до его порядочности, - терпению мамы пришел конец. - Ему
нельзя оставаться  у  нас  со всеми  его.. его... женщинами.  Я не  намерена
кормить целый гарем.
     - Великая радость  слушать  разговор матери  и  дочери,  -  сообщил мне
турок. - Их голоса звучат, как овечьи колокольчики.
     - Ты  гадкая! - говорила Марго. -  Гадкая!  Хочешь совсем  лишить  меня
друзей. У тебя ограниченные, мещанские взгляды!
     - Разве это мещанство - быть против троеженства? - возмутилась мама.
     -  Это  напоминает мне, - глаза  турка увлажнились,  - пение соловья  в
родной долине.
     - Он не виноват, что он  турок!  -  пронзительно  кричала  Марго. -  Не
виноват, что ему положено иметь трех жен!
     -  Всякий  мужчина   может  избежать  троеженства,  если  по-настоящему
захочет, - твердо возразила мама.
     - Я так понимаю, - доверительно обратился ко мне турецкий гость, -  что
Миндальный цветок  рассказывает матушке, как весело нам было в  моей долине,
верно?
     - Ты вечно  давишь на меня, - хныкала Марго. - Что я ни сделаю,  все не
так.
     -  Беда как раз в том,  что я даю  тебе слишком много воли, -  ответила
мама. -  Отпускаю  тебя  на несколько дней,  а ты  возвращаешься  с  этим...
этим... старым распутником и его баядерами.
     - Вот-вот, то самое, о чем я  говорю: ты угнетаешь меня, - торжествующе
произнесла Марго.  - Я должна  получать особое разрешение, чтобы  пригласить
турка.
     - Ах, как бы я  хотел привезти их обеих в  мою родную деревню, - сказал
турок, лаская взглядом  мать  и  дочь. -  Вот бы мы  повеселились...  танцы,
песни, вино...
     Барашек явно был разочарован тем,  что на него не обращают внимания. Он
уже  попрыгал  немного,  по-своему  украсил  пол, выполнил  два  безупречных
пируэта, но  никто  не  оценил  по  достоинству его искусство.  И,  наклонив
голову,  он пошел в  атаку на маму. Атака была проведена блестяще, говорю об
этом со знанием дела, ибо во время  моих экспедиций  в  ближайших  оливковых
рощах  я  частенько  встречал  бойких  и  дерзких  барашков и,  к  взаимному
удовольствию,  исполнял роль матадора в  корриде,  где  собственная  рубашка
заменяла мне плащ. Отнюдь не одобряя исход, я должен был признать саму атаку
превосходной и тщательно  продуманной.  Вся  мощь  удара  костистой головы и
жилистой  туши пришлась  точно  под  мамины  коленки  сзади. Подброшенная  в
воздух, словно  из  пушки, мама опустилась  на весьма жесткий  диван,  где и
осталась лежать, судорожно глотая воздух. Потрясенный  тем,  что наделал его
подарок,  турок  подбежал к дивану и стал перед мамой, широко расставив руки
для  отражения новой  атаки.  А  она явно  назревала,  потому  что  барашек,
чрезвычайно довольный собой, отступив в дальний угол, упруго подскакивал там
- совсем как боксер, разминающийся на ринге.
     - Мама, мама, ты цела? - вскричала Марго.
     Мама слишком запыхалась, чтобы отвечать.
     - Ага! - воскликнул турок. -  Видишь,  Миндальный цветок, этот  барашек
такой же прыткий, как я! Ну, давай, удалец, выходи!
     Барашек принял вызов с такой скоростью и внезапностью, что застиг турка
врасплох. Выбив копытцами пулеметную очередь по чисто выскобленному полу, он
пролетел  черным облачком  через комнату  и с  громким стуком  боднул голени
своего хозяина, так  что  тот шлепнулся на  диван  рядом  с  мамой, крича от
ярости и боли. Моим голеням не раз доставались такие  удары, и я  вполне ему
сочувствовал.
     Три  жены турецкого  гостя,  потрясенные падением своего повелителя,  в
ужасе замерли, но не замолкли  - ни дать, ни взять три минарета на закате. В
эту  увлекательную  минуту  появились  Ларри и  Лесли.  Стоя в  дверях,  они
впитывали  глазами  невероятную  сцену:  я гонялся  по комнате за строптивым
барашком,   Марго   успокаивала  трех  завывающих   женщин  в  чадрах,  мама
барахталась на диване в компании с престарелым турком.
     - Мама, тебе  не кажется, что ты уже  несколько старовата для  подобных
потех? - полюбопытствовал Ларри.
     -  Ух ты! Поглядите  на этот  изумительный кинжал, -  произнес Лесли, с
интересом взирая на корчившегося турка.
     - Не говори глупостей, Ларри, - сердито сказала мама, растирая  икры. -
Это все турок, знакомый Марго, виноват.
     -  Туркам  нельзя  доверять,  -  заметил  Лесли,  продолжая  любоваться
кинжалом. - Так говорит Спиро.
     - Но почему  ты барахтаешься  вместе с турком в  такое время  суток?  -
допытывался Ларри. - Готовишься выступать на борцовском ковре?
     -  Перестань,  Ларри,  хватит с  меня на сегодня, - ответила мама. - Не
выводи меня из себя. Я сейчас мечтаю  об одном  - как бы поскорее избавиться
от этого человека. Попроси его, чтобы он был так любезен и удалился.
     -  Не  делай этого,  ни  в коем случае!  - крикнула Марго со слезами  в
голосе. - Это мой турок, я не позволю так обращаться с моим турком.
     - Я поднимусь  наверх,  - сказала  мама, ковыляя к двери,  - приложу  к
ссадинам гамамелис, и чтобы этого человека не было здесь, когда я спущусь.
     К  тому  времени,  когда мама вернулась,  Ларри  в  Лесли  успели тесно
подружиться с турком, и, к маминому недовольству,  турецкий гость и его  три
жены просидели  у нас  еще  несколько  часов,  поглощая огромное  количество
сладкого чая и печенья, прежде чем нам все же  удалось усадить их в экипаж и
проводить в город.
     -  Ну,  слава богу,  с  этим  покончено, -  сказала  мама,  направляясь
нетвердой походкой в столовую, где нас ждал обед. - Не остались они у нас, и
то благо. Но  право же, Марго, тебе следует  быть  осмотрительнее  в  выборе
гостей.
     - Мне тошно слушать, как ты критикуешь моих друзей, - ответила Марго. -
Самый обыкновенный безобидный турок.
     -  А что, мама, очаровательный  был бы зятек? - заметил Ларри. -  Марго
назвала бы первенца Али Баба, а дочку Сезамой.
     - Ларри, милый, что за шутки, - взмолилась мама.
     - Я вовсе не шучу, - возразил Ларри. -  Старикан признался мне, что его
жены уже  не  первой свежести  и он  не  прочь  бы  видеть  Марго  четвертой
супругой.
     -  Не может быть, Ларри!  -  воскликнула мама.  - Так  и сказал? Гадкий
развратный  старикашка!  Хорошо, что  он мне не  говорил  ничего  подобного.
Услышал бы пару теплых слов. А что ты ему ответил?
     - Он заметно остыл, когда я рассказал ему про приданое Марго, - ответил
Ларри.
     - Приданое? Какое приданое? - озадаченно спросила мама.
     - Одиннадцать четвероногих сосунков, - объяснил Ларри.


        Призраки и пауки

     Остерегайтесь сатаны! Шекспир, Король Лир

     Самым  главным из дней недели для меня был четверг - день,  когда к нам
приходил Теодор. Иногда в этот день затевалось семейное мероприятие - пикник
на  южном  берегу  или что-нибудь в  этом роде, но  чаще всего мы с Теодором
вдвоем  совершали очередную экскурсию, как он упорно называл наши вылазки. В
сопровождении собак, нагруженные коллекторским снаряжением, включая мешочки,
сети,  бутылочки  и  пробирки,  мы  отправлялись  исследовать  остров, и наш
энтузиазм  немногим  уступал  азарту,  который  вдохновлял  путешественников
прошлого столетия, вторгавшихся в дебри Африки.
     Однако мало  кто из  путешественников  той  поры мог  похвастать  таким
товарищем,  как Теодор; он  представлял собой незаменимую для полевых  работ
ходячую  энциклопедию.  В моих глазах  он  был всеведущ,  как  господь  бог,
выгодно  отличаясь  от всевышнего  своей досягаемостью.  Всякого, кто с  ним
знакомился,  поражало сочетание невообразимой эрудиции и скромности.  Помню,
как  мы,  сидя  на  веранде  после  очередного роскошного  чаепития и слушая
предвечернюю  песню  утомленных  цикад,  забрасывали  Теодора  вопросами.  В
безупречном твидовом  костюме,  с  тщательно расчесанной  русой  шевелюрой и
бородой,  он  тотчас  загорался, когда заходила  речь  о  каком-нибудь новом
предмете.
     - Теодор, - начинает Ларри, - в Палиокастрице в монастыре есть картина,
про  которую монахи  говорят,  что  ее написал Паниоти Доксерас.  А  ты  как
считаешь?
     -  Ну-у, - осторожно произносит Теодор,  - боюсь,  я не очень  сведущ в
этом  предмете,  но  думаю,  что  вряд ли ошибусь,  если автором скорее  был
Цадзанис... э...  его кисти принадлежит интереснейшая маленькая картина... в
монастыре Патера... ну, вы знаете, на верхней  дороге, что  ведет  на  север
острова. Конечно, он...
     Следует сжатая и  исчерпывающая  получасовая лекция об истории живописи
на Ионических островах, начиная с 1242  года, которую он подытоживает такими
словами:
     -  Но если вас интересует мнение эксперта, следует обратиться к доктору
Парамифиотису, он куда более сведущ в этом вопросе.
     Не  удивительно,  что  мы  смотрели на  Теодора как  на  оракула.  "Тео
говорит"  -  эти  слова  гарантировали достоверность любой  сообщаемой  вами
информации;  сошлись  на  Тео, и мама признает  пользу и безопасность какого
угодно  почина,  будь то  переход  на чисто фруктовую диету  или  содержание
скорпионов в своей спальне. Любой мог обратиться к Теодору с любым вопросом.
С  мамой  он толковал  о  растениях,  в частности  о лекарственных  травах и
соответствующих рецептах, а сверх того снабжал  ее детективными романами  из
своей обширной библиотеки. С Марго он обсуждал различные диеты и упражнения,
а также чудодейственные мази,  помогающие  от  прыщей,  волдырей и угрей. Он
легко  поспевал  за стремительным бегом мысли  моего  брата  Ларри,  готовый
развивать любые темы  от Фрейда до  веры  крестьян  в вампиров.  А Лесли мог
почерпнуть  у  него  полезные  сведения об истории  огнестрельного  оружия в
Греции и о зимних повадках зайца. Для меня, с моим алчущим, непросвещенным и
пытливым умом, Теодор был кладезем всевозможных познаний, к которому я жадно
припадал.
     По  четвергам Теодор обычно  прибывал  около десяти  часов утра,  чинно
восседая  в  конном  экипаже.  На  голове  - серебристая фетровая  шляпа, на
коленях - ранец для образцов, одна рука опирается на трость, к концу которой
приделана маленькая марлевая  сеть. Я уже с  шести часов пронизывал взглядом
оливковые рощи,  высматривая Теодора, и  мрачно говорил себе, что он, должно
быть, забыл, какой сегодня день, а может, упал и сломал  ногу, или же с  ним
приключилась  еще  какая-нибудь  беда.  Сколь велико бывало мое  облегчение,
когда появлялся  экипаж и в нем-степенный  и сосредоточенный Теодор, целый и
невредимый. Затуманенное до той поры солнце принималось сиять с новой силой.
Учтиво поздоровавшись со мной  за  руку, Теодор рассчитывался  с  кучером  и
напоминал  ему, чтобы тот  заехал  за ним вечером в условленное время. После
чего забрасывал за спину ранец для образцов и устремлял задумчивый взгляд на
землю, покачиваясь на каблуках начищенных до блеска башмаков.
     - Ну что ж... э... видишь ли... -  обращался он ко мне, - пожалуй,  нам
стоит  обследовать  пруды возле... э... Контокали.  Конечно, в  том  случае,
если... э... словом... ты не предпочитаешь какое-нибудь другое место.
     Я  спешит  заверить  его,  что  пруды  возле  Контокали   меня   вполне
устраивают.
     - Превосходно,  -  отзывался  Теодор.  - Одна из причин, почему меня...
э... привлекает именно этот путь... заключается в том, что он проходит около
очень интересной  канавы... э... словом... речь идет  о канаве, в которой  я
находил кое-какие стоящие образцы.
     Оживленно разговаривая,  мы трогались  в путь,  и псы, покинув тень под
мандариновыми деревьями, присоединялись  к нам, свесив язык и виляя хвостом.
Тут же нас догоняла запыхавшаяся Лугареция, чтобы вручить забытую нами сумку
с съестными припасами.
     Продолжая  беседовать, мы  шли через оливковые рощи, время  от  времени
останавливались,  чтобы поближе рассмотреть  какой-нибудь цветок, птицу  или
гусеницу; нам все было интересно, и Теодор мог обо всем что-то рассказать.
     - Нет, я не знаю способа, который позволил бы тебе  сохранить грибы для
коллекции.  Что  бы ты ни применил, они... гм... э...  словом.... высохнут и
сморщатся. Лучше  всего  зарисовать  их  карандашом или красками... или  же,
знаешь,  сфотографировать их.  Но вот что  можно  коллекционировать-споровые
узоры,  они удивительно  красивы.  Что?..  А вот  как: берешь шляпку... э...
словом... гриба и кладешь на белую  карточку. Естественно, гриб  должен быть
зрелый, иначе он не  отдаст споры. Через некоторое  время осторожно снимаешь
шляпку с карточки...  то  есть, осторожно,  чтобы  не смазать споры... и  ты
увидишь на карточке... э... очаровательный узор.
     Собаки трусили рассыпным строем впереди,  делая стойку, обнюхивая  ячею
темных дыр в стволах могучих старых олив и затевая шумную, но тщетную погоню
за ласточками,  которые  проносились над самой землей в  извилистых  длинных
просветах между  деревьями. Затем мы выходили  на более открытую  местность,
оливковые рощи  сменялись участками, где  фруктовые деревья  соседствовали с
кукурузой или виноградниками.
     - Ага! - Теодор останавливается возле заросшей канавы с водой и смотрит
вниз; глаза его блестят,  борода  топорщится от возбуждения. - Вот и кое-что
интересное! Видишь? Вон там, у самого кончика моей трости.
     Но  сколько  я ни всматриваюсь, ничего не вижу.  Теодор прикрепляет  на
конец трости сеть, делает аккуратное движение, словно извлекая муху из супа,
и поднимает ловушку.
     - Вот - видишь?  Яйцевая  камера  Hydrophilus  piceus...  э... то  есть
водолюба большого. Ну, ты ведь знаешь, что камеру ткет... э... делает самка.
В камере  может быть  до пятидесяти яиц,  и  что  удивительно... минутку,  я
возьму пинцет...  ага...  так... видишь?  Так  вот...  гм...  эта труба, так
сказать, а еще лучше, пожалуй, подойдет слово "мачта", наполнена воздухом, и
получается  нечто  вроде  лодочки,  которая  не  может  опрокинуться.  Этому
мешает... э...  мачта,  наполненная  воздухом...  Да-да,  если ты  поместишь
камеру  в свой  аквариум, из  яиц могут вывестись  личинки,  но  должен тебя
предупредить,  что  они очень...  э...  словом... очень  хищные  и  способны
сожрать  всех других  обитателей аквариума. Ну-ка, поглядим, удастся ли  нам
поймать взрослую особь.
     Теодор терпеливо, словно какая-нибудь болотная птица, выступает по краю
канавы, время от времени окуная в воду сачок и водя им взад-вперед.
     -  Ага!  Есть! -  восклицает  он  наконец и  осторожно  кладет  на  мои
нетерпеливые ладони большого черного жука, возмущенно дрыгающего ногами.
     Я  восхищенно  разглядываю  жесткие ребристые  надкрылья, колючие ноги,
тело жука, отливающее оливковой зеленью.
     - Он  далеко  не  самый быстрый  пловец среди... э... словом... водяных
жуков, и  у  него весьма своеобразный способ  плавания.  Гм...  гм... другие
водные обитатели  работают ногами  одновременно, а  этот  поочередно.  Вот и
кажется... н-да... что он весь дергается.
     Псы  во время таких вылазок  были  когда  в радость,  когда  в тягость.
Иногда они вносили  сумятицу  в наши дела: ворвутся  на  двор  какого-нибудь
крестьянина и  наводят панику на кур, вынуждая нас тратить не менее получаса
на перебранку с хозяином; но  иногда  помогали: окружат змею,  не  давая  ей
уйти, и громко лают, пока мы не подойдем посмотреть на их добычу. Впрочем, я
всегда был рад этой компании - Роджер, смахивающий на косматого,  упитанного
черного  барашка;  элегантный  Вьюн  в  шелковистом  рыже-черном  облачении;
Пачкун,  похожий  на  миниатюрного  бультерьера в  темно-каштановых  и белых
пятнах.  Если мы  надолго останавливались, они порой  начинали  томиться  от
скуки, но чаще  всего  терпеливо  лежали  в тени,  свесив розовые  языки,  и
дружелюбно виляли хвостом, поймав наш взгляд.
     Благодаря Роджеру  состоялось  мое  первое знакомство с одним из  самых
красивых пауков в мире,  носящим элегантное  имя Eresus niger.  Мы  отшагали
довольно много и в полдень, когда солнце особенно припекало, решили  сделать
привал и перекусить  в  тени.  Расположившись  на  краю  оливковой рощи,  мы
уписывали бутерброды, запивая их имбирным пивом. Обычно, когда мы с Теодором
закусывали,  псы  садились  вокруг  нас,  тяжело дыша,  и устремляли  на нас
умоляющие взгляды. Управившись со своим пайком и твердо убежденные, что наша
пища чем-то превосходит их собственную, они принимались выпрашивать подачку,
прибегая  к  всевозможным ухищрениям,  не  хуже  завзятого  побирушки. Вот и
теперь  Вьюн  и  Пачкун закатывали глаза,  жалобно  вздыхали и  постанывали,
всячески давая понять, что  умирают  от голода. Только  Роджер почему-то  не
присоединился  к этому спектаклю.  Сидя на солнцепеке перед кустом куманики,
он  что-то пристально разглядывал. Я подошел  проверить, какое зрелище могло
увлечь его до такой степени, что он пренебрег крошками от  моих бутербродов.
Сперва  я  ничего   не  заметил,  но  затем  вдруг  увидел  нечто  настолько
прекрасное,  что  не  поверил  своим  глазам.  Маленький  паук,  с  горошину
величиной, по первому впечатлению более всего похожий  на оживший рубин  или
движущуюся каплю крови. С радостным воплем я ринулся  к своей сумке и достал
баночку  со  стеклянной  крышкой,  чтобы  изловить восхитительное  создание.
Правда, поймать его оказал